красного дерева. Комнатой давно уже не пользовались. Длинный стол сиял полировкой, кожа на креслах блестела от воска. Для Мэлори зала заседаний правления связывалась со множеством воспоминаний. Он прикрыл глаза и, как живого, увидел перед собой отца: тот сидел во фраке и наливал себе очередной стаканчик бренди. Это пристрастие и погубило его. В возрасте восьмидесяти восьми лет. Дед тоже сиживал в этой комнате, однако Мэлори не застал легендарного предка в живых, да это и неудивительно. Мало кто верил, когда Мэлори говорил, что его дед появился на свет еще до французской революции - в 1786 году. Он служил лейтенантом на флагманском корабле адмирала Коллингвуда при Трафальгаре. Единственный сын родился у него в шестидесятивосьмилетнем возрасте, в 1854 году. Дед дожил до девяноста лет, хотя питался исключительно омарами и мозельским вином. Хорейс и сам был поздним ребенком - когда он родился, его отцу уже минуло пятьдесят. Таким образом три представителя рода Мэлори растянули свой жизненный путь на два столетия.
     И с каждым годом семья становилась все богаче, подумал Хорейс. Во всяком случае, вплоть до настоящего времени. Он выбрал из ящика сигару, задержал взгляд на стуле - единственном здесь предмете мебели, сделанном не из красного дерева, а из дуба. Стул был старинный, почернел от старости и изображал нечто антично-греческое. На одном из подлокотников красовалась маленькая серебряная табличка с инициалами ZZ.
     Мэлори осторожно зажег сигару, выпустил клуб дыма и без труда представил себе сэра Бэзила, сидящего на своем обычном месте.
     - Что бы ты сделал на моем месте? - пробормотал старый банкир. - Отдал бы ты три с лишним миллиона или нет?
     И сегодня Захаров наконец ему ответил:
     - А что я, по-твоему, сделал? Тратить деньги можно, главное, чтобы в этом был смысл.
     Мэлори улыбнулся. Поразительно, до чего явственно он видел перед собой былого патрона: сверкающие угольями глаза, остроконечная бородка, властный вид. Мэлори был мало подвержен галлюцинациям, зато обладал прекрасной зрительной памятью. В молодости ему часто приходилось беседовать с великим финансистом, причем беседа всегда проходила в форме вопросов и ответов. Захаров действовал на собеседников поразительным образом: они сами находили ответы на интересовавшие их вопросы. Три с лишним миллиона - и ради чего? Чтобы узнать, что царя расстреляли в Екатеринбурге? Нет, для того, чтобы выяснить все до конца, подумал Мэлори. Цена чудовишная, но зато я буду все знать. Издалека, сквозь года, явственно донесся негромкий голос с легким иностранным акцентом: ?Необходимо знать все?.
     Мэлори улыбнулся. Он непременно расскажет супруге нынче же вечером об этом странном происшествии. Она будет заинтригована, ведь леди Мэлори верит в привидения. Старый банкир в привидения не верил, но обладал превосходной памятью и умел ею пользоваться.
     Он потянулся к телефону.
     - Я бы хотел поговорить с председателем Тернеровского фонда, - сказал он секретарше. - Потом свяжите меня с Ассоциацией журналистов, агентством Рейтер: нет, пожалуй, начните с Ассошиэйтед пресс.
     Через два дня экспресс-почта доставила от мистера Сочаки заветный пакет.

Глава 12

     Шестая часть отчета, составленного капитан-лейтенантом Королевского флота Г. Дж. Дайкстоном о событиях в России весной и летом 1918 года
     "Я оказался прав - все дело было в германской армии. Впрочем, если бы я полагался лишь на информацию, получаемую от Надежды, секретарши Свердлова, то ничего толком так бы и не узнал. Я часто думаю, что стало с этой женщиной впоследствии - у нее были поистине незаурядные задатки. Надежда была настоящим ?синим чулком? и обладала холодным, острым умом. В ее обществе мужчины чувствовали себя маленькими мальчиками, оказавшимися рядом со строгой учительницей.
     Я ежедневно навещал Надежду, и ежедневно она не сообщала мне ровным счетом ничего. Впрочем, это не совсем так.
