е; бывшая царица и Мария, одетые в меха, и Николай в коротком полушубке.
     Поняв, что настал час расставания, они попрощались и поцеловали тех, кто оставался в Тобольске. Потом все мы вышли наружу, где вовсю разыгралась снежная метель. Никто из членов императорской фамилии не плакал.
     - Комиссар? - раздался сзади женский голос. Я обернулся. - Я поеду со своим мужем.
     Я отдал бывшей императрице честь:
     - Сожалею, но это невозможно. С ним должен ехать я. Вы же поедете в кошеве с вашей дочерью.
     Императрица, кажется, хотела запротестовать, но вмешалась Мария:
     - Пойдемте, мама, все уже устроено. Комиссар не может оставить отца без присмотра!
     Императрица была по происхождению немкой, и я увидел в ее лице черты чисто тевтонского упрямства, однако влияние дочери было велико, и царица безропотно уселась в отведенные ей сани.
     Мы были готовы трогаться в путь. Однако меня тревожило, что Николай Романов так легко одет, невзирая на сильный мороз. Я послал еще за одним полушубком.
     - Я всегда в этом хожу, не беспокойтесь, - сказал царь.
     На это я заявил, что вопрос не обсуждается. Я должен доставить Николая Романова в Тюмень живым. Николай усмехнулся и заметил, что подобное намерение его радует.
     Таким образом, в четыре часа утра, после еще нескольких досадных задержек - то порвется сбруя, то сломается санный полоз, - мы отправились в дорогу. До Тюмени и железной дороги предстояло преодолеть сто тридцать миль. Караван двигался быстро. Нельзя было терять времени - тем более что посланец Рузского опередил нас и успеет предупредить екатеринбургские власти.
     Несмотря на весну, снег валил вовсю, а днем ударила оттепель, и дорога раскисла. Продвижение стало более медленным. Не стану описывать тяготы пути, скажу лишь, что мы не теряли ни единой минуты. По дороге нас ждали конные подставы, и, как я и рассчитывал, дорога заняла ровно сутки.
     Все это время я почти не разговаривал с Николаем. Может показаться странным, что двое людей, оказавшихся, хоть и вынужденно, в столь тесном соседстве, не обмолвились почти ни единым словом, но так оно и было. Сани, скачущие по снежной степи, не самое лучшее место для обмена светскими любезностями. И все же молчание иногда нарушалось. Один раз Николай спросил:
     - Какова истинная цель переезда?
     Момент показался мне удачным, чтобы спросить о документе Захарова.
     Царь улыбнулся:
     - Кажется, требуется моя подпись. Ее хотели получить от меня и в марте, в Брест-Литовске. Большевики отдали немцам почти все и хотели, чтобы я санкционировал этот позор. Очевидно, чтобы впоследствии свалить всю вину на меня. Разумеется, я отказался. - Николай взглянул на меня. - Что же до вашего документа, то здесь требуется поразмыслить. Вы дадите мне несколько часов?
     Я кивнул:
     - Ну конечно.
     В конце концов мы оказались в Тюмени. Люди и лошади совсем выбились из сил, но зато обошлось без травм и обморожений.
     Больше всего меня интересовал вопрос, исполнены ли указания, которые я заранее оставил у железнодорожного начальства. Я прямиком отправился к вокзалу и с удовлетворением отметил, что все сделано в наилучшем виде. У перрона стоял поезд, выделенный мне по приказу Свердлова. Более того, паровоз уже вовсю пыхтел, готовый к отправлению. Погрузка заняла не много времени. Я поручил Кознову следить за переносом багажа из саней в два товарных вагона, а сам отправился к начальнику вокзала, чтобы сообщить ему: поезд будет отправлен лишь после того, как я получу из Москвы новые инструкции. Затем я пошел в комнату телеграфиста, прихватив с собой одного из козновских солдат, который, к счастью, умел обращаться с аппаратом. Я говорю ?к счастью?, потому что вид местного телеграфиста мне совсем не понравился. Это был юркий человечек с бегающими глазками. Я приказал ему выйти из комнаты и занялся составлением телеграммы Свердлову.
     Телеграмма получилась длинной, ибо мне было о чем доложить. Я сообщал председателю ВЦИК не только о нашем прибытии в Тюмень, но и о том, что Екатеринбургский Совет вот-вот узнает о переезде бывшего царя из Тобольска. Можно ожидать любых неприятностей. Мне был нужен хороший совет. И поддержка, если Свердлов сумеет ее оказать.
