ию.
     Хотя  мы  и  не придавали трюфелям большой цены для нашей кухни, однако
думали  обрадовать  ими мать, и потому собрали их и уложили в корзину на дне
пироги.  Дети  попросили  у  меня  некоторых  объяснений  относительно этого
произведения  земли.  Я  сказал  им,  что  натуралисты  причисляют трюфели к
растительному  семейству грибов, и что трюфели растут без листьев, стволов и
корней.
     - Для  отыскания  их  пользуются чутьем собак или свиней. Эти животные,
руководимые  обонянием,  находят места, где растут эти шарики, и вырывают их
из  земли,  собаки  лапами,  свиньи  рылом.  Трюфели  произрастают в большом
количестве  во Франции, Италии и других странах. Их очень ценят, может быть,
больше  по  причине их запаха, чем по их вкусу, который, по моему мнению, не
особенно хорош.
     Нужно  было  подумать  об  отдыхе;  мы,  как  и накануне, расположились
ночевать  на  судне  и  провели  ночь  также  спокойно,  как если бы спали в
Пещере.
     На  рассвете  следующего  дня  я  отправился  к убитому кабану. Со мной
пошли   и   два  старших  сына.  Жак,  еще  не  отдохнувши  от  происшествий
предшествовавшего  дня,  предпочел остаться на постели и снова заснул. Дойдя
до  опушки леса, мы увидели собак и шакала, которые ночевали подле кабана и,
приветствовав  нас  прыжками  и  ласками,  подвели  к убитому животному. Оно
поразило нас своей чрезвычайной величиной.
     - Отличный  случай  пополнить наши вестфальские окорока! - сказал Фриц,
осматривая огромные задние ноги кабана.
     - А  голову  хорошо  было бы поставить в наш музей, - заметил Эрнест. -
Но  прежде  всего нужно перенести труп на берег, где удобнее будет потрошить
его.
     - Это не трудно будет сделать, - ответил Фриц, - если папа позволит.
     - Я  отнюдь  не  противлюсь  этому,  - сказал я, - но предупреждаю вас,
что,  за  исключением  ляшек  и  морды, мясо этого животного очень жестко. И
потому  лучше  будет  взять  эти  части,  а  остальное огромное тело бросить
здесь.
     Дети  послушались  моего  совета.  Они  отрезали  задние  ноги и голову
кабана,  положили  их  на  род  саней,  состоявших  из  ветвей  деревьев,  с
сохранившейся на них листвой, и запрягли в эти сани собак.
     Фриц   заметил,  что  на  ветвях  употребленных  нами  деревьев  висели
плодовые  коробочки,  из  которых  выпадал желтый хлопок. Я узнал нанкинский
хлопок,  который  от  природы  окрашен в известный нам красивый цвет. Собрав
значительное  количество хлопка, предназначенное нами матери, мы отправились
на  берег,  где  нас  ожидал Жак, вполне оправившийся и веселый. Он вызвался
помочь  братьям при чистке и копчении кабаньих окороков и сам первый смеялся
над своим вчерашним испугом, впрочем, совершенно основательным.
     Вечером  этого  дня, когда мы зажгли на берегу костры, и все, казалось,
обещало  нам  покой,  мы  готовились лечь спать, как вдруг услышали страшный
рев,  отдавшийся  в  лесу и повторенный горами. Наши собаки и шакал ответили
на  него  сердитым  рычанием.  Нами  овладел  сильный  страх,  потому что мы
впервые слышали подобный рев, обличавший близость опасного врага.
     - Что  за  адский  концерт! - вскричал Фриц, хватая ружье и вскакивая с
решимостью  в  осанке.  -  Оставайтесь  в  пироге,  прибавил  он,  а я пойду
посмотреть  врага.  И  вслед  затем  отважный  юноша  вскочил в свой кайяк и
скрылся  в  темноте.  Следя  глазами  за  Фрицем,  я  велел  остальным детям
приготовить  оружие,  чтобы,  если  понадобиться,  немедленно  подать помощь
Фрицу.
     Рев  продолжался, постоянно приближаясь. Детьми овладел невольный ужас,
и  я  никакими увещеваниями не мог успокоить их. Сам я, убежденный в близкой
опасности, ожидал увидеть в темноте блестящие глаза барса или леопарда.
