Бумаги можно и подделать, - сказал он, глядя на меня в упор. Голос у него был тихий, но весьма угрожающий. - Разве кто-нибудь из нас видел, как подписывается товарищ Свердлов?
     Этот тип отличался поистине маниакальной подозрительностью. Он стал распространяться о заговорщиках, только и думающих, как спасти Романовых. Потом принялся разоблачать предателей дела революции, находящихся прямо здесь, в этом доме. Да и весь Тобольск, если верить Рузскому, кишел изменниками. В комнате появились новые люди, я почувствовал, что назревает конфликт. Омичи против екатеринбуржцев. Вновь прибывшие, слушая разглагольствования Рузского, скептически поджимали губы и качали головами. Было ясно, что член Уральского Совета хочет убить царя, причем как можно быстрее, пока императора не освободили белые, немцы или предатели из Москвы.
     - Всю их семейку нужно истребить! - требовал Рузский.
     - Революция не убивает женщин и детей, - ответил на это один из омичей.
     Тогда Рузский накинулся на меня:
     - Что это за новоявленный комиссар? Он утверждает, что прибыл сюда по приказанию товарища Свердлова, а в чем состоит его задание, не сообщает!
     Я решил, что пора и мне включиться в разговор.
     - А вы слышали об изобретении, которое называется ?телеграф?? - поинтересовался я. - Пошлите телеграмму товарищу Свердлову.
     - У нас тут телеграфов нет, - парировал он. - Тут тебе не Москва, а Сибирь. Ближайший телеграф в Тюмени.
     - Ну что ж. Вот и отправляйся в Тюмень. Коня мы тебе дадим.
     Почему-то это мое замечание вызвало взрыв хобота у омичей. Рузскому говорить больше не дали - свистом и криками заставили его убраться из комнаты.
     Поняв, что большинство собравшихся на моей стороне, я воспользовался моментом и объявил, что по указанию товарища Свердлова их жалованье отныне увеличено. Кроме того, я сказал, что хотел бы поговорить с членами солдатского комитета. В комнате остались пятеро, остальные вышли, в том числе и Кобылинский.
     - Я действительно прибыл сюда в связи с делом Романова, - начал я. - Я должен увезти его отсюда.
     Члены комитета нахмурились, в том числе и омичи.
     - Как по-вашему, - продолжил я, - представляет ли бывший царь какую-нибудь ценность для России? Ну-ка, скажите! Все отрицательно покачали головами.
     - Нет, никакой.
     - В том-то и дело. Но есть силы, для которых он ценен. В обмен на царскую семью нам обещают такое количество оружия, что им можно будет вооружить целую армию.
     - Так-то оно так, - кисло ответил один из екатеринбуржцев, - а потом эта армия возьмет и вновь посадит его на трон.
     - Нет, эта армия разобьет белогвардейцев, - сказал я. - А заодно и белочехов. Эта армия принесет нам победу в революционной войне! Россия больше никогда не увидит Николая Романова. Мы забудем о нем раз и навсегда!
     - А куда вы его повезете? - спросил кто-то.
     - Для начала в Омск, - ответил я.
     - Зачем? - спросил екатеринбуржец. - Николай принадлежит нам. Мы решаем, как с ним быть.
     - Нет, мы! - воскликнул один из омичей.
     - Решаю здесь я, - вмешался я. - Я действую по приказу, который никто не смеет отменять. Товарищ Ленин и товарищ Свердлов хотят, чтобы Романова перевезли. И перевезти его должен я. А теперь мне нужно увидеться с этим врагом народа, которому предстоит вооружить нашу армию!
     Эта шутка была встречена улыбками, и совещание закончилось. Я подумал о Лондоне и о Захарове, который, что бы там о нем ни говорили, очень хорошо умел играть на противоречиях между людьми и находить нужный компромисс.
     Много было написано и сказано о тяготах и унижениях, которым подвергались члены императорской фамилии. Я и сам готов подтвердить, что впоследствии так и было, однако в бывшем доме тобольского губернатора Романовым жилось совсем неплохо. Здесь жарко топили и хорошо кормили. Вероятно, Романовы страдали от скуки. Но и только.
