тривалась ко мне и
решила, что я - человечий жеребенок, с которым можно играть. Дети обычно
играют с котятами и щенятами, ягнята играют с тачками, которых они считают
за волков. Тони же хотелось играть со мной, а мне - с ней.
   Тони, конечно же, умела играть только во врожд„нный вариант шумных игр,
которые горожане иногда путают с возн„й в Конгрессе. Если выражаться по
научному, то смысл этих игр заключается в розыгрыше. Игра бывает трех
видов. Лошадь делает вид, что хочет укусить, хватая вас за уши или пальцы
своими мягкими губами, или же клад„т свою огромную зубастую морду вам на
плечо. Но на самом деле она не кусает. Вторая игра - это когда она делает
вид, что вы за ней гонитесь. Третья состоит в том, что она нес„тся галопом
на вас, как бы пытаясь вас затоптать.
   Игра в преследование - относительно редкое явление. А остальные
известны каждому, кто знаком с лошадьми.
   На ферме у отца была узкая дорога к амбару с почти отвесным откосом
высотой футов десять с одной стороны и обрывом такой же глубины с другой.
Честная трудовая лошадь в свободное от работы время вдруг замечает жирную
свинью, с трудом пробирающуюся по этой узенькой дороге. Лошадь шумно
бросается в галоп навстречу ей. Бедная свинья, поняв, что пропала, ложится
и начинает визжать.
   Лошадь галопом подскакивает к ней, мощно вздымается над ней на задних
ногах, затем пятится и уходит прочь с самодовольным видом. "Ну и задала же
я жару этой хрюшке".
   А вот что касается притворных попыток кусать. Одно время я жил на углу
160-й улицы и Риверсайд-драйв. Неподал„ку был ряд домов, изгибавшийся по
направлению к 157-й улице. В те времена там ездил один молочник с лошадью
и телегой, развозивший молоко по домам. Пока молочник ходил с корзиной по
квартирам, лошади приходилось ждать, и она скучала. Как-то я ш„л следом за
двумя типичными манхэттенскими барышнями в чудных ш„лковых блузках.
Громкими, но приятными голосами они наперебой делились друг с другом
своими светскими успехами. Просто прелесть, до чего приятно было смотреть
на них и слушать их. Они проходили мимо старой клячи с телегой молочника,
у которой только что отобрали мешок с овсом, и которая вс„ ещ„ дож„вывала
его. Эти миловидные девушки как раз поравнялись с лошадью. Та вытянула
голову и ущипнула ближайшую девушку за плечо, при этом непрож„ванный ов„с
пот„к по голубенькой блузке спереди и сзади. Никакого вреда, она даже не
укусила. Но девушка, по чудной блузке которой спереди и сзади текла
лошадиная слюна вперемешку с овсом, подняла вопль до небес, которые, как
говаривал Омар, "так же безвольно плывут, как и мы с тобой". У лошадей
игра никогда не заходит так далеко, чтобы поранить кого-либо. Лошадь
никогда не наступит на порос„нка, кошку или цыпл„нка. Лошадь нельзя
заставить наступить на кукурузный початок или помидор, так как ей
известно, что они нужны людям.
   Человечность - это по существу конское достоинство, а не человеческое.
    
  
 Но верн„мся к Тони. Когда ей была неделя от роду, она пыталась играть со
мной в свои прирожд„нные игры. Она скакала ко мне галопом, а в тр„х футах
от меня вдруг тормозила всеми своими четырьмя маленькими ножками. Затем
подходила ко мне и клала мне шею на плечо, как бы говоря: " Ну что,
испугался?" Она хватала меня за ухо своими мягкими губами и потихоньку
оттягивала его. Она брала меня за плечо зубами. Какими мы были друзьями,
Тони и я! Почти всегда, когда я выходил из дому, она ждала меня у изгороди
пастбища. Мы оба росли. Мне уже скоро будет восемь, а Тони исполнился год.
В наших отношениях наступили перемены. Мы были равными, когда Тони было
всего неделя от роду, а я был семилетним человечьим жереб„нком. Я остался
почти таким же и в восемь лет, а Тони была почти взрослой лошадью. И
каким-то образом она узнала, что мы в действительности не ровня: я был
выше. Ни в ч„м, что бы мы ни делали, я не пытался выказать превосходства.
   Однако, в возрасте одного года Тони уже не порывалась играть со мной.
Она, конечно, резвилась, если игру начинал я.