     Вскоре,  при  свете  наших  костров, мы увидели приближающееся огромное
животное:  -  то был лев. Подойдя к одному из костров, он стал против него и
не  двигался;  пламя  освещало  его  голову  и  грудь.  В  осанке  животного
выражались  одновременно  гордость,  ярость  и  голод; оно яростно било себя
хвостом  по  бедрам  и,  казалось,  готовилось скакнуть на нас. Эта страшная
пантомима  длилась  довольно  долго;  мы  не смели шевельнуться, и я не знал
стрелять ли мне, как вдруг раздался выстрел.
     - Это Фриц! - произнес Эрнест изменившимся голосом.
     Лев  прыгнул,  издавая болезненный стон, затем упал и опустился в поток
крови, лившейся у него из груди.
     - Мы  спасены!  -  воскликнул  я.  -  Фриц  попал  льву  в  сердце. Это
мастерский выстрел.
     Я  ударил  несколько  раз  веслами и выскочил на берег, велев Эрнесту и
Жаку  остаться в шлюпке и держать оружие наготове. Собаки стали ласкаться ко
мне,   но   вскоре   снова   зарычали,   повернувшись   к   лесу.  Это  было
предостережение.  Я  остановился  очень  вовремя,  потому что в ту же минуту
вышел  из  леса  второй  враг,  в  котором  я узнал львицу, - конечно, самку
великолепного животного, убитого Фрицем.
     Львица  сильным  ревом,  казалось, звала своего товарища; она нюхала по
сторонам  и  с  яростью  переминалась.  Увидев труп льва, она приблизилась к
нему,  полизала  текущую  из  его раны кровь и, поняв, что ее товарищ мертв,
зарычала, защелкала зубами и стала озираться, как бы ища мести, ища жертвы.
     В  это  мгновение  раздался  выстрел.  Львица издала болезненный стон и
потрясла  одной  лапой,  разбитой  пулей.  Но  животное было только ранено и
могло  еще  быть  опасным,  и  потому  я  быстро  прицелился и раздробил ему
челюсть.  Собаки  ринулись  на  зверя  и  повисли  на  его боках. Завязалась
страшная  борьба;  я  стоял  безмолвным  свидетелем,  не  смея шевельнуться.
Выстрел  мог  бы  прекратить  эту  кровавую сцену; но меня удерживала боязнь
убить  какую-либо  из  собак.  Однако, когда я увидел падение бедного Билля,
которому  львица, ударом когтей распорола живот, я, не размышляя, бросился к
львице  и,  когда  она  в  ярости  поднялась на меня, всадил ей в грудь свой
охотничий  нож.  Враг  упал, чтобы более не вставать. Фриц подбежал с тем же
намерением,  с  каким выступил я, и был предупрежден мною только несколькими
секундами.  Для  большей  верности,  я  разрядил  один  из моих пистолетов в
голову  львицы.  Затем  мы  подозвали Эрнеста и Жака, которые уже кинулись к
нам  на  помощь  и  теперь  стали  обнимать  нас,  выражая свое счастье, что
находят  нас  невредимыми  после  того,  как  мы подвергались такой страшной
опасности.
     Оба  зверя  лежали  растянувшись  на  песке, и хотя нам уже нечего было
бояться, однако мы не могли взглянуть на них не содрогаясь.
     Бездыханный труп бедного Билля валялся около трупов наших врагов.
     - Благородное  животное,  оно  стало  жертвой  своей  преданности. Вот,
Эрнест,  опять  печальный  случай  доказать  твою  литературную  способность
сочинением эпитафии нашему верному товарищу.
     - Правда,  -  ответил  Эрнест,  -  но  у меня слишком тяжело на сердце,
чтобы сочинять стихи, и потому я составлю эпитафию в прозе.
     Сказав  это,  наш литератор уселся в стороне. Фриц и Жак стали рыть для
собаки  яму, а я обмыл раны Рыжему, Бурому и шакалу, который храбро сражался
бок  о бок с собаками и подобно им подвергся ударам когтей львицы. Когда яма
была  готова,  мы  опустили  в  нее  нашего  старого друга. Поверх земли был
положен  плоский камень, и наш литератор грустным голосом произнес следующую
эпитафию, которая была вместе с тем и надгробным словом бедной жертве:
     - Здесь  лежит  Билль,  благородное  животное,  достойное  удивления по
своей  верности.  Оно  погибло  смертью  храбрых воинов и мучеников, жертвой
своей  преданности,  под когтями исполинской львицы, оплакиваемое спасенными
им друзьями.
     - Недурно,  - сказал Фриц, - мы, как только позволит время, высечем эту
эпитафию на могиле бедного Билли.
     Жак  не мог слушать. Он плакал. "Бедное животное, дорогое мое животное,
наш лучший друг!" - восклицал он.