     Каждый день я исполнял один и тот же ритуал: показывал пропуск у Спасских ворот, шел в кабинет Надежды, а там она сообщала мне, что семья Романовых жива, здорова и находится в ведении Уральского губернского Совета. После чего я отправлялся восвояси. Шли дни, времени у меня было предостаточно, и я начал искать иные источники информации. Я навестил Роберта Брюса Локхарта, снимавшего номер в гостинице, но этот джентльмен буквально выставил меня за дверь. Я даже заподозрил, что он сочувствует большевикам, но, конечно, я ошибался, хотя Локхарт и Троцкий действительно испытывали друг к другу искреннюю симпатию. Посланник уделил мне буквально две минуты, после чего выпроводил из номера, посоветовав отправляться в Мурманск, сесть на британский корабль и плыть домой, в Англию. Навестил я и еще нескольких британцев, живших в Москве. В их числе были Артур Рейсом, корреспондент ?Манчестер гардиан?, и еще морской офицер Ле Паж, находившийся в России с какой-то странной миссией. Однако стоило мне упомянуть имя Николая Романова, как разговор тут же кончался: собеседники начинали проявлять нетерпение, а то и явную скуку.
     Так продолжалось несколько дней. Однажды, когда я вышел в коридор из кабинета Надежды, мне пришлось посторониться - навстречу быстро шла группа людей. Вдруг мне показалось, что кто-то окликает меня по имени. Я присмотрелся и увидел, что один из мужчин смотрит на меня:
     - Дайкстон, это вы?
     Я захлопал глазами, ибо увидел, что этот человек и еще один из присутствующих одеты в немецкую военную форму!
     - Ну же, Дайкстон, неужели вы меня не узнаете?
     - Узнаю, - поперхнулся я.
     - Что вы здесь делаете?
     Вид у моего давнего знакомца был радостный и в то же время несколько смущенный. Это был граф Вильгельм фон Мирбах, германский посол в большевистской Москве, находившийся здесь после подписания Брест-Литовского договора.
     Вопрос был не из легких, но, к счастью, отвечать на него не пришлось - во всяком случае, в ту минуту. Посол сказал:
     - Можете подождать? Я вернусь минут через двадцать.
     Я кивнул, и фон Мирбах со своими спутниками скрылся в уже знакомом мне кабинете: германский посол наносил визит самому Свердлову. Я же оказался перед непростой дилеммой. Будучи офицером Королевского флота, я не имел права встречаться с подданным Германии, да еще по-приятельски, пусть даже и на нейтральной территории. И в то же время я отдавал себе отчет в том, что знакомство с Вилли фон Мирбахом может мне здорово помочь. Я вспомнил о Ле Паже с его непонятной функцией ?офицера связи? и решил, что представлюсь Вилли именно в таком качестве, после чего, закурив сигарету, стал ждать.
     Мирбах сдержал слово - не прошло и пятнадцати минут, как он вышел от Свердлова и с улыбкой направился ко мне:
     - Ну как, Гарри, нашли вы в Москве теннисный корт?
     Меньше всего в последнее время я думал о теннисе. Улыбнувшись в свою очередь, я ответил:
     - Нет.
     - Жаль. - Мирбах взял меня за руку. - Я не играл с четырнадцатого года. Когда мы с вами в последний раз встречались на корте?
     - В Биаррице. В одиннадцатом году.
     - Нет, нет, в Лондоне! - Мирбах до войны несколько раз приезжал на Уимблдон. - В тот год, когда победили братья Догерти!
     - Да они побеждали каждый год, - возразил я.
     - Я имею в виду, когда они победили в последний раз. В девятьсот пятом? Кстати, вы со мной отобедаете?
     - По-моему, это будет не совсем прилично.
     - Вы имеете в виду войну или обед? Разумеется, это будет не очень прилично. Но мы сделаем вид, что мы русские, ладно? Тут есть цыганский ресторан ?Стрельня?. Если вы завтра свободны, давайте пообедаем вместе.
     Он повернулся к одному из своих помощников.
     - Завтра, в обед я свободен? - Получив утвердительный ответ, он сказал: - Лучше поужинаем, Гарри. В девять. И я постараюсь все-таки отыскать корт.
     После этого немцы удалились.