   Я поговорил об этом с отцом, который был выходцем из известной
коневодством Ютландии.
   - Знаешь, Элвин, - ответил он. - Лошади очень хорошо чувствуют мир. Они
знают, что мы можем обойтись с ними ужасно, и старые лошади умеют сообщить
об этом молодым: "Берегитесь!" Старые лошади дали знать Тони, что ты не
так-то уж хорош, каким кажешься. - Обычно я играл с Тони на лугу. Все мои
забавы сводились к тому, чтобы похлопывать е„ по шее. Однажды мне
вздумалось взобраться верхом на е„ гладкую крутую спину. я мгновенно
очутился там, а Тони, изумл„нная, стала на дыбы и опрокинулась со мной
назад на землю. Я не ушибся, по крайней мере ничего не почувствовал. Я
ведь читал рассказы о гражданской войне, о воинах, которые были смертельно
ранены, но продолжали сражаться, пока не падали замертво. Может быть, я и
ушибся, но не заметил этого. Тони подошла и приложила мне к шее свои
мягкие губы, ясно давая понять: "Извини." Я встал и снова взобрался ей на
спину.
   Теперь ей это понравилось, это была новая игра. Я как-то обнаружил, что
если повернуть голову вправо, то и она поворачивает направо, если
повернуть голову влево, и она поворачивает налево. Выяснилось, что, если
садиться слишком далеко назад, она останавливается, если наклониться
впер„д - трогается с места. Если поелозить, она ид„т рысью.
   Я вспомнил об американских индейцах, которые умеют ездить на своих
конях без седла и уздечки куда угодно. Отец купил бы мне седло, но оно мне
было ни к чему.
   Живая спина Тони была именно то, что мне было нужно. Когда я собирался
ехать на Тони в город в четыр„х милях от фермы, отец настаивал на узде. Но
как только мы скрывались из виду, я снимал уздечку и вешал е„ себе на
плечо. Мы с Тони выбирали направление по нашей общей доброй воле.
   Когда цвела кукуруза, запахи с поля сводили с ума и человека, и
животных. Вскоре начали завязываться початки, и запах становился ещ„ более
одуряющим. Тони обязательно нужно было попасть на это поле. Но у забора
были ворота, на которые отец предусмотрительно установил три запора. Был
сделан запор, крючок и проволочная петля, одевавшаяся на столб и стойку
ворот.
   Тони очень хотелось выяснить, как можно попасть в ворота. Она старалась
держаться неподал„ку, когда видела, что я иду к воротам. Затем она
подходила поближе, чтобы посмотреть, как я попадаю в них. Я подымал крюк
из ушка и затем снова опускал его. Она подымала крюк губами. Я отодвигал
засов. Она тоже проделывала это зубами. Затем я снимал петлю со столба.
Она и это ухитрялась выполнить. Но тем временем я либо накидывал крюк,
либо задвигал засов. И у Тони был такой растерянный вид. Ведь она сделала
вс„, чтобы отпереть ворота, а они не открывались. Ей удавалось выполнить
две из необходимых операций, но с тремя она не справлялась. Я дал ей
возможность сделать несколько попыток. Ей удавалось решить любые две из
тр„х задач, но третья превращала ворота в метафизику.
   Наконец я понял, что эта метафизика раздражает е„, и сорвал ей
несколько наливающихся початков кукурузы, которые она с благодарностью
приняла, но больше уж не пробовала отпереть ворота.
    
  
 В воспоминаниях время летит так быстро! Тони вдруг стала взрослой
четыр„хлетней лошадью, а я - мужчиной одиннадцати лет. На
датско-американской ферме при хорошей пище ребята растут очень быстро.
Едят они много и с аппетитом. За столом не соблюдались даже отдал„нные
нормы диеты, а в продуктах не было никаких добавок или консервантов,
практиковавшихся вболее изощр„нных технологиях их обработки в пищевой
промышленности в городах. На фермах же дети едят то, чем люди питались
тысячи лет.
   Я был рослым, и в силе не уступал иному взрослому. И я выполнял мужскую
работу.
   Управлялся с плугом не хуже любого мужчины. При вспашке борозду в„л
ровную как стрела. Бороновал, управлялся с культиватором, работал на
сенокосилке и на конных граблях. Короче говоря, я был уже "настоящим
крестьянином". Мне приходилось быть таковым поневоле, так как отец был
полуинвалидом, и мы не могли себе позволить нанимать работника при цене на
кукурузу в 15 центов за бушель, пшеницу - 30 центов, масло по 5 центов за
фунт и яйца - по шесть центов дюжина.