     Я  не  останавливал  его  слез.  Да и наши глаза были влажны. Но ночной
воздух  пробудил  в  молодых  людях  голод,  и  нужно  было  найти  что-либо
съестное.
     - У  нас есть кабанья голова, - сказал Жак, утирая слезы. - Мы положили
ее в золу, где она должна была испечься.
     Мальчики  вынули  жаркое,  но  нашли  его  совершенно  обугленным.  Они
бросили  бы  его,  если  б  я не остановил их. Я вонзил нож в мясистую часть
морды  и  показал  им  внутри  как  раз поспевшее мясо, прекрасного розового
цвета и издававшее соблазнительный запах трюфелей.
     Во  время  еды  разговор  вращался  почти исключительно на достоинствах
Билля. Потом, в ожидании рассвета, все улеглись спать.
     С  утра мы принялись снимать шкуры со львов. При моем способе надувания
шкур  работа  наша  не была ни продолжительна, ни трудна, и мы приобрели два
великолепнейшие меха.
     Наша  поездка продолжалась уже несколько дней, и жена могла тревожиться
нашим   долгим  отсутствием.  Кроме  того,  наваленные  на  берегу  устрицы,
подвергшись  гниению,  распространяли  вонь, которая, будучи вдыхаема, могла
вредно  повлиять  на  здоровье  детей.  И  потому мы решились возвратиться в
пещеру,  предполагая возвратиться сюда к тому времени, как жемчуг совершенно
отделиться от сгнивших устриц.
     Мы  отправились.  Впереди  плыл  Фриц,  один  на своем кайяке. Когда мы
вышли  за пояс скал, Фриц подплыл к нам и подал мне, на конце весла, письмо,
которое, говорил он, залежалось на почте.
     Чтобы  не  повергать  в  беспокойство  его  братьев,  я придал делу вид
шутки,  какие бывали у нас нередки со времени учреждения голубиной почты, и,
отойдя  на  заднюю  часть  лодки,  развернул  записку. Она и изумила меня, и
встревожила  -  Фриц  расставался с нами, отправляясь на поиск за несчастной
англичанкой   Огненной   скалы.  Предприятие  это  казалось  мне  опасным  и
мечтательным;  но  я понимал, что Фриц тщетно боролся со своей мечтой. Когда
он  удалялся  от  нас,  скользя  по  воде  с  быстротой ласточки, сердце мое
сжалось.  "Прощай,  Фриц;  будь осторожен! - кричал я ему в рупор, - вернись
скорее!  Помни о нас, о матери!" В ответ он послал нам рукой поцелуй. Вскоре
он   исчез   за   мысом.   Нам  пришлось  ограничиться  пожеланиями  скорого
возвращения Фрица и продолжать путь одним.
     Жена,   от   которой   я  скрыл  настоящую  причину  отсутствия  Фрица,
радовалась  привезенным  нами  вещам.  Особенное  удовольствие  доставил  ей
хлопок,  и она уже воображала себе нас всех с головы до ног одетыми в желтую
нанку.  Она  горячо  благодарила  нас  и  выражала  радость по поводу нашего
возвращения;  но  ее  беспокоило  отсутствие  старшего сына, и все, что я ни
говорил  о  благоразумии  и  ловкости  Фрица,  не  могло утешить материнских
опасении.
     Целые  три  дня  мы  очищали,  распределяли и укладывали по местам свою
последнюю  и часть прежней добычи. Вечером четвертого дня Фрица еще не было.
Я  начинал  заражаться  беспокойством  его  братьев  и  матери  и  предложил
отправиться  на поиски или навстречу Фрицу на нашей пинке. Жена, угадывавшая
мое  беспокойство,  поддержала  эту мысль и даже захотела сопутствовать нам.
Уверившись,  что  наша  пинка,  на  которой  мы  уже  давно  не  выезжали, в
исправности,  и  перенеся  на  нее  большое  количество  запасов, мы подняли
паруса.  Свежий  ветер  с  суши  понес  нас в море с такой быстротой, что на
конце  губы  наше  судно,  которое  я тщетно старался направить, ударилось о
громадный  камень, выдававшийся из воды, и испытало такой толчок, что все мы
попадали  на  палубу.  Жена  и  дети испускали крики ужаса. В то же время мы
увидели,  что  сочтенная  нами  за камень плавучая масса с шумом поднялась и
метнула  в  воздух  два  громадных  столба  паров  и воды, а затем нырнула и
исчезла  в  сбитой  ею  же  пене. Мы наткнулись на кашалота. Близость такого
чудовища  отнюдь  не  была  приятна, и я признал благоразумным зарядить наши
пушки.  Громадное китообразное животное опять появилось из воды на некотором
от  нас  расстоянии.  Тотчас же Эрнест навел на него как умел, одну из наших
пушек,  и  Жак  поднес фитиль. Наш артиллерист наметил верно: ядро ударило в
бок  чудовища,  которое  вновь  погрузилось в море, оставив за собой длинную
кровавую  полосу. Через несколько минут оно выплыло на поверхность, и второе
ядро  попало  в  него около головы. Кашалот стал неистово биться; затем силы
его  ослабли,  и  его  выкинуло волнами на одну из низких скал, находившихся
при входе в губу.
