впер„д свою расу, несмотря ни на что.
   Холодные лица женщин вдоль прохода тоже являли собой историю. Это была
история успеха и стандартов тех дней. В ней было нечто прекрасное, но оно
было мимол„тным. У другого поколения будут свои стандарты. А в той
индейской женщине не было ничего такого, что можно было бы назвать
стандартным. Она выражала собой жизнь человека, выдерживающего вс„. В
лицах белых женщин была красота, но не л„гкая пелена вечной красоты,
покоящейся на т„мном лице этой индианки. Если бы Эпштейн взял отдельно е„
лицо - и е„ вздутую фигуру - то Ева была бы не только великолепна, но и
удивительно трогательна.
   Поезд сбавлял ход. Я разбудил Джулию и снял е„ чемодан с багажной полки.
   Подергивания тормозящего поезда снова заставили е„ сжать мне пальцы, а
не лице у не, появилась пелена боли, но вскоре отлегло. Я взял е„ за руку
и пров„л к двери вагона, затем по ступенькам на платформу. Пожилая
индейская пара ожидала е„ и встретила вопросом: "Ну как?" У края платформы
стояла л„гкая повозка с захудалой парой лошадей. Со ступенек вагона я
видел, как родители помогли Джулии усесться на пол короба повозки.
   - По вагонам! - Я направился на сво„ место и услышал, как какая-то
женщина произнесла: "Он бросил е„ на семью". Дружественные взгляды женщин
сменились таким грязным выражением, какое только можно представить себе на
таких хол„ных лицах. Я снял свой чемодан с полки и направился в отделение
для курящих.
   Там было около дюжины франтов, но на длинном мягком диване было
достаточно места и для меня. При мо„м появлении оживл„нный разговор,
который я слышал у двери, несколько поутих.
   - Так она оставила вас, - заметил один из них. - Она, должно быть, была
очень миленькая.
   - Она замечательная женщина, - ответил я. - У нас в стране немного
женщин, которые могли бы сравниться с ней по образованию и уму.
   Мужчины насмешливо заулыбались. Один из них рассказал историю о Дон
Жуане из индейской жизни. Другой пытался перещеголять его историей о
французе-полукровке и школе для индейских девочек.
   - Господа, - сказал я. - Я вижу, вы ученики лорда Честерфилда, великого
английского поборника элегантности. - Я всегда говорю непристойности в
разнош„рстном мужском обществе, - говаривал он. - Так как это тема,
которую может обсуждать каждый.
   Они замолчали, почувствовав, что я оскорбляю их, но не так-то просто
было ухватить суть моего замечания.
   - Уверен, что среди вас найдутся выпускники корнельского университета,
- сказал я. - Я профессор этого университета и был бы рад встретить
коллегу здесь, в такой глуши. На глазах у них появились скептические
улыбки. Я вынул из кармана несколько писем, адресованных мне в университет
и переадресованных в Лак-дю-Фламбо. Двое из них посмотрели письма, затем
на меня, и вернули их назад.
   Один из них встал. - Пойду посмотрю, что там поделывает моя девочка. За
ним второй, третий. Вскоре они все ушли, и я остался в курилке один.
   Я знал, что сумею разогнать их таким образом. Нет ничего более
несуразного для компании в курилке, чем профессор. Его присутствие портит
стиль даже самого искусного рассказчика. Поезд подош„л к Чикаго. Я вышел
первым и тут же смешался с вокзальной толпой.
   Пять дней спустя я уже был дома и получил два письма от сестры Джейн. В
первом из них говорилось, что три часа спустя после того, как Джулия сошла
с поезда, она родила и была очень признательна мне за то, как я о ней
заботился, и за мои исключительные советы. Во втором письме были жалкие
извинения мужа Джулии.
   У него ведь сложилось впечатление, что я доктор медицины. А теперь он
уже знал, что это не так, что я доктор философии. С его стороны было так
нехорошо, что он навязал мне свою жену на попечение. Он выражал надежду,
что я его прощу. Сквомэн и доктор, вс„, в один день.
 
 
 
 
 
 
 
 
   * Мир праху е„. (лат.)