дные фермеры еле зарабатывали себе на жизнь на каменистых склонах
холмов, а богатые фермеры в долинах жирели вместе со скотиной. Маленькие
лавки на захудалых улочках конкурировали с большими магазинами на главных
улицах. На тихоокеанском же побережье большие люди пожирали маленьких без
особого промедленья. Но был ещ„ Средний Запад, для него терра инкогнита,
за исключением того, что он видел из окна вагона. Огромные поля пшеницы и
овса, только начинающих подрастать, огромные поля только что проросшей
кукурузы, так что стал виден рисунок квадратно-гнездового посева.
Фермерские усадьбы и амбары, деревни со зданиями суда из красного кирпича
и мэриями, растущие как грибы посреди бесконечной прерии. У него в школе
дети когда-то пели:
   На запад, запад, на землю свободы, Где могучая Миссури к морю теч„т.
   Строки в духе Гомера, они запали Хобарту в память. Миссури
представлялась ему как дух и мощь громадных прерий. По пути в Калифорнию
он проезжал Миссури ночью.
   Теперь же он верн„тся назад и научится по-настоящему понимать великую
реку.
   Но сначала надо познакомиться с жизнью индейцев на юго-западе. Может
быть, там он найд„т подсказку к решению своей проблемы: как жить немногим
и как добыть это немногое, не слишком расходуя время и силы. Он купил себе
билет до Санта-Фе.
   Когда-то это был центр индейской культуры, но двести лет тому назад там
появились испанцы, а затем янки во время золотой лихорадки в Калифорнии.
От индейской культуры остались одни жалкие обломки. Но неподал„ку были
настоящие индейские деревни. Хобарт нанял проводника, двух лошадей и
проехал по неприступным скалистым холмам, вниз по длинной иссушенной
долине, склоны которой поросли карликовыми деревьями - отвратительными
жердями, покрытыми колючками, - и дальше вверх по отрогам долины в горы,
где в их тени пристроилась деревушка из саманных домиков.
   Хобарт сначала хотел было попроситься погостить в деревне недельку, но
вскоре передумал. Индейцы хоть и были доброжелательны, но очень заняты. Им
некогда было возиться с гостями. Женщины носили воду ведро за ведром из
общего колодца, чтобы поливать свои бедные огородики, где росли помидоры,
перец и хилая кукуруза. Или же они плели небольшие многоцветные коврики
для туристов в Санта-Фе. Мужчины занимались резьбой по дереву, мастерили
фигурки, большей частью распятия из корявых корней пустынных кустарников,
или же копошились под скалой, разыскивая в отвалах камни причудливой
формы, а может и полудрагоценные камни.
   Они владели искусством довольствоваться малым, но им приходилось
работать как рабам, чтобы добыть это немногое. Ничего тут для него нет.
Кроме одного, их саманных жилищ. Любой мужчина мог построить себе
нормальный дом. Глинобитный дом представлял собой одну большую комнату, в
которой не было никакой мебели, кроме циновок, на которых можно было
сидеть или лежать. Стены были высотой футов 12-16 без каких-либо
отверстий, кроме двери и квадратной дыры в потолке, сдвинутой в одну
сторону. В них было так прохладно, почти холодно. Вначале Хобарт думал,
что именно саман не давал проникать жаре. Может быть, частично это было и
так. Но главным вс„-таки была дыра в потолке. Ночью холодный воздух
струился вниз и вытеснял более л„гкий т„плый воздух из комнаты. Утром
воздух на улице нагревался. Изнутри холодный воздух не мог выйти, если
только дверь была закрыта. В греческих поселениях южной Италии и Сицилии,
как это описано Плавтом, было тоже нечто вроде этого. Со стороны улицы
дома стояли впритык друг к другу, но в каждом доме был двор с высокими
стенами и крышей, с дверью в главный дом и отверстием в крыше, через
которое дождь попадал в широкий бассейн, устроенный на полу. Вс„ помещение
вдоль стен было разгорожено на каморки, где спали рабы и, возможно, жена с
детьми. Никто из классиков так и не сообщил нам, зачем это греко-римляне
оставляли дыру в крыше, в которую попадал дождь, - имплювиум.