     Полковник Кобылинский поднялся на второй этаж, чтобы сообщить Николаю обо мне и о моем желании поговорить со свергнутым императором. Я остался в зале у подножия лестницы и стал ждать. Через несколько минут раздались шаги, и я увидел, как ко мне спускается бывший самодержец всероссийский. Я не смог разглядеть его как следует, ибо зал был плохо освещен - свет проходил через маленькие окна цветного стекла. И все же, невзирая на затрапезный вид, императора сразу можно было узнать. Когда он приблизился, я увидел, что царь как две капли воды похож на своего английского кузена Георга, которого я имел честь лицезреть всего лишь три недели назад: те же глаза, те же волосы, такая же бородка и усы. Даже выражение лица было сходным - глаза Николая смотрели так же строго и серьезно, как у его британского величества во время аудиенции.
     Это обстоятельство и определило мое дальнейшее поведение. Я собирался держаться строго официально, называя Романова ?гражданином?. Но когда он обратился ко мне со словами:
     - Вы комиссар Яковлев? - я невольно ответил:
     - Так точно, ваше величество.
     Царь слегка нахмурился, в его взгляде мелькнуло удивление, и я возблагодарил Создателя, что, кроме Кобылинского, рядом никого не было. Если бы какой-нибудь Рузский услышал мою оговорку, меня могли расстрелять на месте!
     Я сообщил Николаю о том, что Центральный Исполнительный Комитет намерен переправить его вместе с семьей в другое место, причем в течение ближайших двадцати четырех часов.
     Николай напрягся.
     - Переправить? Куда?
     - План состоит в том, чтобы выслать вас вместе с семьей за границу.
     Царь покачал головой:
     - Мы никуда не поедем, если не будем заранее знать условия и маршрут. Итак, спрашиваю вновь: куда?
     Я понизил голос:
     - Ваше величество, я действую в соответствии с приказом, отданным на самом высоком уровне. Мне поручено вырвать вас из рук этих людей. От вашей безопасности зависит и моя жизнь.
     - Повторяю: я не могу никуда ехать, - отрезал царь. - Мой сын болен, его нельзя поднимать с постели, а бросить его я не могу.
     - Очень важно, чтобы вы поняли следующее: мною получен строгий и определенный приказ, - сказал я. - Вы должны отсюда уехать - лучше всего, если это произойдет добровольно. Но вы уедете в любом случае.
     - Даже если это означает насилие, комиссар?
     - Таков приказ.
     Николай задумчиво посмотрел на меня. Я думаю, что ему впервые пришлось столкнуться с угрозой применения грубой силы, и он наверняка был шокирован.
     - Вы можете мне сказать то, что известно вам? - спросил он.
     Я кивнул.
     - В Тюмени вас ждет поезд.
     - Куда он отправится?
     - Это мы... узнаем, лишь достигнув Тюмени. Там нас будут ждать дальнейшие указания из Москвы.
     Царь прикрыл глаза.
     - А каковы ваши предположения, комиссар?
     - Скорее всего мы отправимся в Москву. Я полагаю, что вас немедленно вышлют за границу. По крайней мере, этого хочет товарищ Свердлов.
     - Свердлов? Ну, если он этого хочет...
     Я кивнул и по-прежнему тихим голосом добавил:
     - Так или иначе, государь, нас ждет поезд. Куда он поедет - на запад, в Москву, или на восток, в Омск, - я узнаю, лишь когда мы прибудем на место. Но мои люди и я персонально отвечаем за вашу безопасность.
     - На восток? Может быть, в Шанхай?
     - Не знаю, государь. Все может быть. Мне известно лишь, что товарищ Свердлов хочет, чтобы ваша семья покинула Россию в добром здравии.
     Николай выпрямился. Он держался просто и в то же время с достоинством.
     - Вы не оставляете мне выбора, но я прошу, чтобы вы не трогали моего сына. Иначе вы доставите мальчику невыразимые страдания.
     - Он может остаться, равно как и прочие члены вашей семьи, если в этом есть необходимость.
     - Благодарю вас. - Николай чуть-чуть склонил голову. - Мне придется обсудить с ними этот вопрос. В конце концов, дело семейное...
     Я кивнул.
     - Мы отправляемся рано утром - в четыре часа.
     - В четыре? Так рано?
     - Поезд должен отправиться по расписанию.
