аставить   Эллиота
ненавидеть меня все то время, пока он будет лететь к земле".
   Мунро отдавал себе полный отчет в том, какие опасности подстерегают  их
впереди. Выпрыгнув из самолета, они прощались не только с надежной  опорой
под ногами, но и с самой цивилизацией, а значит, и со всеми ее  благами  и
неоспоримыми преимуществами. За считанные минуты они должны были не только
спуститься с неба на землю, но и  переместиться  во  времени,  перенестись
назад, в эпоху примитивного и опасного образа жизни, который существовал в
Конго многие столетия до появления там белого человека. "Все  это  так,  -
говорил позже Мунро, - но я  не  видел  причины,  зачем  мне  расстраивать
неопытных путешественников раньше времени. Мне нужно было  провести  их  в
Конго, а не пугать до смерти. Для этого  впереди  у  нас  было  более  чем
достаточно времени и возможностей".


   В свободном  падении  Эллиот  совсем  потерял  голову  от  страха.  Ему
казалось, будто желудок подступил к самому горлу, во рту он ощущал  горечь
желчи, в ушах завывал и свистел ветер, он безжалостно трепал  его  волосы,
да и воздух оказался неожиданно холодным: Эллиот  моментально  продрог  до
костей и весь дрожал.  Внизу  были  видны  только  покрытые  лесом  холмы.
Впрочем, красота пейзажа не привлекала Эллиота.  Больше  того,  он  закрыл
глаза, потому что земля  приближалась  с  ужасающей  быстротой.  Однако  с
закрытыми глазами вой ветра показался еще страшнее.
   Прошло слишком много времени, решил Эллиот. Очевидно, купол  (или  черт
его знает, как его называют) парашюта не хотел  раскрываться.  Теперь  его
жизнь зависела  от  запасного  парашюта,  укрепленного  на  груди.  Эллиот
схватился было за небольшой  плотный  сверток,  потом  отдернул  руки:  он
боялся помешать автоматике. Ему смутно вспомнились  рассказы  о  том,  как
люди погибали лишь из-за того, что  поторопились  раскрыть  автоматический
парашют.
   Ветер выл  все  так  же  устрашающе,  а  Эллиот  стремительно,  слишком
стремительно падал к земле. И ничего не происходило.  Он  чувствовал,  как
ветер относит в сторону ноги, треплет брюки и рубашку. Однако  по-прежнему
ничего не происходило. После прыжка прошло не меньше трех минут. Эллиот не
осмеливался открыть глаза, боясь совсем рядом увидеть надвигающиеся  кроны
деревьев, отсчитывая последние секунды своей жизни...
   Он почувствовал, что его вот-вот стошнит.
   Рвота хлынула изо рта, но он  падал  вниз  головой  и  липкая,  мерзкая
жидкость растеклась по подбородку, потом по шее,  забралась  под  рубашку.
Холод стал просто невыносимым. Эллиот не мог унять дрожь.
   Вдруг неведомая сила так резко дернула его, что руки  и  ноги  едва  не
вырвались из суставов, и перевернула вверх головой.
   Сначала он решил, что ударился о землю, разбился, но тут же понял,  что
все еще спускается, только намного медленнее. Он осмелился раскрыть  глаза
и увидел перед собой одно лишь бледно-голубое небо.
   Посмотрев вниз, он пришел в ужас. Оказывается, до земли оставались  еще
тысячи футов. Очевидно,  с  того  момента,  как  Мунро  вытолкнул  его  из
самолета, прошли лишь считанные секунды...
   Эллиот поднял  голову,  но  вместо  самолета  прямо  над  собой  увидел
гигантский прямоугольник с блестящими красными, белыми и голубыми полосами
- купол парашюта. Смотреть вверх оказалось проще, поэтому Эллиот  принялся
тщательно изучать купол. Ведущий угол  был  искривлен  и  плотно  натянут;
задний угол, напротив, трепетал на ветру. Парашют напоминал крыло самолета
со множеством веревок, на которых он висел.
   Эллиот глубоко вдохнул и перевел взгляд вниз. До земли было  еще  очень
далеко. Медленный спуск действовал успокаивающе. В самом деле, в некоторой
степени даже умиротворяющий полет, подумал Эллиот.
   Потом он сообразил, что не столько спускается вниз, сколько скользит  в
сторону. Внизу были видны парашюты Кахеги и  его  братьев,  потом  парашют
Росс. Эллиот попытался пересчитать их, получалось вроде бы шесть, но точно
он сказать не мог, оказалось, что в полете очень  трудно  сосредоточиться.