   Хобарт теперь понял, что отверстие было оставлено не для дождя, а для
того, чтобы прохладный ночной воздух входил внутрь и задерживался там в
течение жаркого дня, при этом двор превращался в приятное рабочее
помещение.
   Принесли ли испанцы имплювиум индейцам или же древние индейцы придумали
его сами? Как бы то ни было, но индейская архитектура осталась непонятой
для янки, строивших дома, где пустынная жара сирокко гуляла из окна в
окно, иссушая и тело, и душу янки, если таковая у них только имелась.
Хобарт купил себе билет до Канзас-сити. Там-то он и встретился с Миссури
как раз в паводок. Он и представить себе не мог такой величавой реки.
Впадала ли она в море? Нет, в Миссисипи. Но люди на берегах Миссури
утверждали, что именно она была настоящей рекой, а Миссисипи в верховьях
лишь приток. Были случаи, когда в людей стреляли, если те сомневались в
этом.
   Хобарт быстро устроился на скотобойню. Он работал с книгами под
отчаянный визг свиней, которых гнали по конвейеру на убой, и которые
прекрасно сознавали свою судьбу. Платили ему хорошо, начальник был любезен
и доброжелателен. Но поросячий визг Хобарт не переносил. И он поехал
дальше в Омаху. Строго говоря, город ещ„ только обретал очертания большого
города, но для быстрорастущего населения он уже представлялся столицей.
   Хобарт устроился на мельницу. Это было несравненно лучше, чем слушать
весь день невыносимый свинячий визг. Но на мельнице было пыльно. Мучная
пыль проникала даже в контору хозяина, где Хобарт выполнял обязанности
конторщика. Дверь в основную контору была верхом плотницкого искусства, но
пыль вс„-таки просачивалась и туда. Чистая пыль, говаривал босс, и
питательная. Когда работаешь здесь, не надо так много тратить на
пропитание.
   Больше всего Хобарту нравилось географическое положение Омахи. На
востоке этот район представляли себе как безбрежное пространство почти
плоской равнины, безлесной, без собственного лица, бесконечно монотонной.
Окрестности же Омахи были ничуть не похожи на это. Река, широко
разливавшаяся в паводок, летом бежала в сво„м глубоком русле, милостиво
открывая солнцу низкие равнины с поникшим ивняком. У реки была переменной
ширины пойма, которую окаймляли длинные невысокие холмы, изредка
перерезанные ручьями с более высоких прерий глубинки.
   На склонах холмов и в долинах были значительные участки, покрытые лесом.
   Несомненно, прерии Небраски и Айовы были практически непрерывны, а
русло Миссури всего лишь немного ниже уровня почвы. Но у Миссури было
стремление врезаться поглубже, и она вс„ время старалась выполнить это. Е„
также не удовлетворяло сво„ русло. Она яростно бросалась на один из
берегов, подмывала землю до тех пор, пока та не обрушивалась, а затем
выбрасывала наносы на другом берегу.
   Именно в результате этого процесса были так сильно изрезаны холмы,
усеявшие пойму.
   После обеда в субботу Хобарт нанимал в конюшне лошадь и отправлялся
верхом по окрестностям. Если ехать вверх по небольшой долине, то скоро
окажешься сначала между крутыми, поросшими травой холмами, которые
становились вс„ ниже и более пологими по мере продвижения впер„д, и в
конце концов переходили в волнистую прерию.
   Иногда Хобарт выезжал из Омахи поездом на север или на юг и затем брал
лошадь в городке у реки. Он настоятельно искал клочок земли, который мог
бы назвать своим. Но почти вся земля в поречных графствах была уже роздана
под усадьбы. А может быть есть где-нибудь хоть уголок, который ещ„ никто
не взял? Он спрашивал об этом в одном городке за другим. Наконец он набр„л
на перспективный участок.
   - Езжайте с милю на север до четыр„х углов. Затем сверните по дороге на
запад, проедете около двух миль, туда, где дорога вь„тся вдоль лакотского
оврага. Надо проехать около тр„х миль, там вы увидите очень холмистую
местность. Это небольшая долина, по которой проходит овраг, там есть два
крутых холма по обе стороны от дороги и оврага. Никто не хочет брать этот
участок. На н„м нельзя обеспечить себе пропитание. Но если вам просто
нужен участок для проживания, то он может вам понравиться.
