скусно и
прикрепленных  ко  всем  выступам  скал,  то  их  были тысячи. Каждое из них
опиралось  на  прикрепленную к скале подставку и довольно близко походило на
ложку  без  ручки. Я оторвал несколько гнезд и привез их, и, если хотите, вы
можете   отведать   их.   Я   предполагаю,   что   это   знаменитые   гнезда
ласточек-саланганов,  до  которых  китайцы  так  лакомы. Говорят, что гнезда
эти, построенные из студенистых водных растений, очень вкусны и питательны.
     Я   продолжал   плыть   и,   миновав  высокий  свод  скал,  очутился  в
великолепном  заливе,  по  берегу  которого  расстилалась  в неоглядную даль
травянистая  степь:  только  местами виднелись рощи зеленых деревьев и массы
скал,  а посредине причудливо вился ручей, по берегу которого стоял кедровый
лес.  Плывя вдоль берега, я увидел на глубине воды, прозрачной как кристалл,
огромные  пласты  раковин, переплетенных между собой и прикрепленных к скале
связками,  похожими  на  пряди волос. Мне подумалось, что эти слизняки могут
быть  вкуснее  маленьких  устриц,  которых  мы ловили в заливе Спасения, и я
отломил  несколько раковин багром и вытащил их при помощи удочки. Я выбросил
несколько  штук  на  берег,  намереваясь  выйти  на  него  и  съесть  их,  а
остальные,  предназначенные  мною  для  вас,  положил  в мешок, которому дал
полоскаться  в  воде сзади челна. Затем я пристал к берегу, чтобы отдохнуть,
и  вскрыл свои устрицы. Они показались мне очень неприятного вкуса; но в них
я  нашел  несколько  круглых  телец,  величиной  с горошину, с перламутровым
отливом,  которые  очень похожи на жемчужины, как ты, папа, увидишь сам. Вот
они: рассмотри их и скажи мне, обманулся ли я.
     Услышав  эти  слова  Фрица, Эрнест, Жак и Франсуа жадно наклонились над
переданным  мне  перламутровым  горохом,  который,  действительно,  оказался
жемчужинами  чрезвычайной  белизны,  нежности и чистоты. Некоторые жемчужины
были довольно велики.
     - Ты  открыл  сокровище,  дорогой мой, - сказал я Фрицу, - целые народы
позавидовали  бы  нам  в  нашей  драгоценной  находке, потому что этот пласт
раковин  может  заключать  в себе жемчугу на миллионы. Но на беду нам так же
невозможно  воспользоваться  им,  как и твоими ласточкиными гнездами, потому
что  мы  не  можем  вступить  ни  в  какие сношения с остальным миром. А для
нашего  собственного  употребления эти неисчислимые богатства не стоят мешка
гвоздей  или меры хлебных зерен. Но так как не должно пренебрегать подарками
Провидения,  которое, может быть, когда-нибудь сведет нас вновь с людьми, то
мы  на  днях воспользуемся этим источником мнимых богатств. Кто знает? может
быть,  бесполезное  нам  теперь  сокровище  когда-нибудь  обеспечит нам всем
достаток. А теперь, друг мой, продолжай свой рассказ.
     Фриц продолжал:
     - После  короткого  обеда, восстановившего мои силы, я продолжал плыть,
почти   бесцельно,   вдоль  живописного  берега,  иззубренного  окаймленными
зеленью  бухтами,  которые  как  бы  приглашали  меня  остановиться  на них.
Наконец  я  достиг  устья реки, о которой говорил, и окраины которой поросли
водными  широколиственными  растениями,  по  которым,  как  по земле, бегали
длинноногие  птицы.  На минуту я вообразил себя на берегах реки Сан-Жана, во
Флориде, описание которой я когда-то читал.
     Возобновив  запас  пресной  воды,  я поплыл дальше и скоро достиг мыса,
замыкавшего  Жемчужный  залив,  почти  прямо  против  свода  с  ласточкиными
гнездами  и на расстоянии от него около двух или трех верст. Невозможно было
бы найти местность, более удобную для устройства приморской гавани.
     Когда  я  хотел  выйти  из  этого  прохода,  то был неожиданно задержан
морским  течением  и  должен  был  плыть  вдоль мыса, чтобы отыскать проход,
подобный  найденному  мной  на  другой  стороне  залива.  Но поиски мои были
тщетны.  В это время я и увидел стадо животных, величиной с тюленей, которые
играли  на  воде и скалах, попеременно ныряя и всплывая на поверхность воды.
