потому что почти  все время
были  без  движения.  Де  Амбрие  дважды  грозило обморожение,  равно как  и
машинистам. Надо было принимать какие-то меры.
     И  тогда решили, что машинисты будут  нести  дежурство по  очереди: три
часа  на шлюпке, три -- на санях. Таким же образом договорились между  собой
капитан, его помощник и лейтенант.
     Самое   страшное   на  морозе   --  неподвижность.  Поэтому   надо   не
задерживаться на остановках. Особенно при сильном ветре.
     Стоило кому-нибудь постоять пять минут, и мороз  забирался  под одежду,
пронизывал до мозга костей. Тут уж не до отдыха.
     -- Мы  лучше  пойдем  потише и  так отдохнем,-- говорили  матросы,-- ни
стоять, ни сидеть невозможно.
     Шестнадцатого апреля лед был  на  редкость гладким, а  мороз необычайно
сильным, но все же прошли семнадцать километров,
     Семнадцатого  числа  Дюма застрелил зайца.  Полярный  заяц  значительно
больше нашего, зимой он белый, от снега  не  отличишь. Но поймать его  легко
из-за  слабого  слуха  и  зрения.  Заяц сидел в  двадцати  шагах  от кока  и
преспокойно  сучил лапками.  Но Тартарена не тронула доверчивость зверька, и
он  безжалостно его пристрелил,  снял шкурку, а тушку  присоединил к запасам
провизии.
     В этот день прошли  двенадцать  километров,  в  предыдущие  -- суммарно
тридцать восемь, всего -- пятьдесят.
     Почти полградуса! Еще немного -- и будет  достигнут восемьдесят седьмой
градус тридцатая минута, до полюса останется два с половиной градуса.
     Смогут ли путешественники преодолеть это расстояние?

ГЛАВА 6

     Роковая  неосторожность. - Тревожные  последствия.--  Болезнь машиниста
Фрица. -- Предрасположение.-- Скорбут.-- Грозное предсказание.