   В городах или на железной дороге мужчина обычно получал доллар с
полтиной за короткий десятичасовой рабочий день. На это можно было купить
десять бушелей кукурузы, пять - пшеницы, 30 фунтов масла. Разве мы могли
так платить? Нет, не могли. И кроме того, нам и не нужен был он со своими
городскими привычками и изысканной речью. А ему не подходили мы при нашем
ревностном внимании к его рабочему времени. Мы, фермеры, знавали нужду, но
и не помышляли о помощи от правительства. Политики и не обещали нам
ничего. С чего бы это? Большинство наших соседей были ветеранами
гражданской войны, и на них можно было рассчитывать в день выборов, что
они опять "задавят" южан и мятежников. Тони жила себе вольной жизнью. Если
бы нам вздумалось спарить е„ с каким-либо из наших коней в два раза больше
е„ по размерам, то это вызвало бы дикое ржанье соседей. Летом она
проводила время на пастбище, как правило на вершине холма, где трава была
мелкой, но питательной, и где ветер разгонял мух. Зимой же у не„ было
самое теплое стойло, самое лучшее сено и самый хороший овес. За этим
следил я, ведь мы же были друзьями.
   Но однажды отец сказал мне: "Элвин, ты уж извини, но твоей Тони
прид„тся браться за работу. У бедной Нелли стерлись все зубы, и она не
наедается настолько, чтобы продолжать работать. Мы запряж„м Тони с Фрэнком
и сместим оглоблю в сторону. Она будет тянуть на одну треть, а Фрэнк,
такой большой и сильный, может тянуть на две трети.
   Отец был справедливым человеком, справедливым как по отношению к
лошадям, так и людям. Он, пожалуй, был даже более внимателен у лошадям,
так как они не могли потребовать отмщения. Его приверженность к правам
лошадей даже стоила ему обвинений в ереси со стороны одного набожного
соседа-методиста. За то, что он якобы сказал, что хорошая добросовестная
лошадь более заслуживает бессмертия, чем ленивый фермер, позволяющий
голодать своей жене и детям. Я же воспринял идею о бессмертии вполне
серь„зно благодаря Тони. Насколько мне было известно, библия не имела
ничего против этого. Мне казалось, что Валаамова ослица больше заслуживала
бессмертия, чем сам Валаам. Ведь ослица увидела ангела и послушалась его,
а Ваалам - нет. В течение года отец каждый день замачивал для Нелли на
ночь ведро овса и кукурузы. Он делал бы это для не„ всю жизнь, хотя она
уже была на пенсии.
   Я прив„л Тони с пастбища и стал надевать на не„ упряжь. Хомут, уздечка
и сбруя были ей, конечно, велики, но туго затянув подпругу, я соорудил ей
хоть и неприглядную, но вполне рабочую упряжь. Я подв„л е„ с Фрэнком к
подводе, запряг их, мы с отцом забрались на рессорное сиденье и понукали
лошадей. Бедная Тони вначале перепугалась оттого, что повозка двинулась за
ней сзади, но она мигом сообразила, что ей надо тянуть, и она потянула так
усердно, что повезла телегу одна.
   - Прид„тся поставить оглоблю обратно по центру, - сказал отец. - У
Фрэнка вдвое больше мускулатуры, но у Тони вдвое больше силы воли. А груз
перемещается именно силой воли, как у людей, так и у лошадей.
   - Возьми вожжи, папа, - предложил я.
   - Нет, править прид„тся тебе. Тони, видно, такая лошадь, которая лучше
слушается одного хозяина. Ради тебя она сделает то, чего не сделает ни для
меня, ни для кого-либо другого.
   Немного спустя отец сказал: " Тебе надо будет сделать одно дело.
Обрезать шоры с уздечки. Ей хочется видеть тебя и приходитсяпостоянно
поворачивать голову в ущерб тяге впер„д."
   - Хорошо, - ответил я. - Сейчас сделаю. Гоп! - Я спрыгнул с телеги, и
через минуту обрезал шоры ножом. Мы поехали дальше, и Тони с усердием
выполняла свою работу. Глаза у лошади устроены так, что видят как впер„д,
так и назад.