Они  находились  слишком  далеко,  чтобы  стрелять  в  них; однако мне очень
хотелось  поохотиться.  И  потому  я подплыл немного и выпустил своего орла,
который  тотчас  же ринулся на играющее стадо. Выскочив из челна, я побежал,
перескакивая  со  скалы  на скалу, и поспел как раз во-время, чтобы овладеть
добычей,  в  которую  орел  вонзил  свои  мощные  когти.  Остальное же стадо
исчезло, как бы по волшебству.
     - Но  каким  же  образом,  -  спросил  я  Фрица,  - удалось тебе увезти
добычу? Она должна быть очень тяжела.
     - Это  стоило  мне  большого  труда,  -  отвечал  он.  -  Мне отнюдь не
хотелось  бросать тюленя, а я понимал, что если не придумаю средства сделать
его  более  легким,  то не смогу захватить его с собой. Рассуждая об этом, я
был  поражен  множеством  летавших  и  кричавших  вокруг  меня птиц: морских
ласточек,  чаек, фрегатов, альбатросов и прочих. Они кружились около меня до
того  назойливо  что я, с целью отогнать их, стал отбиваться багром. Одна из
птиц  упала  к  моим  ногам,  оглушенная и с распростертыми крыльями. То был
альбатрос  из  породы,  которую  моряки  Западной  Европы  называют  военным
кораблем.  Тогда,  вспомнив  способ гренландцев, я вырвал у птицы одно из ее
больших  перьев.  Оно послужило мне трубочкой для надувки тюленя, которого я
привязал  потом  позади  кайяка. Между тем наступило время возвратиться, и я
уже  нигде не останавливался. Я прошел невредимо между скал и, при усиленной
гребле,  скоро  очутился  в  знакомых  водах, увидел издали наш белый флаг и
услышал гром нашей артиллерии.


XXXVIII

ДОВЕРЕННАЯ ТАЙНА. АНГЛИЧАНКА НА ОСТРОВЕ ВУЛКАНА.
                       ОТПРАВЛЕНИЕ НА ЛОВЛЮ ЖЕМЧУГА.
                ДЕЛЬФИНОВЫЙ МЫС. ЛОВЛЯ ЖЕМЧУГА. ПРИЕЗД ДОМОЙ

     Фриц   окончил  свой  рассказ.  Но  пока  его  братья  и  даже  мать  с
любопытством  рассматривали его добычу, он таинственно отвел меня в сторону,
к  отдаленной  скамье  и,  когда  мы  оба  уселись,  дополнил  свой  рассказ
следующим обстоятельством.
     - Теперь,  папа,  выслушай  еще  одну  загадочную  подробность. Когда я
поворачивал  оглушенного  мною  альбатроса,  ища пригодного пера, я заметил,
что  одна  из  его  лап  была  обвязана  куском полотна. Я поспешно снял это
полотно  и  увидел,  что  на нем было написано какими-то красными чернилами,
по-английски:  "Кому бы в руки ни попало это письмо несчастной женщины, молю
отыскать  вулканический остров, заметный по пламени, выходящему из его жерл,
и спасти несчастную пустынницу с Огненной скалы".
     Пораженный  изумлением,  я  перечитывал  эти  слова  раз  десять и едва
верил,  что  делаю это наяву. Возможно ли, - спрашивал я себя, - чтоб в этой
пустынной  стране  находилось  еще  живое  человеческое существо? Как попала
сюда  эта  женщина?  Вероятно, как и мы, вследствие крушения. Ах, если б мне
удалось вовремя найти ее и спасти!
     Однако  я  старался  помочь птице, которая была только оглушена. С этой
целью  я  влил  ей  в  клюв  несколько  капель  меда. Затем, обмакнул перо в
кровавую  рану  тюленя, я написал на куске моего платка: "Надейтесь на Бога:
его   помощь,  может  быть,  близка!"  И,  привязав  обе  тряпочки  к  ногам
альбатроса,  который между тем совершенно оправился, я дозволил ему испытать
силу  своих крыльев и улететь. Он направился по направлению к западу с такой
быстротой,  что  она  меня опечалила: я надеялся, что он полетит медленно, и
что я, следя за его полетом, увижу Огненную скалу.
     - Вот  что  я  хотел  рассказать  тебе  одному,  папа.  Дойдет  ли  мое
обнадеживающее  письмо  к ожидающей его несчастной женщине? Где она? Как мне
найти ее?