     -- Фриц, друг мой, не ешь снега, ради Христа!
     -- Ничего не могу с собой сделать, Геник.
     -- Разве ты не слышал, что говорит доктор? Еще скорбутом заболеешь.
     -- Я как помешанный. Во рту жарко, словно в раскаленной печи.
     -- Ты же знаешь, как болеют матросы от того, что снег ели.  Десны у них
кровоточат.
     --  Ах,  Геник, как глотнешь  снега, легче становится... Нет  сил жажду
терпеть! А  доктор наверняка преувеличивает опасность. Ведь снег -- это тоже
вода, только похолоднее.
     -- Глупости ты говоришь, Фриц!  А еще мужчина! И звание  имеешь. Другим
должен пример подавать.
     -- Ты, видно, не знаешь, что такое жажда, Геник...
     -- Я жажды не знаю? -- вскричал боцман, оскорбленный до глубины души.--
Я? Старый морской волк?!  Да на  всем флоте  вряд ли сыщется матрос, столько
раз умиравший от жажды!
     -- Я не про такую жажду говорю! Про  болезненную, как при лихорадке. Ее
невозможно  терпеть,  хочется прокусить кожу и пить собственную кровь... Или
убить кого-нибудь, только бы глотнуть каплю...
     -- Возьми мою  кровь, если хочешь... Мне не жалко... А еще лучше -- мою
порцию водки, только не делай глупостей.
     -- Нет, на это я ни за что  не соглашусь,-- возразил эльзасец, тронутый
до глубины души.
     --  Пожалуйста, не отказывайся. Я на все готов для тебя...  Опять ты за
свое!  -- вскричал  боцман, увидев, что  Фриц с жадностью  проглотил одну за
другой две полные горсти снега.
     -- До чего здорово! -- с восторгом заявил Фриц.
     -- Заболеешь! Это уж точно!
     -- Как может повредить снег! Такой вкусный!
     -- Делай как знаешь. Ты не ребенок. Отдашь концы -- будешь сам виноват.
     На полюсе жажда мучительнее, чем в Сахаре. Там совсем нет воды. А здесь
везде  снег! Как не  поддаться  искушению,  не  утолить  жажду?  Но  за  это
приходится платить дорогой ценой. Во рту и горле появляется отек. Он нередко
приводит  к  удушению.  Дрожь  бьет,  как при  лихорадке.  Так случилось и с
Фрицем. Он едва  волочил  непослушные ноги,  лицо покраснело, глаза налились
кровью, из запекшихся губ вырывались хрипы.
     Сделав над собой  усилие, он прошел еще  с сотню шагов и едва не  упал.
Тянувший бечеву рядом с ним Геник обернулся к Бершу:
     -- Прикажите остановиться!
     -- А что случилось, Геник?
     -- Мой друг едва стоит на ногах.
     -- Стой! -- скомандовал офицер.
     Как  раз  в  этот  момент  Фриц  что-то  пробормотал  и  упал  на  руки
подхватившего его боцмана.
     -- Беги к доктору, Курапье! Живо! Одна нога здесь, другая там...
     -- Есть!
     -- Скажи, что машинист заболел и нуждается в помощи!
     Матрос со всех ног помчался к  лодке, которую тянул доктор, парижанин и
Дюма, и сообщил о случившемся.
     -- Иду! -- сказал Желен,  схватил ящичек с медикаментами и обратился  к
коку: -- Доложите капитану, что у нас появился первый больной.
     Всегда спокойный врач не мог унять дрожь, когда увидел Фрица.
     Губы  у несчастного потрескались и почернели, на них  запеклась  кровь.
Язык распух, как у тифозного, искаженное  гримасой  лицо приобрело землистый
оттенок, глаза остекленели,  по  телу пробегали судороги, изо рта вырывались
какие-то бессвязные звуки.
     Капитан оставил  шлюпку и  поспешил к Герману, к которому  питал особую
симпатию. Взглянув на  него, де Амбрие побледнел и  с  тревогой посмотрел на
доктора.  У  того  между  бровями  пролегла  складка  --  признак   сильного
беспокойства. Он едва заметно пожал плечами и сказал:
     -- Прикажите, капитан, остановиться и поставить палатку.
     -- Сейчас распоряжусь.
     За считанные минуты была поставлена палатка.  Больного раздели, уложили
в меховой мешок, по обеим сторонам от  него поставили лампы. Он никак не мог
согреться, и доктор велел  растирать его не снегом, а шерстяным  поясом. Это
делали Дюма и Плюмован.
     Вдруг больной вскрикнул.
     Врач наклонился и увидел, что нога, которую растирали, слегка  распухла
в ступне и в колене.
     -- Может, хватит? -- спросил Дюма.
     --  Продолжайте, только  не сильно,--  отвечал Желен и  обратился к  де
Амбрие: -- Выйдемте на минутку, капитан.
     -- С удовольствием,-- ответил де Амбрие, догадываясь, что доктор  хочет
сообщить что-то важное.
     -- Что скажете? -- спросил капитан, когда оба покинули палатку.
     -- Знаете, что означает эта опухоль?
     -- Суставной ревматизм?
     -- Хорошо, если бы только это!
     -- Не пугайте меня!
     -- Вы должны знать всю правду, какой бы она ни была. У Фрица скорбут.
     -- Скорбут!.. Значит, принятые меры не помогли?!
     -- Увы!
     --  Это ужасно!.. Что  будет  с остальными  матросами!.. Ведь они могут
заразиться!..
     -- Дело плохо, но поправимо.
     -- Фриц выздоровеет?
     --  Пока человек  жив, жива и  надежда,-- уклончиво  ответил  доктор.--
Скорбут не заразен в том смысле, что он не передается контактным путем, как,
например,  холера  или тиф.  Все зависит от  организма:  кто предрасположен,
заболеет.   Еще   влияют  холод,   сырость,   недоедание...   Фриц  чересчур
эмоционален, неудивительно, что он стал первой жертвой.
     -- Но вылечить его можно?
     -- Сделаю все, что  в  моих силах... Во всяком случае.  больной надолго
вышел из строя. Его придется везти на санях. Пойдемте посмотрим, как он себя
чувствует.

ГЛАВА 7

     Волнение.--   Глазная   болезнь.--   Еще   одна    жертва   скорбута.--
Предрасположенный  Ник.--  Снежная  буря.-- Важные  изменения.--  Новая цепь
холмов.-- Угрожающий горизонт.

