,  причем
фигурировали и формулы типа  "г...,  вот  кто  ты  такой!",  "выгоню",  и  в
заключение: "Уходи!!" Заместитель ушел.  Королев  взглянул  на  нас,  как-то
мгновенно успокоился, подмигнул, сказав: "Как я его!" - и спокойно продолжил
обсуждение. Что это было? То ли он действительно поддался гневному порыву  и
внезапно опомнился, увидев свидетелей неприятной сцены, ему стало стыдно, то
ли просто разыграл спектакль на публику?
   Другой его заместитель и старый товарищ как-то рассказывал мне, что  С.П.
бывает совершенно невыносимым: "С.П. мне вчера сказал, что я ему  не  нужен,
что таких докторов (а он получил докторскую  степень  по  правительственному
решению - по списку, за какое-то предыдущее "достижение") он в любой день  с
десяток найдет на улице!" И все же, надо сказать, что большинство  способных
инженеров работали на дело, а не "на Королева".
   С.П. отнюдь не был лишен человеческих  слабостей.  Любил  власть  и  умел
пользоваться ею. Вспоминая и, может быть, поэтому несколько идеализируя его,
все  же  надеюсь,  что  власть  для  него  была  не   целью,   а   средством
незамедлительно, в короткие сроки решать технические вопросы и  обеспечивать
производство,  вовремя  переключать   конструкторские   и   производственные
мощности на  возникающие  проблемы,  принимать  решения  по  ходу  дела,  не
затрачивая времени на обсуждения и  согласования.  Властью  он  пользовался,
чтобы двигать дело вперед. Бывало, конечно, что он совершал ошибки, принимал
решения неудачные, но его коэффициент полезного действия в работе был все же
чрезвычайно высок.
   Конечно, он был честолюбивым человеком. Но в  его  случае,  мне  кажется,
речь идет не о мелочном  честолюбии,  которое  есть  синоним  желания  любым
способом выделиться (включая переползание по ступенькам служебной  лестницы,
использование постельного  варианта  и  тому  подобное),  как  можно  скорее
продвинуться, чтобы оказаться  на  виду,  приблизиться  к  власти,  получить
какие-то  звания,  награды,  привилегии.  Его   честолюбие,   мне   кажется,
за-ключалось в том, чтобы первому сделать новую  уникальную  машину,  решить
небывалую техническую задачу. Однажды я показал Королеву график, на  котором
были изображены оптимальные даты стартов к Луне, Марсу, Венере  и  к  другим
планетам. На графике эти даты выглядели некоторым фронтом  возможных  работ,
распределенных во времени. Помню, как он провел  мягким,  каким-то  кошачьим
движением руки по бумаге и произнес: "Хорошо бы нам пройтись по всему  этому
фронту и везде оказаться первыми".
   Он всегда хотел быть лидером - лидером  интересного  дела,  осуществление
которого принесло бы славу ему, его КБ, его  стране.  Он  сделал  выдающуюся
инженерно-административную карьеру. Но я все же  надеюсь,  что  главным  для
него в этом успехе было то,  что  он  получил  возможность  ставить  крупные
инженерные задачи и с блеском осуществлять их.
   С.П., мягко говоря, не чурался наград и стремился к славе.  К  1961  году
уже был лауреатом  Ленинской  премии.  По  существовавшему  тогда  положению
Ленинскую премию можно было получить только один раз. После  первого  полета
корабля  "Восток"  он  предложил  мне  подготовить  документы  на  соискание
Ленинской премии за создание корабля для группы участников работы. Он сам не
входил в этот список. Документы письмом отправили  в  Комитет  по  Ленинским
премиям. Подошел очередной апрель, но премии мы не дождались. Я считал,  что
это ущерб не столько для нашей группы, сколько для  престижа  самой  премии:
неужели разработка принципиально новой машины, корабля, на котором  землянин
впервые полетел  в  космос,  не  достойна  высокой  оценки  государства?  На
следующий год Королев опять предложил подготовить документы на премию. Снова
подготовили, отослали - опять ничего. Выглядело  это  как-то  необъяснимо  и
глупо. Королев говорил, что наверху считают, что мы все возможные "гертруды"
и прочее за эту работу уже получили! Такое объяснение удивляло, поскольку  в
списке кандидатов не было владельцев "гертруд". После смерти  Королева  один
из сотрудников аппарата М.В. Келдыша, президента АН СССР (который был  тогда
и председателем Комитета  по  Ленинским  премиям),  рассказывал,  что  после
первого предварительного рассмотрения, с положительным  результатом,  в  наш
список  представленных  на  соискание  кандидатов  был  включен  Королев,  и
дальнейшее продвижение документов  сразу  застопорилось,  поскольку  он  уже
получил Ленин-скую премию. "Ах, вы для меня  не  хотите  делать  исключение?