Но самое главное было в другом:  очевидно,  его  сносило  в  сторону,  все
дальше и дальше от остальных.
   Эллиот  потянул  за  стропы,  находившиеся  возле  его  левой  руки,  и
почувствовал, как все  его  тело  изогнулось,  а  купол  парашюта  немного
накренился и заскользил влево.
   Получается неплохо, подумал он.
   Стараясь держаться возможно ближе к тем парашютам, что плыли  под  ним,
он еще сильнее потянул за левые стропы, не обращая  внимания  на  то,  что
таким образом еще ускоряет падение. Шум ветра заглушал все другие звуки. В
надежде увидеть Мунро, Эллиот снова посмотрел  вверх,  и  снова  наткнулся
взглядом на стропы и купол своего же парашюта.
   Он снова опустил глаза. К его удивлению, земля теперь оказалась намного
ближе,  чем  он  ожидал.  Больше  того,  она  приближалась  с   угрожающей
быстротой. И почему он решил, что медленно плывет вниз? Если это медленный
спуск, то что такое падение?  На  глазах  Эллиота  первым  коснулся  земли
парашют Кахеги, потом  приземлился  второй,  третий.  Их  куполы  медленно
съеживались.
   Скоро приземлится и он. Эллиот уже спустился почти до крон деревьев, но
теперь парашют понес его почти параллельно земле. Только тут  он  осознал,
что все еще тянет левой рукой за стропы, и ослабил  натяжение.  Опускаясь,
парашют заскользил вперед.
   Вот и еще два купола съежились на земле. Эллиот оглянулся: Кахега и его
братья уже складывали парашюты. Очевидно, они  приземлились  благополучно.
Эллиот приободрился.
   Теперь его несло прямо на  густую  рощицу.  Эллиот  потянул  за  правые
стропы и всем телом изогнулся в ту же сторону. Но парашют двигался слишком
быстро, и уклониться от деревьев было уже невозможно. Он врежется прямо  в
рощу. Ему казалось, что деревья тянут к нему свои  жесткие  ветви,  словно
норовя схватить покрепче.
   Эллиот закрыл глаза. Ветки стали царапать лицо и кожу, рвать одежду,  а
он падал, падал, каждую секунду ожидая,  что  вот-вот  ударится  о  землю,
покатится...
   О землю от так и не ударился.
   В одно мгновение  наступила  тишина.  Эллиот  обнаружил,  что  качается
вверх-вниз на стропах в четырех  футах  от  земли.  Парашют  зацепился  за
ветки. Тогда Эллиот расстегнул крепления и упал. Не  успел  он  подняться,
как к нему уже бежали Кахега и  Росс,  на  ходу  спрашивая,  как  он  себя
чувствует.
   - Превосходно, - ответил Эллиот.
   Он и в самом деле чувствовал себя отлично, лучше чем  когда  бы  то  ни
было. В следующее мгновение у него подкосились ноги, и его вырвало.
   Кахега засмеялся.
   - Добро пожаловать в Конго, - сказал он.
   - Где Эми? - спросил Эллиот, вытерев подбородок.
   Еще через несколько секунд приземлился Мунро. Ухо у него было в  крови:
насмерть перепуганная Эми укусила его в воздухе. Горилла перенесла  прыжок
с парашютом не худшим образом и, едва оказавшись  на  земле,  побежала  на
четвереньках к Эллиоту: ей не терпелось убедиться, что он жив.  Потом  она
прожестикулировала:
   "Эми не любить летать".


   - Осторожно!
   Упал первый сигарообразный контейнер. При ударе о землю  он  взорвался,
словно бомба. Во все стороны полетели снаряжение экспедиции и солома.
   - Вот и второй!
   Эллиот юркнул в  более  безопасное  место  и  припал  к  земле.  Второй
контейнер рухнул в нескольких ярдах, забросав его блестящими пакетами риса
и пищевых концентратов. Над головой кружил  "Фоккер".  Эллиот  поднялся  и
успел увидеть, как падают два последних контейнера.  Носильщики  бросились
врассыпную.
   - Осторожно, там лазеры! - крикнула Росс.
   Все   происходившее   смахивало   на   бомбежку,   к   счастью   быстро
закончившуюся.  "Фоккер"  улетел,  и  небо   очистилось.   Путешественники
принялись  собирать  снаряжение  и  закапывать  парашюты.  Мунро   отдавал
отрывистые команды на суахили.