     Большую часть дня и половину ночи я прождал ответа из Москвы. Когда телеграмма пришла, ее содержание меня не порадовало. Как я и думал, Свердлов приказывал мне немедленно доставить моих подопечных в Москву. Однако было ясно, что воля Москвы для Екатеринбурга ничего не значит - Свердлов велел мне двигаться долгим кружным путем, чтобы объехать мятежный город. Москва находилась на западе, но железная дорога проходила через Екатеринбург, поэтому мне предписывалось двигаться на восток, к Омску. В Омске Транссибирская магистраль разветвлялась, и южная ее ветвь обходила Екатеринбург, в конце концов тоже сворачивая к Москве.
     Я сидел в жарко натопленной комнате телеграфа, курил и обдумывал ситуацию. Возможно, Свердлову в его московском кабинете план казался удачным: раз екатеринбуржцы опасны, город нужно объехать стороной. Но как мне одурачить Рузского который не отстает от меня ни на шаг и уж как-нибудь сумеет отличить восточное направление от западного?
     Может быть, убить его? Я всерьез размышлял над этим. Прошло много лет, но не было ни единого дня в моей жизни, когда бы я не сожалел, что не осуществил это свое намерение. Однако в тот день, когда я находился на тюменском вокзале, невозможно было предвидеть грядущие события. Мне же хотелось по возможности избежать кровопролития. Если Рузский умрет, серьезных последствий не избежать, думал я. Этот человек слишком заметен.
     Поэтому я разработал хитроумный план. Я знал, что Рузский пьяница. Если суметь его как следует напоить...
     Я приказал открыть вокзальный буфет и купил там две бутылки спиртного - лимонной настойки и сливянки. Обе бутылки исчезли в глубоких карманах моей гвардейской шинели. Затем я отправился к поезду, стоявшему на запасном пути, и вошел в спальный вагон, исполнявший функцию моего штаба. Бутылки я спрятал под умывальник и отправился разыскивать Рузского. Задача оказалась несложной. Депутат дежурил в тамбуре вагона, в котором расположился Николай с женой и дочерью. У ног Рузского валялась пустая бутылка.
     - Ну что, получил свои приказы? - нетрезвым голосом спросил Рузский.
     - Ох уж эта Москва, - пожал я плечами и потянулся. - Господи, как же я устал! - Я взглянул на бутылку. - Пустая?
     - Пустая, - ответил он.
     - Я бы выпил. А ты? У меня там есть кое-какой запас, - сказал я.
     Рузский взглянул на меня с некоторым удивлением, как бы спрашивая: ?Чего это ты вдруг решил со мной пить?? Однако он был уже сильно пьян, а потому последовал за мной без дальнейших разговоров.
     Сливянку я отдал ему - меня от нее тошнит. Лимонная настойка куда чище, да и меньше дурманит мозги. Я знал это с детских лет, когда втихомолку прикладывался к бутылке, стоявшей в баре у отца. Рузский уселся на постель, держа в одной руке бутылку, а в другой стакан. Мы быстренько выпили сначала за Россию, потом за Маркса, потом за революцию, и после этого екатеринбургский депутат, и до того достаточно хмельной, стал клевать носом. Когда он совсем скис, я уложил его на постель. Он немедленно захрапел, а я погасил свет и вышел в коридор. Первым делом я отправился на паровоз и отдал машинисту соответствующие указания. Мы вместе спустились к путям, чтобы перевести стрелку.
     Несколько минут спустя залитый огнями поезд выехал с вокзала в сторону Екатеринбурга.
     Должно быть, вас, читающего эти строки, это ставит в недоумение. Почему в Екатеринбург? Ведь он собирался ехать в противоположном направлении, думаете вы. Все так.
     Когда поезд проехал несколько миль, паровоз остановился. Я прошел по всему составу, гася повсюду свет. Теперь вы понимаете? Обратно к Тюмени двинулся совершенно темный поезд. Мы ехали на небольшой скорости, ибо я надеялся, что случайные наблюдатели на тюменском вокзале примут наш поезд за обычный. Когда состав поравнялся с вокзалом, я затаил дыхание. Все было тихо, и мы миновали опасный участок без проблем. Когда. Тюмень осталась позади, я вздохнул с облегчением. Теперь предстояло преодолеть триста миль до Омска, а затем совершить относительно безопасное путешествие по южной ветви к Москве. Екатеринбургская угроза осталась позади - во всяком случае, так я считал.