     Согретый  теплом близко  поставленных ламп и интенсивным массированием,
машинист  наконец  пришел  в  себя.  Кровообращение  стало  нормальным.  Дав
больному   крепкого   кофе   с   ромом,   доктор   принялся  восстанавливать
чувствительность его мускульной и нервной системы, для чего впрыснул кофеин.
     Молча,  с  виноватым  видом  слушали  матросы  Геника.  Он  убеждал  их
соблюдать осторожность и не есть  снега. В  этот  день все почему-то  устали
больше  обычного. За едой горячо обсуждали постигшую  машиниста беду. Вскоре
больному  стало  полегче,  сказались результаты  лечения, однако он  был еще
очень  слаб. Фрица укутали в  шубы, поместили  в меховой мешок  и уложили на
шлюпку.
     В  пути машиниста заменил Жюстен Анрио, его  помощник. Когда же Жюстен,
чтобы  согреться,  становился   тянуть  бечеву,  его  заменял  капитан,  уже
освоивший электрический двигатель.
     Несмотря на болезнь  Фрица,  время упущено не было, в  день,  когда ему
стало  плохо,  то  есть  восемнадцатого  апреля,  прошли  больше  двенадцати
километров.
     Но тут снова случилось несчастье:  у двух самых сильных членов экипажа,
Понтака  и Легерна, заболели глаза.  Матросы почти  не различали дорогу,  но
бечевы не бросали.
     Девятнадцатого  числа,  несмотря  на   лютый   мороз,   прошли   десять
километров. Капитан уже стал опасаться, что около полюса нет свободных вод.
     Фрицу  не  становилось  ни  лучше,  ни хуже. Только на  теле  выступили
красные  пятна  чечевицеобразной  формы.  Десны  кровоточили.  Изо  рта  шел
смрадный  дух. Диагноз  доктора подтвердился. Матросам тотчас же сообщили об
этом, чтобы неповадно было есть снег и вообще нарушать правила гигиены.
     Заболевшие   глазами  почти   совсем   ослепли,  но  продолжали   идти,
превозмогая боль и головокружение.
     Двадцатого  числа  одолели километров пятнадцать,  а  ночью разыгралась
буря.
     Снег валил и валил. Резкие порывы ледяного ветра не  давали возможности
поставить палатку.
     Целых  тридцать  часов  матросы  пролежали  в  мешках,  что,   впрочем,
благотворно сказалось на состоянии больных.
     Только  Фрицу  становилось все  хуже, стали выпадать  зубы, увеличилась
слабость.
     Скоро заболел и кочегар Бигорно, самый хилый из всех. Из-за резкой боли
в суставах он с трудом встал, чтобы помочь при расчистке снега,  завалившего
палатку. Но работать доктор ему  запретил, прописав  лимонный  сок в больших
дозах  и сырой картофель,  еще остававшийся в запасе.  Правда, картофель так
перемерз,  что стал  словно  железный,  и пришлось немало потрудиться, чтобы
сделать его съедобным в сыром виде.
     Шлюпка, постепенно превращаясь  в амбулаторию, приняла на борт и  Ника.
Его положили рядом с Фрицем и снова двинулись в путь.
     Метель  наконец  утихла. Но по дороге  то и дело приходилось  расчищать
снежные завалы. К тому же два человека вышли из строя.
     Поэтому приходилось идти без остановок по двенадцать часов.
     Двадцать второго апреля одолели двенадцать миль. Если на следующий день
отмахать столько же, восемьдесят восьмая параллель будет пройдена, до полюса
останется всего два градуса, то есть двести четыре мили.
     Успех, неожиданный даже для самого большого оптимиста. Подумать только!
Достичь восемьдесят восьмой параллели, да еще при двух больных!
     Капитан вспомнил, что его предшественники ценой больших жертв  достигли
значительно  меньших  результатов,  и возблагодарил судьбу.  Однако  по мере
приближения  к   полюсу  все   чаще  возникали  всякого   рода  препятствия,
заставлявшие де Амбрие всерьез задумываться о будущем экспедиции. Нет! Он не
заколебался,  не усомнился  в своем  экипаже, но поразмышлять было над  чем.
Решение оказалось таким: пока не наступил критический момент, идти вперед.
     До двадцать  третьего апреля все  шло  относительно благополучно. Сила,
ловкость и терпение помогали морякам одолевать трудности пути.
     Но когда до полюса оставалось  уже совсем  немного,  на  льду  все чаще
стали   появляться  бугры,   рытвины,  холмы,  перемежавшиеся   с  глубокими
впадинами.  Прямую  ровную дорогу сменили  заваленные снегом  тропинки, цепи
гор, пропасти, крутые подъемы, ущелья.  Одолев в этот день ценой неимоверных
усилий  четырнадцать миль, путешественники  приблизились  к полюсу всего  на
семь миль.
     Люди были в полном изнеможении, у собак вспухли и кровоточили лапы.
     Возникла проблема с буксированием шлюпки. Верные своему долгу, матросы,
разумеется, не отступят, сделают все, на что способны. И здоровые и больные.
Но ведь препятствия могут оказаться неодолимыми. Не все человеку подвластно.
     Вдруг  вдали, в беловатом  сумраке,  показались  зигзаги гор.  Гористый
профиль, судя по всему, имел тяжелую, массивную основу.
     Быть может,  эта таинственная гряда  и была  последней,  самой  грозной
преградой, воздвигнутой завистливой полярной Изидой для защиты земной оси.