   Через двадцать минут все члены экспедиции, растянувшись  цепочкой,  уже
шли по тропическому  лесу.  Начался  стодвадцатимильный  переход,  который
должен был завершиться в неисследованных восточных районах Конго, там, где
лежали сказочные богатства.
   Если только им удастся прийти туда вовремя.



2. КИГАНИ

   Оправившемуся от шока Эллиоту прогулка  по  прохладным  лесам  Бараваны
доставляла огромное удовольствие.  В  листве  деревьев  болтали  обезьяны,
перекликались  на  разные  голоса  птицы.  За  Эллиотом  -   покуривая   и
обмениваясь шутками на своем экзотическом  языке,  шли  носильщики-кикуйю.
Эллиоту  нравилось  буквально  все:  чувство  освобождения  от   надоевшей
цивилизации, предчувствие приключений, невероятных событий, которые  могли
произойти в любой момент, и,  наконец,  романтичность  их  цели  -  поиски
таинственной пропавшей цивилизации. Особую пикантность всему происходящему
придавало ощущение постоянной опасности. Именно это приподнятое настроение
заставляло его особенно чутко прислушиваться к крикам лесных  животных  и,
любуясь игрой солнечного света и теней, с удовольствием ощущать под ногами
пружинящую почву. Он изредка посматривал на шедшую впереди  Карен  Росс  и
неожиданно для себя стал находить ее грациозной и даже красивой.
   Росс не оглядывалась.
   Пытаясь поймать сигнал, она на ходу крутила ручки одного из электронных
приборов. Второй прибор,  тоже  черный  ящичек,  висел  у  нее  на  плече.
Поскольку она не оглядывалась, Эллиот успел заметить, что на плече  у  нее
уже появилось темное пятно  от  пота,  что  такое  же  пятно,  только  еще
большее, появилось и на спине, а ее повлажневшие светло-каштановые  волосы
некрасиво  прилипли  к  шее.  Еще  он  заметил,  что  ее  брюки  помяты  и
перепачканы грязью - вероятно, еще при падении. Росс так и не обернулась.
   - Наслаждайтесь лесом, - посоветовал Эллиоту Мунро. -  Потом  вы  долго
будете вспоминать прохладу и сухой воздух.
   Эллиот согласился. Он тоже находил этот лес чрезвычайно приятным.
   - Да, очень приятный лес, - кивнул Мунро, хотя странное  выражение  его
лица говорило скорее об обратном.
   Леса Бараваны  нельзя  было  назвать  девственными.  Время  от  времени
путешественникам попадались убранные поля и другие  признаки  деятельности
человека, и тем не менее они не встретили ни единого фермера. Когда Эллиот
обратил на это внимание Мунро, тот только покачал головой.
   Потом экспедиция углубилась в лес, и Мунро стал необщительным, потеряв,
казалось, всякую склонность к разговорам. Вместе с тем у  него  пробудился
интерес  к   местной   фауне:   он   часто   останавливался,   внимательно
прислушивался к пению птиц и лишь после этого знаком показывал, что  можно
идти дальше.
   Во время таких кратких остановок  Эллиот  оглядывался  на  носильщиков,
уверенно балансирующих с поклажей на головах. В такие минуты Эллиот ощущал
свою близость к Ливингстону, Стэнли и  другим  отважным  путешественникам,
пересекавшим Африку  столетие  назад.  В  этом  смысле  его  романтические
ассоциации были весьма точны. По сравнению с семидесятыми годами  прошлого
века в экваториальной Африке мало изменился  и  жизненный  уклад  местного
населения, и характер отправлявшихся  сюда  экспедиций.  Для  мало-мальски
детального исследования региона все еще  нужно  было  преодолевать  пешком
сотни миль, все так же были необходимы носильщики, по-прежнему  экспедиции
требовали огромных затрат - и встречались со множеством опасностей.


   К полудню Эллиоту стало казаться,  что  его  ботинки  ужасно  тяжелы  и
неудобны. Он страшно устал. Очевидно, носильщики тоже устали,  потому  что
замолчали, перестали подшучивать друг над другом и курить. Довольно  долго
все шли молча. Потом Эллиот поинтересовался у Мунро, не пора ли им сделать
небольшой привал и позавтракать.
   - Нет, - ответил Мунро.
   - Согласна, - добавила Карен Росс, мельком взглянув на часы.