     - Дорогой   мой,   -   ответил  я  Фрицу,  -  меня  чрезвычайно  радует
благоразумие,  с  которым  ты  поступил  в  этом  деле. Ты понял, что должен
сообщить  этот  загадочный  случай  одному  мне,  потому  что, рассказав его
братьям  и  матери,  ты  поверг  бы их в беспокойство, от которого, по долгу
брата  и  сына, должен оберегать их. Может быть, письмо, привязанное к лапам
альбатроса,  уже  давнее. Может быть и то, что несчастная, которую ты хочешь
спасти,  находиться  от  нас на расстоянии недоступном, потому что альбатрос
быстр  и  неутомим  и  в  несколько дней пролетает огромнейшие расстояния, -
следовательно,  местность,  откуда  он  прилетел  и  куда возвратился, может
отстоять  от  нашей  колонии  на большое число миль. Но мы поговорим об этом
потом,  а  теперь  возвратимся  к семье, которая дивиться нашей таинственной
беседе.
     Говоря  это,  я  встал.  Фриц последовал моему примеру. Мы отправились,
рука  об  руку,  к  жене  и  детям,  которые  действительно, уже недоумевали
относительно нашего разговора.
     - Дорогая  жена,  -  сказал  я  с некоторой торжественностью, - дорогие
дети,  обратился я к Эрнесту, Жаку и Франсуа, - Фриц отвагой и благоразумием
уже  так  давно  заявил  себя  достойным  полной свободы, что я считаю своим
долгом  объявить,  что  с  сегодняшнего  дня он может вполне сам располагать
собой  и свои временем. Конечно, он останется нашим сыном и вашим братом; но
он  сам  себе  хозяин,  и  впредь  я буду давать ему лишь советы, как отец и
друг, а не приказания: ребенок стал мужчиной.
     Как  я  заметил, слушавшие меня были по различным причинам тронуты моим
заявлением.  Мать  обняла  Фрица  со слезами на глазах и, горячо благословив
его,  быстро  удалилась,  под  предлогом  приготовления ужина, а на деле для
того,  чтобы,  уединившись, отдаться возбужденному в ней нежному чувству. Со
своей  стороны,  трое  детей  бросились  обнимать  Фрица, произнося невинные
шутки, которыми также хотели скрыть свое волнение.
     - От  всего  сердца  желаю  тебе  радостей  и  счастья,  - сказал Фрицу
Эрнест.  -  Ты  скидаешь  претексу  (римскую одежду отроков) и облекаешься в
toga pura et libera взрослых граждан.
     - Покрывай  меня  иногда  твоей  тогой,  когда мне случиться что-нибудь
нашалить, - прибавил Жак.
     - Бери  меня  иногда с собой, чтобы я мог быть твоим товарищем, и также
пользоваться свободой, - сказал по-прежнему маленький Франсуа.
     Фриц  молча улыбался, и мы сели за ужин. Во время еды разговор касался,
естественно,  жемчужных  раковин,  и я должен был рассказать, как образуется
жемчуг,  ловлю  его,  труд водолазов, опасности, которым они подвергаются, и
прочее  и прочее. Разговор этот привел к решению, что так как мы располагаем
целым  пластом  жемчужных  раковин,  то на всякий случай нам следует собрать
содержимые  им  сокровища.  Но  у  нас  не  было  необходимых для этой ловли
орудий,  и  изготовление  их  мы  должны  были  распределить  между собой. Я
выковал  четыре  железные  крючка, два большие и два маленькие, и насадил их
на  крепкие палки, которые мы намеревались прикрепить к лодке таким образом,
чтоб  во  время  гребли  крючья зацепляли за дно залива и отрывали раковины.
Эрнест  изготовил,  по  моему рисунку, согнутый инструмент, которым можно бы
было  отрывать  от  скал  прикрепленные  к  ним ласточкины гнезда, которых я
хотел  собрать  большой запас. Жак устроил легкую лестницу об одной веревке,
с  железным  крюком  на  конце.  Франсуа  помог  матери изготовить мешки для
складывания   оторванных   устриц.  Фриц  же  занимался  исключительно  лишь
устройством  в  своем  кайяке,  именно  в  покрывавших  его  кожах,  второго
отверстия.  Братья  Фрица думали, что это второе отверстие и предназначается
для  кого-либо  из  них,  как товарища в морских поездках. Я угадывал тайное
назначение отверстия, но, конечно молчал.
     Решив  отправиться  на  ловлю  жемчуга,  мы  стали  готовиться  к  этой
поездке.  Путевых  запасов  было у нас довольно: свежий пеммикан, лепешки из
кассавы,  кукуруза,  миндаль,  даже  бочонок  жидкого  меда.  Все  это  было
нагружено  на нашу пирогу, вместе с оружием и утварью, и в благоприятную для
поездки  погоду  мы  отправились,  оставив  дома  мать,  в  сообществе и под
защитой  маленького  Франсуа.  Нас  сопровождали: Кнопс второй (Кнопс первый
давно  умер);  Жаков шакал - правду сказать, уже состарившийся для подобного
дальнего  путешествия; Билль, также уже довольно дряхлая, и наконец наши два
бульдога,  Бурый  и Рыжий; климат и хорошая пища помогли последним развиться
до  того  сильно,  что  я  охотно  сравнивал их с собаками, которых царь Пор
подарил Александру и которые храбро вступали в бой со львами и слонами.