     Я  поздравил  детей  с  освобождением нас от такого соседа и сообщил им
некоторые сведения о кашалотах. Вдруг Жак закричал:
     - Смотри, папа, дикарь, дикарь!
     Мы  взглянули  в  указанном  Жаком  направлении  и  увидели, на большом
расстоянии,  скользивший  по  волнам  челн  странной  формы.  Сидевший в нем
дикарь,  по-видимому,  заметил нас и скрылся за скалистым мысом. Испуганный,
я  велел  Эрнесту  и  Жаку вновь зарядить пушки, не сомневаясь, что виденный
мной  дикарь  предвещает  появление  целой  орды.  Дети  бодрились,  и  мать
старалась внушить им спокойствие, которого сама не ощущала.
     Дикарь  появился  опять,  рассматривая  нас, по-видимому, внимательнее,
чем  в  первый  раз,  затем  скрылся  за  мысом, чтобы через несколько минут
появиться снова.
     Видя,  что  он  остановился  для  наблюдения,  я схватил рупор и во все
легкие  закричал  ему  несколько  малайских приветствий. Но он, казалось, не
понял их, потому что сохранял свое недоверчивое положение.
     - А  не  закричать ли ему, - сказал Жак, - несколько английских бранных
слов?  Может  быть, он поймет их лучше. - И, взяв у меня рупор, он прокричал
три  или  четыре бранных слова, которые в большом ходу между моряками. Слова
эти  подействовали  более  моих  малайских дружеских приветствий. Немедленно
дикарь  поднял  над  головой  древесную  ветвь  в  знак мира и дружбы и стал
грести  к  нам.  Мальчики заливались смехом от счастливой мысли Жака. Но как
изумились  они,  когда в черномазом дикаре с перьями на голове, вид которого
сильно  встревожил  нас,  мы  узнали Фрица! Скоро он был в наших объятиях, и
мать  вне  себя  от  радости  осыпала  его  поцелуями  и ласками, не обращая
внимания  ни  на  странность его одежды, ни на цвет его лица, который удивил
ее  лишь  тогда,  когда  улыбки  остальных  детей дали заметить ей, что Фриц
выпачкал и ее лицо.


XL

МИСС ЖЕННИ

     Теперь  приходилось  рассказать  жене  все,  что  до сих пор мы считали
нужным  скрывать от нее. Сообщенная весть повергла ее в крайнее изумление и,
должен  я  прибавить,  беспокойство. Дети, угадывая существование какой-либо
тайны,  осыпали  Фрица  бездной  вопросов,  на  которые  ему  было бы трудно
отвечать,  потому  что  вопросы задавались всеми разом. Наконец, когда говор
смолк,  я спросил Фрица, во-первых, удалось ли его предприятие и, во-вторых,
с какой целью он нарядился таким образом.
     - Поездка  моя  была  самая  счастливая, - ответил он, взглянув на меня
многозначительно,  -  и  я  радуюсь тому, что предпринял ее. Что же касается
моего  наряда,  то я прибег к нему из предосторожности. Издали я счел вас за
малайских  разбойников,  а ваши выстрелы заставили меня предположить, что вы
многочисленны  и  сильны.  И  потому  я  решился  покинуть  свою европейскую
наружность,   которая   непременно   возбудила  бы  внимание  и  любопытство
разбойников.
     Тут  мать  прервала  Фрица  просьбой,  чтоб  он  вымылся, потому что ей
неприятно было видеть его с лицом дикаря.
     Когда  Фриц,  исполнив эту просьбу, возвратился в настоящем своем виде,
то продолжал рассказ:
     - Папа,  Бог  услышал  мою  мольбу.  Я открыл Огненную скалу, и так как
прилив  побуждает  нас поискать гавани, то, если ты согласен, мы пристанем к
одному близкому острову, где и найдем...