   В начале второго  путешественники  услышали  шум  вертолетов.  Мунро  и
носильщики  среагировали  мгновенно,  нырнув  под  густую  листву  больших
деревьев и поглядывая оттуда вверх. Несколькими  секундами  позже  над  их
головами пролетели два больших зеленых вертолета; на  их  корпусах  Эллиот
разглядел выведенные белой краской три буквы FZA.
   Прищурившись, Мунро  проследил,  в  каком  направлении  исчезли  боевые
машины. Вертолеты были американскими, но чем они вооружены, он  разглядеть
не успел.
   - Это армия, - сказал Мунро. - Ищут кигани.
   Примерно час спустя они вышли  на  поле,  засеянное  маниоком,  посреди
которого стоял грубо сколоченный сельский дом. Из  его  трубы  поднималась
струйка голубоватого дыма, а рядом на веревке сушилось выстиранное  белье.
Обитателей дома не было видно.
   Все встречавшиеся им раньше поля путешественники обходили стороной,  но
на этот раз Мунро, подняв руку, остановил людей. Носильщики  бросили  груз
на траву и молча сели.
   Атмосфера определенно накалялась,  хотя  Эллиот  никак  не  мог  понять
почему. На опушке леса Мунро, не сводя пристального взгляда с дома и поля,
посовещался  с  Кахегой.  Прошло  двадцать  минут,  но  никаких  признаков
присутствия  людей  по-прежнему  не  обнаруживалось.  Росс,  сидевшая   на
корточках возле Мунро, стала проявлять признаки нетерпения:
   - Не понимаю, почему...
   Мунро прикрыл ей рот ладонью и, показав на поле, прошептал одно слово:
   - Кигани.
   У Росс округлились глаза. Мунро опустил руку.
   Теперь уже все  путешественники  не  могли  отвести  взгляда  от  этого
сельского дома. Ни в доме, ни  возле  него  по-прежнему  не  было  заметно
никаких признаков жизни. Росс рукой  описала  в  воздухе  круг,  предлагая
обойти поле и двигаться дальше, но Мунро только молча  покачал  головой  и
ткнул пальцем в землю; это должно было означать, что Росс следует сидеть и
не шевелиться. Потом, кивнув в сторону Эми, щипавшей высокую траву чуть  в
стороне от людей, он бросил  вопросительный  взгляд  на  Эллиота.  Похоже,
Мунро боялся, как бы Эми шумом не выдала их. Эллиот знаками  приказал  Эми
вести себя потише, хотя большой необходимости  в  этом  не  было:  горилла
чувствовала  общее  напряжение  и  время  от  времени  тоже   настороженно
посматривала на дом.
   Прошло еще несколько минут, но все  оставалось  на  своих  местах.  Все
терпеливо  выжидали,  прислушиваясь  к  звону  цикад  и  глядя  на  белье,
трепавшееся на ветру в лучах горячего полуденного солнца.
   Потом исчезла и тоненькая струйка дыма.
   Мунро и Кахега обменялись взглядами. Кахега неслышно скользнул в лес, к
носильщикам, раскрыл один из  тюков  и  вытащил  автомат.  Прикрыв  затвор
рукой, чтобы приглушить щелчок, он снял оружие  с  предохранителя.  Стояла
неправдоподобная тишина. Кахега бесшумно вернулся к Мунро и  передал  тому
автомат. Мунро проверил положение предохранителя и положил оружие рядом  с
собой на траву. Еще несколько минут прошло в томительном ожидании.  Эллиот
взглядом следил за Росс, но та сидела к нему спиной и не оборачивалась.
   Послышался негромкий скрип, и дверь  дома  распахнулась.  Мунро  поднял
автомат.
   Никто не выходил. Путешественники не сводили  глаз  с  открытой  двери.
Наконец появились кигани.
   Эллиот насчитал двенадцать  высоких,  мускулистых  мужчин,  вооруженных
луками и стрелами; в руках они несли  панги  -  длинные  ножи  с  широкими
лезвиями. Их тела и ноги были разукрашены белыми  полосами,  а  вымазанные
той же краской  лица  походили  на  черепа  и  производили  самое  грозное
впечатление.  Когда  кигани  пересекали   поле,   над   высоким   маниоком
возвышались лишь их настороженно осматривающиеся белые головы.
   Кигани ушли, но Мунро внимательно наблюдал за безлюдным полем еще минут
десять. Наконец он встал и облегченно вздохнул. Когда  он  заговорил,  его
голос показался неправдоподобно громким:
   - Это были кигани.
   - Что они там делали? - спросила Росс.