     Можно ли было назвать его моим другом? Пожалуй, нет - дружба все-таки означает нечто большее. Но мы неоднократно встречались с Мирбахом до войны: и в Петербурге, когда я служил в атташате, и в Берлине, и на Уимблдоне, и в Биаррице. Я неизменно выигрывал у него в теннис, хоть и с очень небольшим преимуществом, а Мирбах всякий раз требовал ответного матча.
     И вот Вилли стал послом его императорского величества кайзера Вильгельма II.
     Единственный костюм, которым я обладал, находился на мне, и вид у него был далеко не свежий. Как же я стану ужинать с послом? Но тут я вспомнил, что во время первого приезда в Москву, когда меня отправили на склад подбирать форму морского офицера, я оставил там свой чемодан. Чемодан оказался на месте, за все это время никто к нему не прикоснулся.
     Поэтому следующим вечером в ресторан ?Стрельня? мистер Дайкстон прибыл в обновленном виде. Еще с улицы я услышал развеселую цыганскую музыку и подумал, что для большевистской Москвы это довольно необычно. Впрочем, когда меня усадили за столик Мирбаха, музыка сделалась печальной, и жгучая красавица сладостно запела ?Очи черные?. У меня было ощущение, что я вдруг попал в давно ушедшее прошлое. Надо сказать, я не ошибся - через несколько дней ресторан закрыли.
     Прибыл Вилли фон Мирбах, веселый и жизнерадостный.
     - Будем говорить сегодня только по-русски, Гарри. Английский и немецкий запрещены. Договорились?
     - Договорились.
     - И давайте как следует напьемся!
     Я улыбнулся и кивнул, хотя голова у меня была занята совсем другим. Оглядевшись по сторонам, я увидел, что за одним из столов сидит британский генеральный консул Брюс Локхарт в сопровождении шумной компании. Если этот джентльмен увидит меня с фон Мирбахом и сообщит в Адмиралтейство, меня вполне могут расстрелять.
     Мы пили водку чарочками, поднимая тосты за все на свете. Как следует выпив и обожравшись черной икрой, мы утратили первоначальную сдержанность. Разговор был довольно абсурдным, если учесть положение каждого из нас. Главной задачей Мирбаха было не допустить, чтобы войска союзников, уже начавшие высаживаться на Севере России, вступили в боевые действия против германской армии. Для Мирбаха я был офицером вражеской армии, и тем не менее мы отлично ладили друг с другом. Вспоминали общих знакомых, теннисистов, старые времена, минувшие годы, события прошлого. И все это время я думал только о царской семье, находившейся в заточении в Екатеринбурге. В конце концов я не выдержал и напрямую спросил:
     - Вилли, вы можете чем-нибудь помочь царю?
     По моему тону он понял, что этот вопрос для меня очень важен. Мирбах замолчал и осторожно огляделся по сторонам. Потом сказал:
     - Он в полной безопасности.
     - Вы уверены?
     - У меня есть сведения, что с императорской семьей обращаются вполне прилично.
     - От кого эти сведения?
     - От Свердлова, - нахмурился Мирбах. - И от Ленина. Романовы содержатся в Екатеринбурге под стражей, но это мера временная.
     - И вы верите, что их освободят?
     Мирбах положил мне руку на плечо.
     - Полегче, Гарри. В конце концов, это не ваше дело.
     - А чье, ваше?
     - Царица - немка, а ее дочери - германские принцессы. Так что это дело действительно наше. И пожалуйста, поверьте - оно находится в хороших руках.
     - А что вы скажете, если я сообщу вам один факт? - не унимался я. - Большинство членов Уральского губернского Совета выступают за расстрел царской фамилии. Вы действительно считаете, что контролируете ситуацию?
     Мирбах посмотрел на меня в упор.
     - Нет, в этом случае мое мнение изменится. Но я хотел бы знать, откуда у вас такая информация.
     - Я недавно из Екатеринбурга, Вилли. Я видел их тюрьму и встречался с их тюремщиками.
     Мирбах рассмеялся:
     - Вы шутите! Надо меньше пить, Гарри. Как такое возможно?
     - Вы мне не верите?! - изумился я.
     - Давайте-ка лучше еще выпьем.
     Тогда я вынул из кармана мандат и сунул его немецкому послу под нос:
     - Прочтите!
     Судя по времени, которое понадобилось Мирбаху для изучения этого документа, он прочел его раза три, а то и четыре.
     - Так вы и есть Яковлев?
     - К вашим услугам.