   Хобарт наш„л это место, и оно ему понравилось. Да, это было очень
неудобное место. Одним углом участок поднимался до самой вершины высокого
холма, по крайней мере шестьдесят акров из ста шестидесяти нельзя будет
обрабатывать. На другой стороне долины он также доходил до середины такого
же крутого холма, долой ещ„ сорок акров. Оставшиеся шестьдесят акров были
прорезаны зигзагом оврагом с ручь„м, а боковые овраги были забиты
деревьями, по большей части красным дубом, который ни на что не годился,
кроме как на дрова, изредка попадался ч„рный орешник и небольшие рощи
липы. Это занимало ещ„ двадцать акров из шестидесяти в долине. Дорога,
проходившая по нижнему склону одного из холмов, съедала ещ„ десять акров.
Оставалось тридцать акров полуостровками между основным оврагом и его
отрогами. Почва, как это было видно по берегам оврагов, представляла собой
ч„рный суглинок толщиной в десять футов, а трава и кустарник на
поверхности обещали большое плодородие. Но там не было места для
прямоугольного поля, такого, какие нравятся фермерам, даже небольшого. Все
небольшие полуостровки были очень искривлены, что для пахаря было очень
неудобно.
   И вс„ же, там было два полуострова, каждый площадью примерно в пять
акров, к счастью, на одной и той же стороне оврага. Можно устроить чудный
огородик и насажать столько картошки, сколько ему понадобится, а также
кукурузы вдоволь для самого себя, для лошади и пары молочных коров. На
другом можно будет собрать достаточно сена для лошади и коров. А пастбища
было гораздо больше, чем ему было нужно. У него было достаточно денег на
то, чтобы построить себе хижину и сараи для скотины с некоторым резервом,
на который можно прожить до тех пор, пока ферма практически не перейд„т на
самообеспечение.
   Вернувшись в Омаху, он отправился в государственное землеустроительное
управление и подал прошение о выделении участка.
   Раньше Хобарт нередко задумывался о жизни земледельца-отшельника. Но
лишь только теперь эта идея обрела определенные, ч„ткие формы. Он
безнад„жно влюбился и теперь пылко решил вернуться к природе и спокойствию
духа.
   Элис Макдональд была учительницей. Они с Хобартом сидели за одним
столом в пансионате. Вначале Хобарт почти не обращал на не„ внимания. Она
не была красавицей. Она унаследовала от своих шотландских предков смуглый
цвет лица, почти совсем т„мный, а на верхней губе у не„ была слабая темная
полоска. У не„ были черные, блестящие при свете лампы волосы, глаза
настолько темно-карие, что можно было назвать их черными. В них струился
свет, т„плый свет доброты, веры, преданности.
   Элис первой сделала шаг к знакомству. Она застенчиво попросила Хобарта
проводить е„ в церковь. Предполагалось выступление известного
проповедника, приехавшего с востока. Хобарт никогда не был усердным
прихожанином, но не мог отклонить такое скромное приглашение.
   Проповедь была красноречивой и страстной, но по мнению Хобарта,
безграмотной. Но она глубоко взволновала Элис. В некоторых местах
проповеди она даже прослезилась. Она чувствовала, что Хобарта это совсем
не трогает. Это огорчало е„, и она чувствовала себя неловко. Она была так
очаровательна в сво„м религиозном порыве.
   После этого Элис показалось, что на ней лежит миссия по привлечению
души Хобарта ближе к истинной религии. Хобарт всегда чурался
евангелических усилий, направленных на него. Но забота Элис о его душе
вс„-таки льстила ему.
   С тех пор, как он улизнул от Милдред, он усердно перечитывал классиков.
Сейчас он читал философское эссе Цицерона и сравнивал его с Сенекой.
Почему же Сенека подош„л гораздо ближе к грекам? Не потому ли, что
латинский язык становился вс„ более утонч„нным при империи?
   Так как обеды в пансионате иногда задерживались, Хобарт приносил с
собой в гостиную книгу.
   - Что вы читаете? - спросила Элис.
   - Цицерона.
   Она взяла книгу у него из рук.
   - Латынь? - спросила она.
   - Да.
   - А зачем вы читаете на латыни, когда на английском языке так много
хороших книг?
   - Например?