     Царь удалился в сопровождении Кобылинского, чтобы решить на семейном совете, как быть дальше. Я смотрел, как император тяжело поднимается по лестнице, и терзался тем, что не могу сейчас сказать ему больше. Я ведь и в самом деле мало что знал. Что будет после Тюмени? Я должен был отправить оттуда телеграмму Свердлову и дожидаться его решения. Меня сильно беспокоил документ Захарова. Надо было не только увезти Николая, но и добиться его подписи. А что, если, прочтя документ, царь не захочет его подписывать, опасаясь, что таким образом распишется на собственном смертном приговоре? Это вполне возможно. И потом, как быть, если Николай решительно откажется уезжать из Тобольска?
     Впрочем, у меня не было оснований сомневаться, что императорскую семью действительно собираются отправить из России в Англию".

***

     Сэр Хорейс Мэлори настолько углубился в рукопись Дайкстона, что не сразу услышал, как звонит телефон. После второго звонка банкир недовольно буркнул, снял трубку и резко заметил секретарше, миссис Фробишер, чтобы она его ни с кем не соединяла.
     - Но это человек из Оксфорда, - сказала она. - Вы ведь с таким нетерпением...
     - Хорошо. Соедините. Как его зовут?
     - Доктор Феликс Астон.
     Голос в трубке был молодым и довольно нахальным. Мэлори едва удержался, чтобы не спросить, уж не одет ли доктор Астон в джинсы.
     - Вы, кажется, специалист по русской революции?
     - Глуп тот, кто считает себя специалистом по чему бы то ни было, сэр Хорейс, - жизнерадостно ответил ученый. - Я занимаюсь этой темой несколько лет. Написал книгу.
     - Имя ?Яковлев? для вас что-нибудь значит? - спросил Мэлори.
     Пауза. Потом:
     - Да, если речь идет о Василии Яковлеве. Комиссаре.
     - Да, это тот самый. Расскажите мне о нем.
     - Ну, это, собственно, произошло уже после революции. Яковлев - это человек, увезший с собой царя и все драгоценности, а потом бесследно исчезнувший.
     - Драгоценности? - медленно повторил Мэлори.
     - Чуть ли не целый поезд, - жизнерадостно подтвердил Астон. - Жутко загадочная фигура этот комиссар Яковлев. А что, обнаружили про него что-нибудь интересненькое?
     - Как, простите? - переспросил Мэлори, чувствуя, что надо проявлять максимум осторожности. - О, нет-нет, ничего подобного. Очень сожалею, что понапрасну вас потревожил. Однако весьма благодарен. Весьма.
     Он положил трубку и нажал кнопку интеркома, соединявшего его с Пилгримом.
     - Лоренс, вы один?
     - У меня только Грейвс.
     - Что ж, это ему тоже будет интересно. Наш Дайкстон, оказывается, похитил все сокровища Романовых.
     - Что значит ?все?? - спросил Пилгрим.
     - Целый поезд, - пояснил Мэлори и отсоединился.

***

     "Пока царская семья проводила свой совет, я не бездействовал. Мой верный гусар Кознов отправился разыскивать по городу самые вместительные кошевы, а заодно и лошадей к ним.
     - А если хозяева не будут меня слушать? - спросил Кознов. - Как поступать?
     - Думаю, что угрозы расстрела будет достаточно, - резко сказал я. - А если кто-то все равно будет упрямиться, ведите его ко мне.
     Упрямиться никто не стал. Желающих поспорить с московским комиссаром не нашлось. Постепенно двор губернаторского дома стал наполняться санями и повозками самых разнообразных видов. Я послал за Кобылинским, который участвовал в семейном совете, и велел ему укладывать имущество царя в повозки. Те, кто остается в Тобольске, должны довольствоваться лишь самым необходимым.
     Меня без конца отрывали от дела, причем особенно усердствовал несносный Рузский. В очередной раз он подошел ко мне со зловещей ухмылкой и сказал:
     - Я слышал, вы забираете его отсюда. - Выражение лица Рузского меня удивило - он казался весьма довольным собой. - Если не ошибаюсь, в Москву?
     Депутат Уральского Совета был весьма нетрезв.
     Я сказал, что ожидаю дальнейших приказов из столицы, от Центрального Исполнительного Комитета.
     Рузский снова осклабился.
     - Путь в Москву лежит через Екатеринбург, - заметил он, повернулся и был таков.