     Жак  выпросил  себе  место  на  кайяке  брата и, поместившись во втором
отверстии,  намеревался  служить  нам  лоцманом,  - конечно, под наблюдением
Фрица.
     Мы  плыли  за  кайяком и подобно ему отважно прошли между скал Моржа, о
которые  с  пеной  разбивались волны. Местами мы видели на берегу выбеленные
временем  остовы  морских  животных,  один  из  которых мои молодые спутники
охотно   захватили  бы  с  собой  для  нашего  музея.  Выехав  на  спокойную
поверхность  большого  залива,  мы  любовались  плававшими  на его блестящем
зеркале  красивыми тонкочерепными ботиками, и наши лоцмана словили несколько
штук раковин, которые мы бережно сложили в нашу лодку.
     Скоро  мы  достигли плоского мыса, который, по его виду, называли мысом
Дельфина.  Обогнув  его, мы увидели вдали, за мысом Арки, интересовавшую нас
губу Жемчужных Раковин.
     Исполинский  свод,  под  которым  мы  прошли,  действительно заслуживал
восторга,  с  которым  отзывался  о  нем  Фриц,  и как последнего, так и нас
облетали,  подобно летней стае комаров, тысячи морских ласточек. Впрочем, мы
не  долго предавались созерцанию красоты свода: под ним мы видели богатства,
которыми  мы,  рано  или  поздно,  могли  воспользоваться,  и  каждый из нас
принялся  добывать  гнезда,  при чем изготовленная Жаком веревочная лестница
давала  нам  возможность  взбираться  до трещин в скалах. Но так как дерзкие
попытки  детей  внушали мне опасения, то я прекратил их. Добыча была сложена
в  большой  мешок,  помещенный нами затем в лодку, и мы продолжали плавание,
подкрепив себя предварительно пищей.
     Прилив  помог  нам  беспрепятственно  пройти этим опасным ущельем, и мы
очутились  вскоре  в  прекраснейшей  бухте,  какую  мне когда-либо удавалось
видеть.  Окружность  ее  была  от  семи до восьми миль. Вид ее разнообразили
рассеянные  местами маленькие острова. Со стороны моря она была ограждена от
бушующих  волн  поясом  высоких  и низких скал, по средине которых оставался
свободный  проход, довольно широкий для самых больших кораблей. Единственное
неудобство,  которое  заметил  бы  в этой природной гавани моряк, состояло в
том,  что  в  ней было несколько отмелей. Но отмели эти, состоящие частью из
раковин,  подымались  до  уровня  воды,  были видны и потому не представляли
опасности.
     Мы   с   чрезвычайным  удовольствием  плыли  по  этой  красивой  водной
поверхности,  близко держась берега, который изумлял и очаровывал нас своими
тенистыми  лесами,  разнообразного  вида  холмами и живописной рекой. Местом
стоянки  мы  выбрали  довольно вместительную бухточку в двух шагах от мели с
жемчужными  раковинами. Наши собаки, которым мы во время плавания лишь скупо
уделяли  пресную воду, не ожидая нашего выхода на берег, скакнули через борт
и  побежали  утолить  жажду  в  недальнем  чистом ручье. Обезьяна, вероятно,
также  почуявшая близость пресной воды и также томившаяся жаждой, презабавно
гримасничала,  перебегая с носа на корму и обратно, смотря то на море, то на
небо,  то  на  людей,  намереваясь  и  не решаясь скакнуть в воду. Сначала я
смеялся  над  ее  ужимками,  но  потом  мне стало жаль ее, и я перебросил на
берег  толстый  канат,  к концу которого был привязан обрубок бревна. Этим я
хотел  облегчить  бедному  животному  выполнение  его  законного  желания. И
действительно,  обезьяна  пошла  по  этому  мосту,  по  инстинкту  удерживая
равновесие  при  помощи  данного ей в руки шеста и, подобно товарищам своим,
достигла  берега,  хотя  по  дороге  несколько  раз  беспокойно  подергивала
головой.