   Естественно, она следит за возницей. Не все способны постоянно
выдерживать взгляд двух пар честных лошадиных глаз. Именно поэтому к
уздечке пришиваются кожаные шоры, ограничивающие поле зрения лошади.
   - Есть два способа управлять лошадьми, - философствовал отец. - То, что
называется германским способом, и старый датский способ. Когда-то я
работал в течение года у одного датского коннозаводчика в Ютландии, а
затем - год у немецкого в Гольштейне. У немца было правило: "Не давай
лошади повода считать, что у не„ есть собственная воля. Если едешь мимо
водопоя, и лошадь да„т понять, что ей хочется пить, хорошенько огрей е„
кнутом. Если, подъезжая к конюшне, она ускоряет ход, придержи е„ или даже
развернись и поезжай в другую сторону. Хорошо вышколенный конь никогда не
подаст виду, что ему чего-то хочется."
   У датчанина был другой принцип. - У каждой лошади, - говорил он, - свой
собственный норов, и нужно к нему приспособиться, если хочешь получить от
не„ максимум полезной работы. Обращайтесь с ней правильно, и она скоро
научится подчинять свою волю вашей. Конь, как и человек, лучше всего
работает, когда работает с охотой.
   Думаю, что немецкий способ вернее, если готовить лошадь к войне.
Вышколенный по-немецки конь бросится и на пехотный взвод, и на
артиллерийскую батарею, как бы он ни был напуган. Датский же конь может
заколебаться. Но датский способ вернее для лошадей, работающих на ферме.
Посмотри на Тони. Она готова тянуть даже более тяж„лый груз, чем ей
положено, потому что ей хочется сделать то, что, как ей кажется, ты хочешь
от не„.
   Маленькая Тони недолго работала в паре с Фрэнком. Веначале у нас было
небольшое недоразумение. Единственными часами у нас было солнце, и Тони
заметила, как я поглядываю на солнце в течение дня. Она вскоре решила, что
определ„нный взгляд на солнце означает благословенное время
распрягаться,идти на водопой и в стойло.
   Получив такой знак, ей хотелось действовать немедленно и тут же бежать
через вс„ поле. Дотянуть плуг до конца борозды ей теперь казалось почти
невозможным, и Фрэнку приходилось тянуть е„ почти насильно. Я разрешил эту
трудность, отказавшись смотреть на солнце до тех пор, пока не доходили до
конца поля. Мы с Тони проработали семь лет, и мне ни разу не пришлось
тронуть е„ кнутом или кричать на не„. Но в конце концов мне пришло время
уезжать с фермы в колледж.
   Хозяйствовать стали младшие братья, но это оказалось для них слишком
тяжело, и к тому же они собирались последовать за мной. Тогда отец продал
ферму и переехал в город. Пришлось продавать вс„: скот, зерно и кукурузу,
инвентарь и оборудование.
   Отец отдал Тони за бесценок одному англичанину по фамилии Фейевезер, у
которого в паре миль от нашей была большая ферма, где он разводил лошадей.
У него была репутация большого любителя лошадей и, казалось, у Тони могла
быть приятная жизнь в качестве верховой лошади у хозяина.
   В первые же каникулы я поехал в те места, как бы для того, чтобы
навестить соседей, а на самом деле, чтобы повидать Тони. Я сразу же
направился на ферму к Фейевезеру, застал хозяина на конном дворе. Это был
грубоватый, но сердечный англичанин, с ним было очень приятно общаться.
   - А, та индейская пони, которую я купил у твоего отца? Ну, она была
просто сатана. Когда я впервые тронул е„ арапником, она поднялась на дыбы
и чуть не упала на спину вместе со мной. Чуть не сломала мне шею. А
брыкалась как! Как она лягалась с моим молодым жеребцом морганом! Она бы
искалечила его, если бы я не подоспел с удавкой. Я продал е„ одному
голландцу в долине по фамилии не то Брюер, не то Бройер. У него ферма по
дороге на Блайберг, неподал„ку от реки.
   Надеюсь, что она не угробила его.
   У меня упало сердце, так как та долина была гиблым местом для лошадей.
Там водилась какая-то таинственная болезнь, мы е„ звали "долинная
болезнь", от которой лошади погибали в течение года. Большинство фермеров
там перешло на мулов, так как мулы были невосприимчивы к этой болезни.