ГЛАВА 8

     Настороже.--  Смерть  тюленя.--  Средство  от  скорбута.  --  Еще  двое
больных.-- Гипотеза о полярном льде.-- Препятствие.-- Почти нет прохода.

     Двадцать четвертое апреля.  Погода ненастная, пасмурная. Правда,  мороз
несколько ослаб. Температура  не ниже тридцати градусов. Зато снег валит  не
переставая.
     Дорога становится  все труднее.  Шлюпку  протащить  невозможно.  Сани с
вельботами застряли.
     Капитан с двумя матросами и Ужиуком ушли на разведку. Они взяли с собой
длинные железные крюки для измерения глубины снега.
     Прошли  с  милю  и  убедились,  что  саням нигде  не  пройти.  Придется
добираться пешком, и то с величайшим риском.
     Один  из  матросов  едва  не  угодил  в трещину,  наполненную  водой  и
прикрытую толстым слоем снега.
     Это  была  "тюленья нора". Из таких трещин время от  времени появлялись
тюлени, чтобы подышать свежим воздухом.
     -- Это  очень  хорошо,--  сказал Ужиук  на ломаном  французском.--Ужиук
будет здесь и убьет тюленя.
     Эскимос сел  возле трещины,  а  вымокший  до  нитки  матрос  помчался в
лагерь.
     Капитан со вторым матросом остались  помогать туземцу, но через полчаса
буквально окоченели.
     Гренландец же чувствовал себя превосходно, казалось,  вообще не замечая
этого  дьявольского  холода.  Он  пристально  следил  за   прорубью,  в  его
маленьких,  косых глазках светилось вожделение. Настоящий взгляд охотника  и
гурмана. Тюлень все не показывался. Тогда Ужиук принялся медленно и протяжно
напевать какую-то жалобу со странными словами, как будто  надеялся очаровать
тюленя и выманить его, опьяневшего от звуков этой "чудесной мелодии".
     Как утверждали некоторые полярные путешественники, например, такие, как
лейтенант  Тизон  с "Поляриса",  тюлени  действительно  способны чувствовать
музыку.  Вот  что  писал  этот  исследователь  в  своих  воспоминаниях:   "Я
утверждаю,  что  тюлени  любят  музыку  и  могут довольно  долго  оставаться
неподвижными, слушая голос или звук, которые им понравились".
     Не  прошло  и  пяти  минут, как чуткое ухо эскимоса уловило еле слышный
всплеск.  Резким жестом он сделал капитану знак оставаться на месте. Туземец
держал крюк наготове в правой руке, застыв в позе гладиатора, готовящегося к
атаке,  в  то же время продолжая петь,  все  убыстряя  темп. Внезапно  певец
замолчал,  как раз  в  ту  минуту, когда  вместо  плеска  раздалось  громкое
сопение. Резко выбросив  вперед руку, Ужиук  на три четверти погрузил крюк в
прорубь.
     -- Ко мне!.. На подмогу!..-- крикнул он в следующее мгновенье.
     Капитан и  матрос схватились за крюк,  на котором  бился тюлень, тщетно
стараясь освободиться.
     С  четверть часа продолжалась  борьба,  после  чего огромный щетинистый
тюлень был вытащен из норы.
     Жалобно мыча, он еще  сопротивлялся, но слабо --  крюк глубоко  засел в
его горле.
     Зверя на веревке потащили к палатке.
     Больше всех радовались  доктор и Ужиук. Один врач, другой дикарь -- оба
знали, что поимка тюленя очень важна для больных скорбутом.
     У  эскимоса  был  здоровый  желудок  и доброе  сердце. Обычно он  сразу
принимался  сосать  теплую  кровь  подранков,  но  на  сей  раз  великодушно
отказался  от такого  удовольствия и  как  мог, частично  словами,  частично
знаками, объяснил Фрицу и Нику, что им надо напиться животворящей крови.
     На том же настаивал и доктор.
     Фриц попробовал и жалобно простонал:
     -- Не могу пить кровь. Не могу!..
     -- Пей!
     -- Не могу!.. Лучше смерть!.. Попробуй, Ник, ты...
     У фламандца не было предрассудков.
     -- Мне все равно,-- сказал он,-- выпью, пожалуй. Только бы выздороветь!
     И он принялся пить живительную горячую влагу.
     -- Дорого бы я дал,  чтобы последовать его примеру! -- простонал Фриц и
потерял сознание.
     Слабость и  отчаяние всегда крепкого, бодрого эльзасца  вызвали у  всех
недобрые предчувствия.
     Трудно поверить, но к вечеру Нику стало легче, чего нельзя было сказать
о Фрице.
     Заболели  скорбутом  еще двое:  Констан Гиньяр и  лейтенант Вассер. Оба
долго не поддавались болезни, но  в результате неимоверного напряжения сил в
последние дни в конце концов свалились.
     Теперь в экспедиции было трое больных  и один  умирающий. Все понимали,
что Фриц обречен...
     Сделали   продолжительную  остановку,  чтобы  дать   людям   отдохнуть.
Положение становилось критическим.
     Никто  точно не  знал, освобождается ли когда-нибудь полярное море  ото
льда, хотя были основания думать, что это случается и даже зимой.
     Скорее всего возле  полюса лед не везде сплошной. Но в настоящий момент
впереди не  было  видно никакого  водного пространства. Так  что приходилось
идти на риск: исследовать, сколько льда,  а сколько свободного  пространства
на  оставшихся до  полюса  пятидесяти милях.  В среднем это не больше десяти
дней пути, туда и обратно.
     Но идти придется по сплошному нагромождению льдин. Не безумие ли это?
     Некогда капитан  Маркхам  при  таких  же обстоятельствах потратил целый
месяц  на путь в семьдесят  миль а когда вернулся, все члены экипажа умирали
от истощения и скорбута. Даже самые крепкие.
     А  ведь у него были  на "Алерте" и съестные припасы,  и медикаменты,  в
общем, полный комфорт.  Де Амбрие же  вообще  не  имел пристанища.  Провизии
оставалось  на шесть недель. Брезент для  палаток и несколько  лодок  -- вот
все,  чем он располагал. Матросы были в полном изнеможении,  а  некоторые --
тяжело больны.
     Что оставалось делать?
     Ждать? Надеяться на оттепель?
     Но громады льда здесь не те, что подтаивают от лучей северного светила.
     Стало быть, ждать нечего.
     Не лучше ли взять с собой  самых сильных  матросов, немного провианта и
попытаться преодолеть это препятствие?
     Но льдина перемещается, хоть и медленно. Что будет, если по возвращении
они не найдут своих?
     Де Амбрие не знал, что предпринять, и решил подождать еще сутки.
     Близилась  катастрофа, и это приводило в  отчаяние  матросов, прежде не
думавших о смерти.