     Это была его обычная манера: нанести удар и тут же ретироваться. Глядя в спину Рузскому, я подумал, что с удовольствием всадил бы в негодяя пулю.
     Вновь он появился, когда стемнело и в комнате горели свечи. Рузский возник передо мной с бутылкой в руках и заявил:
     - Не забудь оставить место для меня.
     - Что это значит?
     - А то. Я еду с вами в Тюмень. И дальше. Гражданин Романов, - слово ?гражданин? Рузский подчеркнул, - принадлежит нам, и мы его так не выпустим.
     - Кому это ?нам??
     - Сам знаешь. Уральскому Совету.
     - Я не позволю...
     Он прервал меня, стукнув кулаком по столу:
     - Попробуй-ка мне помешать. Если я не еду, то и Николай тоже.
     - У тебя нет никаких полномочий, - сказал я, на что Рузский только рассмеялся.
     - Полномочий? Ты имеешь в виду клочок бумажки из Москвы? Слушай меня, Яковлев. Мы отпускаем тебя вместе с Николаем, делая Москве одолжение! Причем не из-за твоей грозной бумажки или смазливой мордашки. Нет, приятель. Если я возьму и пристрелю Николая прямо здесь и сейчас - а я сделал бы это с удовольствием, уж можешь мне поверить, - в Екатеринбурге меня встретили бы как героя! Так что скажи спасибо.
     - Ну что ж, - пожал я плечами. - Мне, собственно, все равно. Хочешь - поезжай с нами, хоть я и не понимаю, товарищ, чего это ты так бесишься.
     - А мне не нравится, как ты себя ведешь, - отрезал Рузский. - Смотри, как бы я не усомнился в твоей преданности делу революции.
     После этой реплики, как обычно, Рузский удалился.
     Мы ужинали с Кобылинским вдвоем. Полковник очень устал. Целый день он был занят сборами в дорогу. Тем не менее он почти ничего не ел, то и дело встревоженно поглядывая на меня. В конце концов я не выдержал и сказал:
     - Я верю, что с ними все будет в порядке.
     На глазах Кобылинского выступили слезы. Он смахнул их рукавом и печально сказал:
     - Всю жизнь я служил отечеству и императору, а теперь моя служба окончена.
     - Вы можете служить тем, кто остается здесь. Уже решено, кто задержится в Тобольске?
     Семейный совет решил, что здесь пока останется юный Алексей, бывший цесаревич, чье право на престолонаследие было аннулировано год назад, сразу же после отречения Николая. Таким образом, в Тобольске оставался не наследник престола а просто больной мальчик тринадцати лет. Ухаживать за ним будут три сестры - Анастасия, Татьяна и Ольга. С Николаем в Тюмень отправятся бывшая царица Александра и третья дочь Мария, девятнадцати лет.
     - А что будет, когда мальчик поправится? - спросил Кобылинский. - Вы вернетесь за ним?
     - Если смогу.
     Большего обещать я не имел права, но промолчать тоже не мог. Горестное положение императорской семьи угнетало меня все больше и больше. Я пообещал себе, что постараюсь сопровождать их вплоть до самого последнего момента, когда состоится обмен: Захаров получит свою бумагу и царскую семью, а Россия - средства для продолжения войны.
     - Тогда, может быть, вы не откажете в любезности отправиться вместе со мной к великим княжнам - прошу прощения, к дочерям Романова - и успокоить их, пообещать, что семья воссоединится, - попросил Кобылинский.
     У меня не было инструкций на этот счет, но я с радостью согласился. Всегда лучше, если у людей остается надежда. Я отправился следом за Кобылинским на второй этаж, в гостиную, где собралась вся царская семья, чтобы немного отдохнуть перед отбытием. В комнате чувствовалось напряжение, но в то же время я сразу ощутил сильные узы любви, связывавшие всех этих людей. Кровать мальчика тоже перенесли в гостиную, и он сидел, откинувшись на высокие подушки. Вокруг расположились его сестры. Я заметил, что девушки улыбались ребенку, нежно держа его за руки.
     Увидев меня, Николай поднялся и в знак приветствия снова склонил голову. Он был одет очень просто - в гимнастерку, подпоясанную ремнем. В кругу семьи он держался еще скромнее, чем обычно.