Тогда забираем обратно представление". Ну что стоило начальству сделать  для
него исключение? Побоялись создать прецедент? А с другой стороны - ну  какое
значение для Королева могло иметь, есть у него еще одна медаль  или  нет?  И
что она по сравнению с его мировой славой (правда, тогда лишь анонимной)?
   Было в его характере и своего рода пижонство: "Если уж лететь, то "своим"
самолетом, если уж оперироваться, так у министра  здравоохранения".  Это  же
надо было додуматься! Разве можно доверить министру, даже если он когда-то и
был хорошим хирургом,  серьезную  операцию?!  Тут  нужен  был  профессионал,
который ежедневно  "режет"!  Грубые  медицинские  ошибки,  не  остановленное
во-время    кровотечение,    неподготовленный     аппарат     искусственного
кровообращения - и в результате смерть.
   Его   очень   обижало   и   раздражало,   что   после   запусков   первых
межконтинентальных ракет, спутников, кораблей он так и оставался для всех до
самой смерти безымянным Главным конструктором. Почему? Как-то Хрущев пытался
объяснить это соображениями безопасности разработчиков. Смешно. Кто бы  стал
покушаться на их жизнь? Скорее всего, это помесь ревности к возможной  славе
подчиненных с боязнью потерять контроль над процессом - людьми со  всемирной
славой трудно управлять.
   Соцсистему Королев, по-моему, не любил.  Да  и  за  что  было  любить  ее
человеку,  доходившему  на  Колыме,  а  потом  годы  жизни  протратившему  в
шарашках? Конечно, дежурные фразы  насчет  самого  передового  общественного
устройства, самого, самого... на собраниях  и  митингах  он  произносил.  Но
как-то в кабинете Бушуева зашел разговор о привлечении  крупных  биологов  к
нашим работам. Кто-то назвал имя А.Л. Чижевского.
   - А что, - сказал Королев, - кажется,  подходяще.  Действительно  крупный
ученый.
   - Что вы! - вмешался одни из участников совещания. - Он же сидел!
   Впервые я увидел С.П. действительно рассвирепевшим. Он покраснел, стукнул
кулаком по столу и закричал в исступлении:
   - Вон!! Да, да! Я говорю вам! Убирайтесь вон!
   И, обратившись к Бушуеву, потребовал:
   - Чтобы я этого дурака у нас больше никогда не видел!
   Бушуев тогда все  же  не  уволил  "осторожного".  Он  буквально  выполнил
указание Королева: "спрятал" этого инженера, чтобы тот никогда не попался на
глаза С.П. Впрочем, Чижевский у нас так и не появился.
   Одно из  гнусных  следствий  тоталитарной  системы  слежки  и  доносов  -
взаимное недоверие, внутренняя за-крытость, подозрительность друг  к  другу:
не сексот ли? Из воспоминаний  и  книг,  опубликованных  в  последние  годы,
складывается впечатление, что слежка и донос  у  нас  даже  не  всегда  были
тайными. В армии, например,  при  каждом  крупном  воинском  начальнике  был
комиссар, или начальник политотдела, или кто там  еще.  И,  насколько  можно
понять, главной задачей этих людей было  наблюдение  за  благонадежностью  в
части, прежде всего - за благонадежностью командиров,  и  регулярные  доносы
("политдонесения") на них. Нет доносов -  плохо  работает  комиссар.  И  при
каждом  члене  Политбюро,  министре  был  такой  человек   -   спецпомощник,
спецреферент, главной обязанностью которого  было  обеспечение  безопасности
своего начальника. Но думаю, что главной его обязанностью было  смотреть  за
начальником, к которому приставлен. Со временем начальники различных  рангов
привыкли к своим соглядатаям, убедившись  в  их  относительной  безвредности
(они, как правило, не собирались рубить сук, на  котором  сидели),  и  стали
даже  стремиться  к  тому,  чтобы  иметь  собственного  карманного   шпиона.