     Хоть я и очень устал, но внутренне торжествовал, чувствуя, что теперь моя миссия движется к благополучному исходу. Я улегся в постель и, как полный идиот, считал цыплят, пока не уснул. Во сне меня благодарил и поздравлял его величество король. Откуда мне было знать, что построенный мной карточный домик вот-вот рассыплется?
     Казалось, что все устроилось наилучшим образом. Утром я проснулся, умылся и отправился в плацкартный вагон, где ехал царь с семьей. Меня встретили довольно дружелюбно.
     Николай весело поздоровался со мной и спросил:
     - Мы едем в Омск?
     Я кивнул:
     - Так, конечно, дольше добираться до Москвы, но зато...
     - Значит, все-таки в Москву?
     - Да. Ночью я получил приказ.
     - Хорошо.
     Как и я, Николай был полон оптимизма. Как и мой, его оптимизм был необоснован. Мы оба жили в мире грез.
     - Как с документом, государь? - тихо спросил я. - Было ли у вас время для того, чтобы...
     Николай взглянул на меня как-то по-новому, словно пытаясь прочесть мои мысли. Я терпеливо ждал. В конце концов он с серьезным видом сказал:
     - Я подписал.
     - Хорошо, - улыбнулся я. - Могу ли я?..
     Николай не сводил с меня глаз.
     - Но документа здесь нет.
     Я нахмурился.
     - Как нет? А где же он?
     - В Тобольске. Я подписал его еще перед отъездом.
     - Но вчера в санях вы говорили, что вам понадобится время на обдумывание, - напомнил я.
     Царь кивнул:
     - Сожалею, но я счел необходимым прибегнуть к обману.
     Я почувствовал, как во мне закипает гнев, но сдержался.
     - Но зачем, государь? Какая в этом была необходимость? Документ - важнейшее условие вашего освобождения.
     Он положил руку мне на плечо.
     - Комиссар, у меня не было намерения отвечать на вашу корректность неблагодарностью. Но я обязан сохранить семью. Письмо осталось у моего сына. Когда Алексей присоединится к нам, вы получите свой документ.
     Я мысленно выругался. Впрочем, поступок царя был вполне понятен - я ведь обещал, что семья в конце концов воссоединится. Более того, я говорил, что сам вернусь в Тобольск за Алексеем и великими княжнами. Надо же, какая незадача!
     - Есть еще одно дело, государь, которое я должен с вами обсудить, - сказал я.
     Я отошел в дальний угол вагона, и Николай, немного помедлив, последовал за мной. Я достал из кармана второе письмо и протянул императору. Николай вопросительно взглянул на меня, развернул конверт и удивленно поднял брови.
     - Это ведь подпись моего кузена, комиссар?
     Я ответил по-английски, зная, что этим языком Николай владеет в совершенстве:
     - Это всего лишь письмо, которое Гиббс, гувернер ваших детей, написал одной женщине в Англию.
     - Я вижу это. Но почему тут стоит подпись моего кузена Георга?
     - Чтобы вы поверили мне, государь.
     - Не понимаю.
     - Государь, я не советский комиссар.
     - А кто же вы тогда? И вообще, что происходит? - На лице Николая отразилось беспокойство. - Куда мы едем?
     - Меня зовут Дайкстон, государь. Я офицер Королевского флота, посланный в Россию вашим венценосным кузеном, чтобы обеспечить безопасный переезд царской фамилии в Англию.
     - Слава Богу, - произнес Николай. - А ведь мне говорили, что в Британию мне путь закрыт.
     - Только никому не говорите, - попросил я. - Мне предстоит и дальше играть свою роль.
     Я оставил императора и вернулся в спальный вагон, собираясь переодеться. Однако не успел я войти в купе, как меня ждал весьма неприятный сюрприз.
     Рузский сидел на постели - небритый, с папиросой во рту и налитыми кровью глазами, однако на лице его блуждала всегдашняя ухмылка. Но меня поразил вовсе не его внешний вид - к нему-то я уже успел привыкнуть. Дело в том, что Рузский скрипуче рассмеялся и сказал:
     - Ты самозванец? Яковлев! Теперь я точно это знаю.