   - Я хочу показать тебе своего моргана, - продолжал Фейевезер. - Мне
привезли его из-за границы за две тысячи долларов. Собираюсь улучшить
породу лошадей в этом районе. Здесь все жеребцы нечистокровны, с
вымышленной родословной. Вы, американцы, сильны на вымышленные
родословные, как для лошадей, так и для людей.
   - И он весело захохотал.
   Я посмотрел на моргана, который показался мне ничуть не лучше любого
другого коня, и при первой же возможности отправился на ферму к этому
Брюеру или Бройеру. Как только я встретился с ним, я понял, что случилось
худшее. Он встретил меня приветливо, но на лице у него были написаны
дурные вести. Он справился о здоровье отца, а затем сразу же переш„л к
делу.
   - Она околела, твоя лошадка Тони. Долинная болезнь. Я старался не поить
е„ из колодца. Привозил воду в бочках с реки. Но она вс„-таки заразилась.
Я пробовал лечить е„, дал ей целую бутылку лекарства на ведро воды. Она
вс„ выпила, но это не помогло. Она так ослабла, что не могла поднять
головы с земли. Мне пришлось избавить е„ от страданий. Она была прекрасной
лошадкой. Усердной. Работала всю зиму в паре с моим лучшим мулом. Возили
хворост в город. Тянула лучше мула, и я никогда не бил е„ кнутом. Ей было
больно даже тогда, когда я погонял мула.
   Итак, Тони умерла. Долинная болезнь. Таинственная болезнь, которая
начиналась со слепоты, прогрессировавшей вс„ больше и больше. Избавления
от не„ не было. Мы считали, что причина е„ в воде. Долина была из наносной
земли, относительно недавно намытой рекой Миссури, которая вот уже сотню
лет, а то и больше вымывала почву на берегах Дакоты и Айовы и намывала е„
на берегу Небраски. Река при этом была неразборчивой: выворачивала
деревья, скелеты бизонов, содержимое индейских кладбищ вперемешку с
грязью, намытой выше по течению. По некоторым признакам можно было
определить наносы даже из дал„кой Монтаны. Мы считали, что часть наносов
была даже с гиблых земель в Дакоте, где почва насыщена селеном, который
растительность впитывает вместо поташа. Если пастух со стадом овец попадал
на эти гиблые земли, то вскоре шерсть у них начинала выпадать клочьями.
Иногда можно было увидеть овцу вообще без шерсти, на ней был лишь
сморщенный пергамент.
   Индейцы говорили, что, если есть ягоды или турнепс на гиблых землях, то
будут выпадать волосы. Мы полагали, что, если ничтожное количество яда в
растительности приводит к таким печальным последствиям, то и вода с таким
раствором убивает лошадей.
   Позднее выяснилось, что дело не в воде, а в безобидном на вид люпине,
астрагале, широко распростран„нном на западе. Он опьяняюще ядовит. Если
лошадь поест его, она сначала становится необычайно резвой. Но вскоре у
не„ начинают подкашиваться ноги. Они подламываются, и лошадь падает. Она
лежит с закрытыми глазами, но вид у не„ умиротвор„нный. Затем е„
охватывает страшная жажда. Она еле-еле подымается на ноги, ковыляет к
водопою и стремится выпить вс„ до дна. Она, вероятно, чувствует себя
несчастной, но е„ гложет единственная мысль: "Как бы снова добраться до
этого удивительного корма?" И затем издыхает. Если же отведать астрагала
доводится мулу, то он становится сам не свой и решает про себя:
   "Никогда больше!" Поскольку мулы не живут половой жизнью, они более
уравновешены и последовательны. Лошади же обладают воображением и
фантазируют.
   Иногда я думаю, не увидела ли Тони в пучине или на небесах своего
опьянения мгновенную ослепляющую вспышку света лошадиного бессмертия? Не
представила ли она себя парящей, как Пегас, над волнистой прерией Монтаны
с мелкой травой, где е„ прародитель, Эгипп, впервые увидел свет? Эгипп,
небольшой ростом, но колоссальный по потенции, в результате которой должны
были появиться на свет десять миллионов поколений лошадей, ослов и зебр,
чтобы пастись на мелких травах до окончания мира.
    
  
 Подружка моя, Тони. Requiescat in pace.*  
  
  
  
 ДОЛГИЙ КРУЖНОЙ ПУТЬ
  
  
 Хобарт Элберн был наконец-то доволен, глубоко удовлетворен. Он потратил
годы на то, чтобы познать секрет жизни, не стандартизи