Начальник, которому не полагалось иметь официального "помощника" из КГБ, мог
воспринимать это как признак незначительности своего положения.  Подозреваю,
что многие из них сами нанимали себе "помощников" или "референтов" из бывших
работников КГБ или милиции, чтобы хотя бы внешне повысить свой статус.
   Что касается секретности, лично мне она не мешала. Будучи человеком очень
рассеянным, я для себя нашел  выход  из  положения:  собственные  тетради  и
блокноты не заводил. С начала работы в КБ у меня были только две собственные
секретные тетради и портфель, который я должен был сдавать в секретный отдел
при уходе с работы. Но этими  тетрадями  пользовался  только  в  первый  год
работы, и то очень редко, а потом уже, когда у меня возникала  необходимость
написать что-то самому,  брал  блокнот  у  первого  попавшегося  сотрудника,
писал, отдавал ему, просил сдать в машбюро, а когда напечатают, то там же, в
секретном отделе, положить в мою  почту.  Это  не  могло  быть  не  замечено
"секретчиками". Раз в несколько лет раздавался звонок с предложением тетради
уничтожить,  а  секретный  портфель  сдать.  Но  я  почему-то   отказывался.
Чувствовал, что с каждым годом эти две  тетради  становились  для  меня  все
более  ценными.  Иногда  на  обычной  бумаге  набрасывал  идею   и   отдавал
сотрудникам на чистовое оформление  с  соблюдением  правил  секретности.  На
таких же листках, в обычных блокнотах и ежедневниках записывал  для  памяти,
что нужно будет сделать или проверить. И таких бумаг, черновых  набросков  у
меня к концу каждого рабочего дня  на  столе  скапливалось  довольно  много.
Время от времени я истреблял их.  Но  многие  почему-то  очень  не  хотелось
уничтожать, типичная плюшкинская черта. И время от  времени  папки  с  этими
черновиками складывал в сейф или просто в шкаф (в  зависимости  от  существа
заметок).
   А в остальном секретность документации нам, инженерам, была  удобна  тем,
что не надо было самим заботиться о сохранности чертежей, схем и всем  таком
прочем - за этим следила целая служба безопасности. Полезное  дело,  хотя  и
весьма дорогостоящее.  Дешевле  было  бы,  конечно,  приучить  работников  к
аккуратности, не быть разгильдяями. Но поскольку служба уже  существовала  и
работала, то почему бы ею не воспользоваться?  Хотя  если  по  существу,  то
ничего секретного в нашей работе не было и  скрывать  было  нечего.  Что  же
касается сохранения в секрете гениальных мыслей и идей от  заокеанского  или
какого другого интересанта, то при том высоком темпе развития  работ  красть
друг у друга идеи и технические решения было совершенно бессмысленно.  Более
того, если кто-то попытается жить за счет краденых секретов,  он  сам  себя,
свое  предприятие,  свое  государство  обречет  на  отставание:   тот,   кто
пристраивается в хвост, в хвосте и плетется. Это мы наблюдали на  протяжении
десятилетий в авиации, да и в других областях техники.
   Если же говорить о секретах, связанных в  дальнейшем  с  профессиональной
деятельностью космонавтов, то им вообще  нечего  было  скрывать,  разве  что
какие-нибудь  дурацкие  поручения  военных   начальников   по   каким-нибудь
"военным" наблюдениям, да и то только для того, чтобы скрыть свою глупость.
   У С.П. был "помощник", так сказать  официально  приставленный,  потом  их
стало два, потом три: суперважная персона! Одним он позже даже  поделился  с
Бушуевым. Практичный С.П. быстро превратил своих охранников и наблюдателей в
лакеев:  носили  за  ним  его  портфель  (там  же  секреты  государственного
значения!), привозили продукты домой  (тоже  секретные?),  вызывали  машину,
докладывали все нетайные и тайные  новости  о  сотрудниках,  о  подслушанных
спецслужбой разговорах. Одним словом, он превратил ведомственную службу  КГБ
в свою собственную. Наверняка они докладывали обо всем на Лубянку, но эти их
доклады едва ли всерьез  интересовали  "большой"  КГБ  (есть  наблюдение,  и
ладно), а вот местному владыке их информация могла  быть  очень  полезна!  И
официальные сексоты стали служить ему. Доподлинно я, конечно, знать об  этом
не могу. Но могу суммировать постепенно накопившиеся вроде  бы  разрозненные
факты.