     Я бросил на него высокомерный взгляд, отчего он расхохотался еще пуще.
     - Разве вам не говорили, чтобы вы вошли в контакт с неким человеком? - спросил он.
     - Меня прислали сюда за Романовыми, и вам это известно, - отрезал я.
     Рузский нетерпеливо отмахнулся.
     - Нет-нет, я имею в виду инструкции, полученные вами в Лондоне.
     У меня отвисла челюсть, а Рузский так и покатился со смеху.
     - Ну как, удивил я вас?
     - Кто вы?
     Рузский насмешливо отсалютовал:
     - Анри Бронар, к вашим услугам.
     - Анри? Вы что, француз?
     - Так точно, мсье.
     - Что же вы здесь делаете, посреди Сибири?
     - О, я выполняю различные задания. Сейчас, например, я намерен оказать вам помощь, ибо вы в ней будете нуждаться.
     Я захлопал глазами:
     - Ничего не понимаю. Вы же член Уральского Совета?
     Рузский усмехнулся, и эта усмешка была еще хуже, чем отвратительная ухмылка, к которой я уже успел привыкнуть. В чертах лица этого человека читалась надменность, а также явное удовольствие от притворства, которым он столь искусно владел.
     - Это было нетрудно. Надо быть лишь самым крикливым из всех.
     - Но вы ведь отправили посыльного в Екатеринбург!
     - Это пришло в голову не мне, а я лишь настоял на том, чтобы посыльный поехал на вашей лошади. Остальным это очень понравилось.
     - Послушайте, Рузский, Бронар или как вас там, вы идиот! - вскипел я. - Вы разворошили весь муравейник!
     - Какая разница - ведь мы едем в Омск, не правда ли? Ну как, подписал он?
     Я снова потерял дар речи, а Бронар еще раз надменно усмехнулся.
     - Так подписал он ваш документ или нет?
     - На кого вы работаете? - вскинулся я.
     Бронар потер пальцем кончик носа и ответил:
     - Ни на кого. А точнее, на Анри Бронара. Так что, Николай подписал?
     Я оставил его вопрос без ответа и вышел из купе. Он крикнул мне вслед:
     - Главное - добейтесь его подписи!
     Около полудня поезд вдруг замедлил ход и остановился, заскрежетав тормозами. Что-то стряслось. Я открыл окно, высунулся наружу и увидел, что у паровоза толпятся какие-то люди. Спрыгнув на насыпь, я побежал вперед.
     Это были железнодорожные рабочие, человек восемь - десять.
     - Что случилось? - спросил я у машиниста.
     - Спросите у них, - ответил он, - говорят, дальше нельзя.
     Я повторил свои вопрос, обращаясь к рабочим.
     Железнодорожный путь был перегорожен наскоро сооруженной баррикадой из камней и бревен. Я в недоумении уставился на этот завал, чем немало развеселил рабочих. Определив по виду того, кто казался среди них за старшего, я сунул ему под нос свой мандат.
     - А вы кто такие? - спросил я.
     Он назвался, но я уже не помню, как его звали. В конце концов это не важно, важно то, что сделал этот человек! Он был руководителем Омского союза железнодорожников - нервный, изможденный мужчина с фанатично горящими глазами.
     Он медленно прочитал мой мандат, потом нахмурился и взглянул на меня.
     - Извините, товарищ, но поезд дальше не пойдет.
     - Почему? Вы же видите, что мандат подписан Центральным Исполнительным Комитетом, лично товарищем Свердловым. Это распоряжение из самой Москвы!
     Рабочий перебил меня. Он весь трясся.
     - Мы должны уважать всех наших товарищей. Вы тут приезжаете со своими приказами. Мы привыкли, что все нами командуют. А товарищи из Уральского Совета не приказывают нам, а просят. Не большие шишки из Москвы, а наши братья пролетарии. Пожалуйста, просят они нас, не пропускайте этот поезд. Такая вот у них просьба. ?Пожалуйста? - понятно? А ваша бумага угрожает нам расстрелом. Москва всегда ведет себя подобным образом. Товарищ комиссар, мы теперь живем в новом мире, где рабочие стоят друг за друга.
     Я холодно окинул его взглядом.