   - Ну, Милтон, Джереми Тэйлор, хотя бы Джон Баньян. Как давно вы читали
"Записки пилигрима"?
   - Я очень сожалею, но я не читал их вовсе.
   - Я принесу вам свой экземпляр.
   Он прочитал е„, с удовольствием. Из-за языка.
   - Как вы можете так относиться к латыни? - однажды спросил е„ Хобарт. -
Ведь в течение многих веков латинская Библия была единственной библией в
западной Европе.
   - Это была не настоящая библия. Это была католическая библия.
   - А наша английская библия - настоящая?
   - Да. Она была подготовлена настоящими христианами, преданными уч„ными,
вдохновл„нными Господом, так же, как пророки и святые. Католическая же
библия была подготовлена священниками во славу церкви, а не во славу Бога.
   Е„ нетерпимость к католической церкви была безмерна. Она воспринимала
святую инквизицию, святого Варфоломея и кровавую королеву Марию как
современность.
   Хобарт мог спорить, что эти ужасные преступления были плодом жестокого
века, когда протестанты тоже преследовали и убивали.
   - Мы каемся в этом, а они - нет.
   Элис и Милдред большей частью были полная противоположность. Милдред
была красива, но не мила. Элис же была мила, но некрасива. Когда Хобарт
был вдали от Милдред и вызывал в памяти е„ прекрасный образ, ему казалось,
что он влюбл„н в не„. Когда он был вдали от Элис и думал о е„
нетерпимости, е„ чрезмерном религиозном пыле, е„ осуждении его научных
интересов, он чувствовал, что не любит е„. Когда же он был с ней рядом, то
знал, что влюбл„н. Она тоже была влюблена, и он знал об этом. Они никогда
не говорили о любви. Он ни разу не пытался поцеловать е„. Но они уже
считали, что соединились на всю жизнь. У Элис первой сорвались с губ слова
"когда мы поженимся." Она даже этого не заметила.
   Хобарт же заметил, и от этих слов у него застучало сердце.
   На уме у Элис было нечто такое, что подымалось между ними как пелена.
Иногда в субботу вечером она говорила: "Пойд„м погуляем. Я хотела бы
поговорить с тобой кое о ч„м". Но это "кое-о-ч„м" так и не находило своего
выражения.
   В церкви было назначено выступление декана местного медицинского
колледжа на тему о медиках-миссионерах. Он был очень велеречив.
   - Мы предлагаем практический курс. Мы знаем, что у студентов нет
лишнего времени. Мы не требуем многолетней подготовки. Любой умный мужчина
(или женщина)
   может достаточно освоить искусство медицины, чтобы выполнять полезную
работу. Мы не убиваем память студента, заставляя его запоминать
медицинские сведения врем„н Гиппократа, Галена и Парацельса. Есть
пятнадцать-двадцать лекарств, которыми можно обойтись практически во всех
случаях, и студент обязан их знать. Мы не делаем различий между хирургией
и терапией. Наши студенты должны научиться вправлять кости или же
ампутировать конечности, коль так нужно. Мы не увлекаемся модными
болезнями.
   Медицинские школы на востоке заставляют студента месяцами работать над
какой-нибудь кукарекией, которая встречается раз в десять лет в пределах
тысячи миль. Но есть десять болезней, с которыми врач сталкивается
ежегодно, и наши студенты обязаны их знать. Мы выпускаем их за два года, и
они готовы практиковать божественное искусство исцеления.
   Хобарту это было не по душе. Элис же была в восторге.
   - О ч„м я хотела с тобой поговорить, и вс„ считала, что время ещ„ не
подошло, так это о наших планах на жизнь. Я собираюсь учительствовать ещ„
один год, чтобы подзаработать побольше денег, и затем поступить на год на
уч„бу в качестве медицинской сестры. Я собираюсь поехать в Африку. На реку
Замбези, по следам дорогого доктора Ливингстона, величайшего человека
нашего времени. Ты понимаешь, а ты за два года мог бы получить медицинский
диплом, и мы поедем вместе, ты - доктором, а я - сестрой.
   - Элис, дорогая, у тебя великолепная идея, но она слишком грандиозна
для меня. Я не могу стать доктором. У хорошего врача должно быть шестое
чувство, иначе он никуда не годится как диагност. У меня же нет этого
шестого чувства. У него должно быть всепроникающее чувство любви к людям.