   Например, был такой  случай.  По-видимому,  доброжелатели  хотели  как-то
предупредить меня, чтобы я держал язык за зубами, но прямо сказать  об  этом
они не отваживались, а может, и намекали, да я не понимал.  Однажды  поздним
вечером разговариваю я с одним нашим  инженером,  и  вдруг  он  прикладывает
палец к губам и глазами показывает на подоконник. Мы замолчали. В  возникшей
тишине стали слышны какие-то необычные звуки,  как  будто  кто-то  продувает
микрофон. Ничего себе! "И кому же они докладывают?!"  -  "Наверное,  и  С.П.
тоже!" Мне и в голову не приходило, что мною интересуются.  Надо  проверить!
Вскоре,  тоже  вечером,  после  окончания  рабочего  дня,  я  перед   своими
изумленными   товарищами   разразился   гневной   филиппикой    по    поводу
разгильдяйства в одной смежной группе инженеров. Мои коллеги поглядывали  на
меня с  недоумением.  "Что  это  он  перед  нами  разоряется?"  Но  проверка
подтвердила опасения - дня через два (обнаружилось  и  время  запаздывания!)
С.П. устроил грандиозный разнос руководителю той  самой  группы,  которую  я
"приложил". Конечно, мне было совестно перед хорошим человеком, пострадавшим
из-за моих экспериментов (впрочем, элемент разгильдяйства там все  же  был).
Но ничего страшного не произошло. Он так и не понял, за что  его  разругали:
разнос и разнос. Этот парень и в дальнейшем пользовался доверием С.П. Больше
я таких проверок, конечно, не устраивал - жестокая  и  опасная  вещь.  Но  к
сведению  принял:   работаю   под   колпаком.   Было,   конечно,   противно.
Единственное, на чем отводил душу, - давал понять,  что  я  знаю,  что  меня
подслушивают. Когда во время телефонного разговора  я  замечал,  что  кто-то
подключился,  обычно   пояснял   своему   собеседнику,   что   "эти"   опять
подслушивают, добавляя какое-нибудь крепкое словцо. Они терпели, не выдавать
же себя. Впрочем, постепенно о подслушивании стало широко  известно,  и  они
начали срываться. Как-то раз  во  время  подобного  телефонного  комментария
подслушивающий не выдержал, включился в разговор и  завопил:  "Что  вы  себе
позволяете?! Это наша работа!" Столкнувшись с подобными  фактами,  я  понял,
что и партком, и органы на уровне нашего предприятия фактически работают  на
С.П. Так же как на государственном  уровне  аппарат  партии  и  КГБ  служили
генсеку. Ни партии, ни КГБ власть в стране не принадлежала. Они были  только
инструментами власти определенных фигур, и не больше. Какова власть, таков и
инструмент. И нечего на них списывать все грехи.
   Мне кажется, что многие сотрудники этих органов и аппаратов своей  работы
стыдились. И в какой-то степени ставили крест  на  собственной  человеческой
порядочности, попадая в эти ведомства. Может быть, поэтому их  представители
то и дело оказывались замешанными в  каких-нибудь  нечистоплотных  делах.  А
может быть, просто происходил своего рода естественный отбор. Из трех  таких
"помощников" С.П. двое  впоследствии  оказались  замешанными  в  уголовщине.
Один, говорили, участвовал в махинациях  с  распределением  квартир,  другой
оказался причастным к известному скандалу в АПН (уже после перехода от нас в
эту организацию, созданную в свое время, как все считали, КГБ), связанному с
присвоением гонораров за космические снимки, которые они получали от  нашего
КБ бесплатно. Или эти скандальные истории с кооперативами, банками, фирмами,
созданными бывшими работниками КГБ.