     Он глядел на меня, разинув рот.
     - Это невероятно! Расскажите мне, как это случилось.
     И я рассказал ему все. И про Тобольск, и про Екатеринбург, и про последующие события. Я внимательно наблюдал за выражением его лица и должен сказать: как Мирбах ни пытался сохранить на лице невозмутимую маску профессионального дипломата, я видел, что он глубоко потрясен. Мой рассказ изобиловал деталями. Мирбах хотел знать, как вели себя представители Омска, не пропустившие мой поезд, каково настроение властей и населения в Екатеринбурге. Я подробно ответил на все вопросы, а затем, в свою очередь, тоже спросил:
     - Ведь это вы добиваетесь того, чтобы царскую семью переправили в Москву?
     Вилли подмигнул и вздохнул.
     - Гарри, ответственность действительно лежит на мне. Как бы я сам вам ни доверял, но многого сказать не могу, поскольку вы выполняете свой долг, а я выполняю свой.
     - Мой долг заключается в том, чтобы спасти Романовых, - ответил я. - Даю вам слово, что сохраню полученные от вас сведения в тайне.
     - Ну что ж, вашему слову я верю. Романовых должны привезти в Москву. Я договаривался со Свердловым и Троцким, что это произойдет в начале мая. Троцкий хотел, чтобы над царем устроили открытый судебный процесс, где сам Троцкий выступит в качестве обвинителя. За процессом должна следить вся страна. Однако женщины и мальчик отправятся в Германию - это решено. У нас в Екатеринбурге стоит специальный поезд, дожидаясь августейших пассажиров.
     - Вилли, вас водят за нос!
     Он кивнул и стиснул зубы.
     - Вы мне сказали всю правду?
     - Да.
     - Завтра начинается Пятый съезд Советов в Большом театре, - мрачно заявил Мирбах. - Там я наверняка встречусь и с Троцким и с Лениным. Они у меня попляшут. Не беспокойтесь, дружище, через несколько дней Романовы будут в Москве.
     И мы оставили эту тему. В тот вечер я не сомневался, что через пару дней царь и его семья будут на свободе. Угрозы Мирбаха должны были заставить Троцкого выпустить Романовых из Екатеринбурга - ведь германская армия стояла у ворот Москвы.
     Но все произошло иначе. Пятый съезд Советов вылился в открытое столкновение, поскольку левоэсеровская оппозиция попыталась захватить власть. Ленину с огромным трудом удалось в тот день утихомирить страсти - иначе произошла бы стычка. Я знал, что Мирбах присутствовал на заседании - и большевики и левые эсеры устроили ему обструкцию, и послу пришлось покинуть зал под охраной солдат.
     На следующий день, ближе к вечеру, меня арестовали на улице чекисты и я был доставлен в один из кремлевских казематов. Вскоре в камеру вошли трое субъектов весьма устрашающего вида и стали требовать, чтобы я рассказал о своих связях с графом фон Мирбахом. Я ответил, что мы старые друзья, но они не поверили и задали мне хорошую трепку. Однако, когда я вместе с выбитым зубом выплюнул имя Свердлова, их отношение изменилось. Чекисты обыскали меня, обнаружили бумаги с подписью председателя ВЦИК и стали вдруг необычайно вежливы.
     - Приносим извинения, - сказал старший из них. - Но мы расследуем убийство, поэтому приходится быть неразборчивыми в средствах.
     - Убийство? Кого же убили?
     - Графа фон Мирбаха.

***

     Когда наутро я зашел к Надежде, она препроводила меня в кабинет Свердлова. Председатель был не один: у окна, спиной ко мне, стоял какой-то мужчина, чья фигура показалась мне знакомой. Однако у меня не было времени его разглядывать, поскольку Свердлов не стал терять ни секунды, а сразу приступил к делу:
     - Он рассказал вам?
     - Кого вы имеете в виду?
     - Мирбаха. Он сказал, что мы согласились освободить Романовых?
     - Да, - кивнул я, думая: если я единственный, кому это известно, моя жизнь и гроша ломаного не стоит.
     Свердлов спросил:
     - Готовы ли вы снова отправиться в путь?
     - Зачем? И куда?
     - Чтобы привезти Романовых из Екатеринбурга.
     - Я?