     - Значит, вы задерживаете поезд. И что дальше? Мы будем торчать тут среди снегов до скончания века?
     - Нет, товарищ. Вы возвращаетесь назад, в Тюмень, а потом следуете до Екатеринбурга.
     - Если я это сделаю, приказ Центрального Исполнительного Комитета будет нарушен и меня расстреляют.
     Рабочий сказал, что его это очень беспокоит, но явно солгал. Я не мог ничего поделать ни с ним, ни с его людьми, а ведь у них не было никаких полномочий - просто кучка железнодорожников. В Омске наверняка есть люди, более разумные, чем екатеринбуржцы - те омичи, кого я видел в Тобольске, давали основание надеяться на это.
     - Вы не возражаете, если я один съезжу в город? - спросил я.
     - Сколько угодно.
     Я отсоединил паровоз, и железнодорожники убрали свою баррикаду, чтобы локомотив мог проследовать до Омска. Стоя на подножке, я добрался до города и разыскал там трех членов местного Совета, включая секретаря. Битых два часа я спорил, угрожал, умолял, размахивая мандатом. Они стояли насмерть. Ни малейшей враждебности члены Совета не проявляли, во всяком случае ко мне. Зато их отношение к императорской фамилии не оставляло ни малейших сомнений. Членам Совета было наплевать на царя. Они считали, что Николай Кровавый сам навлек на себя свои несчастья. Позиция омичей была проста: если Екатеринбургский Совет настолько заинтересован в этом вопросе, что обратился в Омск с настоятельной просьбой, надо пойти навстречу екатеринбургским товарищам, иначе вся пролетарская солидарность гроша ломаного не стоит.
     - Но они экстремисты! - воскликнул я. - Они убьют Романова!
     - Они такие же рабочие, как мы, - ответили мне. - Теперь все решения принимаем мы сами.
     Мне не удалось их переубедить. К моей личной проблеме члены Совета относились с сочувствием, они были вполне вежливы и даже любезны. Но непреклонны как скала. Поезд должен отправляться назад, на запад.
     - Я должен телеграфировать в Москву.
     - Конечно, конечно. Сообщите обо всем товарищу Свердлову. И передайте ему наши наилучшие пожелания. Передайте ему, что Омский Совет с каждым днем становится все более сильным и крепким, - сказал секретарь.
     Я изложил все это в телеграмме, добавив в заключение:
     ?В связи с вышеизложенным возвращаюсь в Екатеринбург тчк Необходимо ваше срочное вмешательство тчк Яковлев?.
     После этого мне ничего не оставалось, как поворачивать вспять. На обратном пути я не торопил машиниста. Мне нужно было время, чтобы найти какой-то выход из капкана, расставленного обоими Советами. Надо было не допустить, чтобы мои подопечные попали в лапы к екатеринбуржцам. Кое-какие идеи у меня были. Можно, например, вернуться в Тобольск и попробовать отправиться на север по реке Обь, к Ледовитому океану.
     Однако эта затея казалась трудновыполнимой. Я знал от Кобылинского, что пароходов в Тобольске нет. Очевидно, полковник и сам вынашивал подобные планы. Пароходы придут лишь после окончания ледохода. Это будет скоро, но недостаточно скоро.
     Какие еще возможны варианты? Отправиться пешком? Увезти Романовых на юг? Пойти навстречу белым? Можно попытаться, но снежный покров еще довольно толст, а расстояние придется преодолеть немалое. Подобное предприятие было чревато не меньшими опасностями.
     Вот вдали показалась баррикада, пора было принимать решение. И я решился. Московские вожди, Ленин, Троцкий, Свердлов, хотели оружия. Николай был платой за него. Они просто обязаны спасти царя! Неужели Ленин и Троцкий не сумеют справиться с кучкой полуграмотных рабочих и крестьян? Наверняка сумеют! Ради блага своей революции должны!
     Главарь железнодорожников направился к паровозу, едва тот остановился.
     - Ну как, товарищ комиссар?
     - Что ?как?? - кисло переспросил я.
     - Куда же вы направитесь?
     - В Екатеринбург.
     Он удовлетворенно кивнул:
     - Я так и думал. Теперь царь поступает так, как того хотим мы, верно, товарищ?
     Я отвернулся от него, и железнодорожник, очевидно по привычке, произнес:
     - Бог в помощь.