   Что же все-таки заставляло С.П. начинать каждый свой день на  рассвете  и
заканчивать  его  глубокой  ночью?  И  каждый  такой   день   был   наполнен
неприятностями, неудачами, разными ЧП, необходимостью принимать неприятные и
рискованные решения (и в какой-то части эти решения должны были оказаться  и
оказывались неправильными  или  неудачными),  за  которые  рано  или  поздно
придется отвечать, получать "арбузы" и разносы! И  так  изо  дня  в  день  -
каторга! Что двигало С.П.? Что заставляло  его  блефовать,  браться  за  все
более и более безнадежные и фантастические  проекты  ("потом  разберемся!"),
брать  на  себя  ответственность  за  невыполнимые  сроки   ("образуется!")?
Честолюбие? Да, конечно. Об этом я уже говорил. Но можно  ли  все  объяснить
только честолюбием? Что же еще? Нужда? Конечно, по началу была  и  нужда,  и
несбывшиеся надежды, и страдания. За  плечами  были  и  голодная  юность,  и
Колыма, и шарашки. Но все это уже ушло в прошлое. Теперь он  и  академик,  и
лауреат, и так далее, и тому подобное. Что стимулирует  людей  на  поступки,
связанные с риском, напряжением?  Тщеславие,  власть,  возможность  получать
дозволенные и недозволенные удовольствия, стремление быть в центре  событий?
О тщеславии уже тоже говорилось. Но, по-моему, не может тщеславие  заставить
человека загонять себя в каторжную жизнь.
   Может быть, все-таки власть? Наверное,  стремление  к  власти  в  природе
человека. Почему мы любим детей,  щенков,  котят?  Да,  понятно  -  инстинкт
продолжения рода. Но не  только!  Есть  еще  и  инстинкт  власти  -  мы  ими
командуем,  поучаем,  "воспитываем"!  И  другой  инстинкт   их   за-ставляет
повиноваться более сильным, от которых зависит сама их жизнь!  Это  касается
не только человека. Вы видели когда-нибудь, как утка плывет во главе  своего
выводка, созывая и подгоняя непослушных и слишком  инициативных?  Когда  они
подрастают, инстинкт повиновения начинает  отказывать.  У  некоторых  (может
быть, их слишком интенсивно и слишком многие  воспитывали?)  стимулом  жизни
становится желание подчинять других. Так что к честолюбию,  наверное,  можно
присоединить и стремление к власти, стремление к самоутверждению.
   Удовольствия? Например, хорошо поесть, выпить?  Однажды,  кажется,  после
первого и неудачного старта  ракеты  Р7,  Тюлин  после  окончания  совещания
работников НИИ-4, уже глубокой ночью,  сказал,  потягиваясь  и  с  некоторым
злорадством: "Ну и врежет сегодня Серега!" Я взглянул на него с  удивлением.
Хотя как человека Королева я тогда еще  практически  не  знал,  мне  все  же
трудно было себе представить его любителем топить горе в вине - не  тот  тип
человека. Хотя выпить в подходящей компании хорошего коньяка - это он любил.
Никогда нетрезвым его не видел. Вкусно  поесть,  конечно,  любил.  Насколько
помню, он всегда мне казался толстым. Давно замечено, что много и напряженно
работающие лидеры становятся толстяками (по крайней мере, так было  раньше).
Люди  такого  типа  ежедневно  работу  кончают  взвинченные,   измочаленные,
уставшие, приезжают домой поздно. Надо же как-то разрядиться,  расслабиться,
прийти в себя, на чем-то душу отвести, успокоиться.  Что  и  происходило  за
столом. Это могло  стать  отдушиной,  единственной  ежедневной  человеческой
радостью и развлечением.
   Что касается женщин,  наверняка  они  были.  И  кое-что  организовывалось
некоторыми  заинтересованными  в  заказах  и  поддержке   смежниками,   даже
существовала подозрительная квартира  в  наших  подлипкинских  "черемушках".
Иногда происходил какой-то странный  и  даже  смешной  обмен  двусмысленными
репликами с Мишиным за столом во время обеда. Как будто  они  хвастали  друг
перед другом победами на любовном фронте. Но известно,  что,  когда  мужчины
начинают хвастаться успехами у женщин, это обычно  означает,  что  на  самом
деле похвастаться особенно нечем. Не был он донжуаном.
   Он был безусловно талантливым человеком, честолюбивым  в  хорошем  смысле
слова. Стремился  расширить  свои  возможности.  Пытался  создавать  филиалы
своего КБ в Златоусте, Самаре,  Омске,  Красноярс