     Я  прервал  Фрица и, отведя его немного в сторону, стал тихо спрашивать
его.  После  сообщенных  вестей  я  желал  знать, с какого рода личностью он
хотел  свести  нас.  Он прекратил мои расспросы несколькими словами, которые
совершенно успокоили меня.
     - Папа,  мне  казалось, что я вижу маму в пятнадцать лет или твою дочь,
если б судьба подарила мне сестру, достойную мамы и тебя.
     - В таком случае отправляемся, - ответил я радостно.
     С   этой  минуты  Фриц  обнаруживал  изумительную  деятельность,  чтобы
ускорить  наше прибытие к месту. Плывя впереди на своем челне и указывая нам
проходы,  он  повел  наше  судно за маленький остров на конце бухты Раковин,
где  узкая  коса земли образовала естественную гавань, в которую мы и вошли.
Фриц  выскочил  на  землю и, не говоря ни слова, побежал к маленькой роще, в
которой   стоял  шалаш,  осеняемый  исполинскими  пальмами.  Мы  естественно
последовали   за  нашим  путеводителем  и  вскоре  очутились  перед  очагом,
построенным  из  больших  камней,  на  котором, вместо кухонной посуды, была
поставлена  широкая  раковина.  Фриц  выстрелил  в  воздух  из одного своего
пистолета,  и  по  этому  знаку  с  соседнего  дерева  спустился человек: не
женщина,  как  я  ожидал,  а  молодой моряк с тонким станом и лицом добрым и
застенчивым.
     Я  не берусь описывать странных чувств, овладевших нами в эту минуту. В
течение  десяти  прошедших  лет  род  человеческий как бы не существовал для
нас,  и  вдруг он возрождался перед нами в существе юном, почти в ребенке, -
до того представшая перед нами личность казалась нежной и простосердечной.
     Перед  этим неожиданным явлением мы стояли несколько минут озадаченными
и  в  безмолвии.  Особенно  дети  едва верили своим глазам. Со своей стороны
незнакомец,  казалось,  не  знал,  как ему вести себя по отношению к нам. Но
Фриц вывел нас всех из затруднения.
     - Дорогие  мама,  папа  и братья, - сказал он, - представляю вам друга,
молодого  лорда  Эдуарда Монтроза. Примите его в наш семейный круг как друга
и брата.
     - Приветствуем  его  от  всего  сердца! - ответили мы с увлечением. При
этих  словах  на  прелестном лице матроса выразилось столько счастья, что он
сразу  привлек  к себе наше сочувствие. Как глава семьи, я подошел к нему и,
взяв  молодого  человека  за руки, я поздоровался с ним по-английски с таким
сочувствием,  как  если бы он был моим ребенком, найденным мной после долгой
разлуки.  Он  отвечал робко и едва слышно и, обратившись к моей жене, просил
ее расположения и покровительства.
     Из  слов  Фрица  я  заключил,  что  он  не  хочет объявить братьям, что
пришелец  -  девушка;  я  и жена сохранили тайну и стали внушать нашим детям
долг оказывать гостю вежливое внимание.
     Но  это  внушение оказывалось излишним: молодой лорд стал уже предметом
самой предупредительной заботливости, и даже собаки осыпали его ласками.
     Молодые  люди,  в  своем  рвении,  суетливо бегали на пинку и приносили
складные  столы  и  стулья  и  всякие припасы для вечерней закуски. Со своей
стороны  мать  старалась  доказать  свое  искусство стряпухи. А молодой лорд
едва  не  выдал своей тайны ловкостью и навыком, с которыми он помогал нашей
хозяйке   в   ее  занятиях.  Ужин  наш  был  очень  приятный.  Мои  сыновья,
возбужденные   немного  канарским  вином,  отдались  всей  веселости  своего
возраста.  Но  стало  поздно, и я должен был прекратить разговоры, предложив
отправиться на покой. Все встали из-за стола.
     Эдуард  хотел  было  возвратиться  на  дерево,  с  которого  он при нас
спустился,  но  жена  моя  воспротивилась  этому и приготовила гостю удобную
пастель  на  пинке. Между тем мои дети, из предосторожности развели огонь на
берегу,  уселись  против  костров  и при их пламени продолжали болтать. Трое
младших  выясняли у Фрица, как он напал на мысль о поездке к Огненной скале.
Фриц  стал  им  передавать историю альбатроса и своей поездки с таким жаром,
что  несколько  раз  забывал  вставлять  имя лорда Эдуарда вместо настоящего
имени нашей гостьи, которую звали мисс Женни.
     - Ага!  -  восклицали  мальчики,  - Фриц проговор