У меня его нет. Я люблю людей и желаю им добра, но я предрасположен к
одиночеству. Мне даже трудно жить в среде наших местных варваров. Я умру,
если мне прид„тся жить среди дикарей. Если ты так уж настаиваешь, то я
буду изучать медицину и стану врачом, а ты будешь у меня медсестрой. Но на
реке Миссури, а не Замбези. Докторам и здесь предостаточно работы.
   - Хобарт, милый. Я так и знала, что сначала ты именно так и подумаешь.
Я проплакала всю ночь. Я уж хотела отказаться от Африки и остаться здесь с
тобой.
   Но не могу. У меня был зов. Я его отч„тливо слышала. Он до сих пор
звучит у меня в ушах. Я буду несчастной на всю жизнь, если не последую
ему. И не телесное исцеление этих бедных язычников влеч„т меня больше
всего. Исцеление души. Врачи и с„стры могут донести им свет христианской
религии. Подумай только, бедные души навеки обречены только потому, что
никогда не видели света.
   - Следует ли нам верить этому?
   - Да. В Библии ясно сказано, что есть только один путь к спасению,
христианский путь. Если ты не можешь поехать со мной, мне прид„тся ехать
одной. Подумай об этом хорошенько, а утром скажешь мне. Если ты не сможешь
поехать со мной, то нам прид„тся расстаться. Я не могу уйти из школы, а ты
можешь уехать из Омахи.
   Он не может ехать. Африка. Нет, нет.
   Временами он чуть ли не сердился. Может ли женщина рассматривать
мужчину лишь как инструмент для достижения своих амбиций? Именно так
относилась к нему Милдред, и Элис тоже. У не„ гораздо более благородное
призвание, но для него, такого, каким он был, места не оставалось. Но
преобладало у него вс„ же чувство глубочайшей скорби. Он ведь любил е„, и
теперь терял.
   На следующий день, когда они встретились, в глазах у не„ был вопрос
отчаяния. Он отрицательно покачал головой. Она поцеловала его и убежала к
себе в комнату.
    
  
 Хобарт подал заявление об увольнении на мельнице, упаковал свои вещи и
отправился в Янктон, на территории Дакоты.
   Он тв„рдо решил: больше никаких любовных историй. Он устроится в
усадьбе холостяком на всю жизнь. Попробует ещ„ разок поискать способ жить
немногим и найти это немногое, не становясь при этом рабом своих плотских
потребностей. Он уже давно считал, что индейцы ближе всего подошли к этому
секрету по сравнению с остальными. Его разочаровали индейцы на юго-западе.
Но ведь их лишили наличных жизненных ресурсов сначала испанцы в течение
полутораста лет, а после этого янки. Он попытает счастья у индейцев
прерий, в племенах Сиу и Блэкфут. История их зависимости не так уж долга.
   В Янктоне он узнал, что надо проехать всего лишь двадцать пять миль
вверх по реке, и встретишь лагерь Сиу. Ему прид„тся нанять бричку, чтобы
добраться до небольшого городка, где можно будет найти кого-нибудь, чтобы
переправиться через реку. Там находится другой городок и индейский лагерь
примерно в двух милях вверх по реке.
   На реке была большая вода и быстрое течение. Полукровке, который
перевозил его через реку, приходилось поворачивать нос лодки вверх по
течению и перемещаться в сторону небольшими рывками. Наконец он перебрался
на другой берег. Вс„ поселение состояло из нескольких некрашеных лачуг,
торговой лавки и двух трактиров:
   "Первый шанс" и "Последний шанс".
   Хобарт поинтересовался в лавке, как ему проехать дальше в лагерь
индейцев.
   - Просто иди туда и скажи "Здрась" первому встречному. Он ответит
"Здрась" и подозрительно посмотрит на тебя. Они не любят белых. Но там
есть один индеец, который учился на востоке в колледже и хорошо говорит
по-английски. Хоть он тоже не любит белых, как и все индейцы, но он
вс„-таки поговорит с тобой.
   Индейский лагерь состоял примерно из двадцати шатров-вигвамов, которые
были расположены как бы по кругу. Вокруг бегали индейские ребятишки, но
при появлении Хобарта все они исчезли. На земле в тени шатра си