     За  обезьяной  вышли  на  берег  и  мы.  День кончался, и нам следовало
позаботиться  об  ужине  и  ночлеге.  Приготовление  ужина  заняло  не много
времени:  он  состоял  из  отвара пеммикана, вареного картофеля и кукурузных
лепешек.  Собрав  по  берегу выброшенные морем и высушенные солнцем щепы, мы
зажгли  большой  костер, собак оставили на берегу, а сами возвратились спать
на шлюпку, которую укрепили на якоре и на которой раскинули свою палатку.


XXXIX

ИСПУГ ЖАКА. КАБАН. ТРЮФЕЛИ.
                        НАНКИНСКИЙ ХЛОПЧАТНИК. ЛЬВЫ.
                    СМЕРТЬ БИЛЛЯ. ПОЕЗДКА ФРИЦА. КАШАЛОТ

     В   начале  ночи  мы  были  немного  потревожены  дальними  завываниями
шакалов,  которым  и  наш  шакал  вздумал  было  вторить.  С  рассветом  все
поднялись  и  после  хорошего завтрака отправились к раковинной отмели. Сбор
раковин  был  до  того  обилен, что я решился продолжить его еще на три дня.
Заботу  вскрыть  раковины  и  убыстрить  их  гниение мы предоставили солнцу,
разложив  устрицы  толстым  слоем  на  берегу.  В  то  же  время мы насушили
некоторое   количество   собранной   нами   по   соседству   солянки-соды  и
солянки-кали,  которыми  я  хотел  воспользоваться  для приготовления мыла и
очистки сахара.
     Каждый   вечер,  приблизительно  за  час  до  приготовления  ужина,  мы
обыкновенно  совершали  пешком  небольшую  прогулку  по окрестности и всегда
приносили  с  нее  либо  какие-нибудь  растения, либо птиц. В последний день
сбора  раковин  нам  захотелось  проникнуть  в  небольшой лесок, из которого
раздавались  крики  индейских  петухов  и  павлинов.  Впереди  шли  Эрнест с
отважным  Рыжим.  За  ними  следовали  Жак  и шакал, лениво пробираясь среди
высокой  травы.  Фриц  и  я  остались  на  берегу,  приводя  в  порядок наши
охотничьи  рыболовные  орудия.  -  Внезапно раздался выстрел, потом страшный
крик,  а  за ним второй выстрел. Тотчас же Билль и Бурый понеслись на шум, а
за ними и Фриц с орлом. Я также побежал узнать, что случилось.
     Вскоре  после  крика  отчаяния  раздались  стоны,  и  между деревьями я
увидел Жака, хромающего, стонущего и поддерживаемого на ходу братьями.
     - Что  случилось? Жак, дитя мое, что с тобой? Ранен ты? - спрашивал я в
испуге.
     - Мне  больно  здесь, - охал Жак, почти падая, - больно и тут, везде...
Я весь изломан!
     Я  тотчас  приступил  к тщательному осмотру, но не находил ни перелома,
ни  какой-либо  раны,  к великому недоумению Жака, который продолжал охать и
стонать,  утверждая,  что  он  должен быть изломан. Только местами виднелись
красные пятна, означавшие легкие ушибы.
     - Для  охотника,  дорогой  мой,  ты  кажешься  мне  большим неженкой, -
сказал я совершенно успокоенный.
     - Неженкой!  -  вскричал  он  с  комическим  негодованием,  - когда это
проклятое  животное  избило  меня,  истоптало  ногами,  когда  оно  чуть  не
вспороло  мне  живот.  Да  если  б  не  подоспели наши собаки и Фрицев орел,
чудовище убило бы меня...
     - Да о каком же, наконец, чудовище говоришь ты?
     - То  был  кабан, огромный кабан, - отвечал Эрнест. - У него были клыки
длинною  в  полфута и рыло шириной с ладонь. Мы застали его жадно взрывающим
землю,  по  которой  он  проводил настоящие борозды, и если бы мы не всадили
ему две пули, Жак, уже опрокинутый им, был бы изорван.
     - Благодаря  Бога,  -  продолжал  я,  -  несчастье  минуло  нас,  и Жак
отделался страхом, который, впрочем, вещь тоже далеко неприятная.
     Говоря  это,  я  подал  неосторожному  охотнику рюмку нашего Канарского
вина;  тем  же вином я вытер ушибленные члены мальчика; затем я отнес его на
шлюпку, где он не замедлил уснуть.
     Этот  случай,  который,  к  счастью, не сопровождался никакими тяжелыми
последствиями,   указал   нам   присутствие   трюфелей.  Кабан,  так  сильно
напугавший  Жака, был застигнут им именно за отрыванием из земли этих грибов
и, конечно, вознегодовал за помеху этому приятному для него занят