     - А кто же еще? Ведь у Николая ваш документ, не так ли? Встретитесь с царем и его семьей, доставите их к немецкому поезду, который стоит на запасном пути в Екатеринбурге. А по дороге в Москву получите от Николая вашу бумагу. Ясно?
     - Ясно.
     Свердлов кивнул:
     - А сопровождать вас будет вот этот товарищ.
     Стоявший у окна обернулся, и я чуть не ахнул. В последний раз я видел этого человека в Екатеринбургской тюрьме, в тот самый день, когда царя доставили в дом Ипатьева. Тогда этот человек смотрел на меня со злобой и выражал сожаление по поводу того, что не может меня повесить!
     - Полагаю, вы уже знакомы с товарищем Голощекиным? - спросил Свердлов.

***

     Мы не стали обмениваться рукопожатием - Голощекин не проявил инициативы, я тоже. Обменялись холодными кивками. Я подумал, что подобный спутник вряд ли кого-нибудь обрадует, однако деваться было некуда.
     - Когда едем? - спросил я.
     - Вам сообщат. Скоро, - ответил Свердлов.
     Мы отправились в путь девятого июля. На восточном направлении дела обстояли неблагополучно, и нас предупредили, что в пути возможны задержки. Задержки были, но ничего особенно примечательного не произошло. Комиссары путешествовали с таким же комфортом, как великие князья в дореволюционные времена. Нам с Голощекиным выделили целый вагон первого класса с ванной, столовой и отдельными спальнями, так что мы имели возможность не слишком мозолить друг другу глаза. Тем не менее отсутствие досуга и унылый пейзаж за окном волей-неволей заставляли нас общаться.
     Надо сказать, что мое первое впечатление от Голощекина не сильно изменилось в ходе последующего знакомства. Этот пламенный революционер по профессии был зубным врачом, а я никогда не мог понять, что заставляет нормального человека выбирать себе подобную жизненную стезю - какая тоска с утра до вечера копаться в чужих ртах, среди гниющих зубов!
     Но язык у Голощекина был подвешен неплохо. Возможно, бывший зубной врач страдал профессиональным недугом. Дантисты все время говорят: ?Откройте рот пошире?, поэтому рот у них самих никогда не закрывается. Слава Богу, Голощекин был не дурак выпить. Знайте, революционеры всегда дружат с бутылкой. Выпить и поболтать - их самое любимое занятие. Свердлов считался в красной России третьим человеком после Ленина и Троцкого, поэтому разговор главным образом шел о н„м. Голощекин жил в Москве в доме председателя ВЦИК, что произвело на него неизгладимое впечатление: он без конца взахлеб рассказывал о коврах, мебели и всякой утвари - совсем как женщина, описывающая чужие наряды. Мне показалось, что для пламенного революционера подобное пристрастие выглядит странновато.
     Но я узнал от Голощекина и немало важного. Во-первых, он был против освобождения Романовых, какие бы государственные интересы этого ни требовали.
     - Но тем не менее я выполню приказ, - говорил он. - Россия должна научиться дисциплине.
     - Дисциплине по отношению к кому?
     - К партии.
     - То есть к Ленину. Вы ведь это хотите сказать?
     Нет, Голощекин со мной не согласился. Он был образованным человеком, но обожал демагогию и трескотню, как и все большевики. Я прослушал целую речь о том, что приказы ему отдает не Свердлов и не кто-либо другой, а сама Партия. Приказы эти на первый взгляд были ясны и недвусмысленны, однако, слушая Голощекина, я по-прежнему терзался сомнениями.
     - На этот раз все пройдет гладко? - спросил я.
     - Еще бы! Ведь партия уже решила этот вопрос. Товарищ Яковлев, не беспокойтесь. Все будет сделано по плану.
     Голощекин упорно именовал меня ?товарищем Яковлевым?, хотя знал мое настоящее имя и довольно прилично объяснялся по-английски.
     Когда он напивался, язык у него развязывался, и я пытался выяснить как можно больше подробностей о Доме особого назначения.
     - Там сейчас стало гораздо лучше, - икая, говорил Голощекин.
     - В чем это проявляется?
     Он порылся в кармане и выудил какую-то бумагу.
     - Вот, прочтите.
     Это была телеграмма.
     ?Москва Свердлову и Голощекину от Белобородова тчк Сыромолотов произ