     Обсуждать, собственно, было нечего, да я и не хотел мешать родителям прощаться с детьми. Поэтому я лишь спросил, кто едет, а кто остается, и царь мне ответил.
     Я решил, что пора передать письмо. Лучше сделать это сейчас, да и мне будет спокойнее, если письмо будет не у меня, а у императора - меньше подозрений.
     - Ваше величество, могу ли я поговорить с вами наедине? - спросил я и отошел к окну, доставая из-за пазухи конверт.
     Император заколебался, однако последовал за мной.
     - В чем дело?
     Я протянул ему письмо.
     - Прочтите это, государь. Насколько я понимаю, вы должны это подписать.
     - Что такое?
     Николай не спешил взять конверт и смотрел не на него, а мне в глаза.
     Я покачал головой:
     - Я всего лишь посланец, не более. Однако из моих инструкций следует, что это непосредственно связано с вашим освобождением.
     Лишь после этого царь взял конверт и положил его на маленький столик.
     - Благодарю.
     Я повернулся, чтобы уйти, и увидел, что путь мне преграждает одна из великих княжон. Я был настолько поглощен наблюдением за Николаем, что почти не обратил внимания ни на девушек, ни на Алексея. Однако, раз взглянув на это девичье лицо, я уже не мог отвести от него глаз.
     - Я - Мария, - сказала княжна. - Я поеду с вами, комиссар.
     Я отдал честь.
     Она была очень бледна, глаза большие и темные. Лицо ее поражало правильностью черт и красотой. Мария была довольно высока, стройна. Я так и вижу ее сейчас перед собой как наяву: вот она стоит между мной и дверью, глядя на меня спокойным и мужественным взором.
     - Вы можете ответить на вопрос, который занимает нас всех в первую очередь? - спросила она.
     - Не знаю, но попытаюсь, - ответил я.
     - Нашу семью разделяют впервые. Правда ли, что в скором времени мы воссоединимся вновь?
     Как я уже говорил, легче жить с надеждой, чем в отчаянии. Поэтому я сказал:
     - Да, таковы наши намерения.
     Мне и в самом деле казалось невозможным, что Николая освободят, а его дочерей оставят в заточении.
     Мария тут же освободила мне дорогу.
     - Спасибо за обнадеживающие слова.
     Я снова отдал ей честь и вышел. Пока я спускался по лестнице, мысли мои были всецело заняты этой девушкой. Иной раз нам приходится в жизни встретить человека, который разительным образом выделяется из людской массы. Именно такой и была Мария - я сразу это понял, невзирая на всю мимолетность нашей встречи.
     Внизу меня ждал Рузский.
     - Ну что еще? - спросил я.
     Рузский по-прежнему ухмылялся. С каким наслаждением я стер бы с его физиономии эту мерзкую гримасу!
     - Я одолжил вашего коня, - заявил Рузский и выдержал паузу, явно ожидая, что я накинусь на него с расспросами.
     Однако я молчал, и он был вынужден продолжить сам:
     - Отправляю посыльного в Екатеринбург. Членам Совета будет интересно узнать о вашей затее.
     - Путь неблизкий, - заметил я.
     И в самом деле, всаднику пришлось бы проскакать четыреста миль!
     - Из Тюмени он поедет поездом, - улыбнулся Рузский. - Как и вы.
     - Очень хорошо, - со спокойным видом ответил я, хотя внутренне весь клокотал - замысел этого мерзавца был мне совершенно ясен. После того как я посажу императорское семейство на поезд в Тюмени и мы тронемся по направлению к Москве, нам придется ехать через Екатеринбург. Янкель Свердлов предупредил меня, чего можно ожидать от представителей Советской власти в этом городе. Рузский своим поведением подтвердил мнение председателя ВЦИК. Этот тип явно замышлял что-то недоброе. Следовало обдумать ситуацию как можно обстоятельнее, но у меня не было на это времени - слишком много навалилось дел. Расторопный Кознов и его люди делали все, что могли, однако организовать целый караван из саней и кошев - дело непростое, поэтому вокруг губернаторского дома царил настоящий хаос. Понадобилось немало усилий, чтобы упорядочить сборы. Тем не менее к трем часам ночи поклажа была погружена в сани, и я наконец мог сообщить царю и его домашним, что пришло время трогаться в путь. Они собрались в зал