ГЛАВА 9

     Агония   и   смерть.--   Похороны.--   Вынужденное    решение.--   Надо
разлучиться.-- Последняя экспедиция.-- Выбор участников.-- В путь!

     Несчастный Фриц  умирал. Красные пятна на  коже  расплылись и приобрели
фиолетовый оттенок. Спина  вся пошла твердыми,  как камень, буграми.  Многие
части  тела  словно  закоченели  и  потеряли  чувствительность.   Измученный
нестерпимыми болями, эльзасец громко стонал.
     Он потерял  все  зубы, изо  рта  текла слюна. Не  помогли  ни опыт,  ни
самоотверженность доктора Желена.
     Умирал машинист  в полном сознании, только не мог говорить -- распухший
язык не повиновался.
     Убитые горем, с заплаканными глазами, возле кровати  больного собрались
верные друзья. Не  хотелось верить,  что  смерть  уже  коснулась  его  своим
холодным  дыханием. Неужели Фриц Герман, такой сильный и такой добрый, уйдет
от них навсегда? Неужели это конец? Матросам стало страшно.
     Одно дело умереть в борьбе со стихией, совсем другое -- заживо сгнить.
     Но Фриц был спокоен -- он честно прожил жизнь и выполнил свой долг.
     Умирающий  силился что-то  сказать,  глядя на  капитана, но можно  было
разобрать лишь отдельные слова: Франция,  Эльзас и еще Васелонн --  название
деревни,  где  жили  старые  родители.  Вдруг речь его  стала более внятной,
видимо от коньяка, который доктор влил ему в рот.
     --  Капитан,-- произнес  Фриц  -- прощайте... и вы, друзья... Я  сделал
все, что мог...
     -- Да, друг мой,-- дрогнувшим  голосом сказал  де Амбрие,-- ты выполнил
свой долг до конца. Большое тебе спасибо!
     -- И вам спасибо на добром  слове... Простите, друзья, если кого-нибудь
из  вас  я нев