   - Ели, - объяснил Мунро. - Они убили жившую в этом доме семью  и  съели
ее. Почти  все  фермеры  давно  ушли  из  этих  мест,  потому  что  кигани
взбесились.
   Мунро подал знак  Кахеге,  и  экспедиция  двинулась  дальше.  Пока  они
огибали поле, Эллиот то и дело посматривал на дом: а если туда войти,  что
увидишь? Мунро  ответил  Росс  так  небрежно,  будто  речь  шла  о  чем-то
будничном, не стоящем особого внимания: "Они убили... семью и съели ее".
   - Кажется, - обернувшись,  сказала  Росс,  -  можно  считать,  что  нам
здорово повезло. Наверно, мы одни из последних белых, кто стал  свидетелем
такого события.
   Мунро покачал головой.
   - Не думаю, - сказал он. - Старые обычаи умирают долго.


   В шестидесятые годы, во время гражданской войны в Конго,  западный  мир
был   буквально   потрясен   сообщениями   о   том,   насколько    широкое
распространение получили там каннибализм и иные зверства. Но в сущности  в
экваториальной Африке людоедство всегда практиковалось совершенно открыто.
   В 1897 году Сидни Хайнд писал,  что  "...в  бассейне  Конго  почти  все
племена либо были каннибалами, либо таковыми и  остались,  а  в  некоторых
районах этот обычай получает все большее распространение". Хайнда особенно
поразило, что в Конго местные жители и не пытались скрыть свою  склонность
к  людоедству:  "Капитаны  пароходов  часто  уверяли  меня,  что   туземцы
соглашаются продавать коз только в обмен на рабов. Туземцы часто приносили
на пароходы слоновую кость и предлагали продать ее за раба; при  этом  они
жаловались, что в _их местности стало очень плохо с мясом_".
   В Конго каннибализм не был связан с  особыми  ритуалами,  религией  или
войнами,  а  просто  отражал  специфические  гастрономические  пристрастия
туземных племен. Преподобный Хоулман Бентли, проживший  среди  конголезцев
двадцать лет, вспоминал,  как  один  туземец  объяснял  ему:  "Вы,  белые,
считаете свинину самым вкусным мясом, но свинину нельзя  даже  сравнить  с
человечиной". Бентли писал, что туземцы "...не  могут  понять,  как  можно
возражать против людоедства. Вы едите дичь и козлятину, говорили  они,  мы
едим человечину. Почему бы и нет? Какая разница?".
   Открытая склонность конголезцев к каннибализму порождала невероятные на
взгляд европейцев обычаи, которые неизменно потрясали  последних.  В  1910
году Херберт Уорд описывал туземные базары, на которых  продавали  "...еще
живых рабов по частям.  Это  может  показаться  чудовищным,  но  пленников
водили от одного покупателя к другому, чтобы те,  делая  пометки  на  теле
жертвы, имели возможность показать, какую  часть  они  хотели  бы  купить.
Обычно такие пометки наносили цветной глиной или особым образом связанными
пучками трав. Поразительный стоицизм пленников, которые  были  свидетелями
торга за ту или иную часть их тела, можно  сравнить  разве  только  с  той
бесчувственностью, с какой они были готовы встретить свой конец".
   Подобные  сообщения  нельзя  считать   преувеличениями,   свойственными
поздневикторианской эпохе, хотя бы потому, что, по мнению всех  очевидцев,
каннибалы были очень милыми, дружелюбно настроенными людьми.  Уорд  писал,
что "...каннибалы лишены коварства и злобы. Вопреки всем  вполне  понятным
предрассудкам,  трудно  найти  племена  дружелюбней  каннибалов".   Бентли
говорил,  что  людоеды  -  это  "...веселые,  отважные  люди,  склонные  к
дружеским беседам и открытому проявлению своих симпатий".
   В  период  правления  бельгийской  колониальной  администрации   случаи
каннибализма стали более редкими -  к  началу  шестидесятых  годов  нашего
столетия здесь появилось даже несколько кладбищ, -  но  никто  всерьез  не
думал, что с людоедством покончено раз и  навсегда.  В  1956  году  Энгерт
писал: "Африканский каннибализм еще  далеко  не  изжит...  Однажды  я  сам
какое-то время жил в деревне  каннибалов  и  иногда  находил  человеческие
кости. Туземцы... были вполне мирными  людьми.  Просто  это  один  из  тех
старых обычаев, которые умирают особенно долго".


   По  мнению  Мунро,  восстание  племен  кигани  в   1979   году   носило
политически