ты интересен и
нужен, все хотят слушать тебя и общаться  с  тобой.  Каждый  на  эту  лавину
реагирует по-своему. Кого-то, может быть,  она  ошарашивает  настолько,  что
пропадает  чувство  реальности.  Человек  начинает  много  выступать,  порой
десятки раз повторяя одно и то же. Меняется вдруг самооценка, он  на  глазах
начинает раздуваться, появляются капризы, завышение  требований  к  жизни  и
условиям работы. Такое наблюдается у немногих и,  главное,  проходит.  Берут
верх здравый  смысл  и  влияние  окружения,  тех  же  товарищей  по  работе.
Большинство же сразу к своей  популярности  относятся  с  достаточной  долей
юмора, что позволяет сохранять чувство меры.

   Прошло почти сорок лет  с  начала  полетов  человека  в  космос.  Что  же
принесли эти полеты гражданам страны, которые оплачивали  эти  дорогостоящие
работы? Что бы ни говорили  политики  и  чиновники,  оплачивало  эти  работы
общество  в  целом,  трудящиеся,  налогоплательщики,  отдававшие  часть  ими
заработанных денег государству. Так вот люди,  которые  платили,  ничего  не
получили. А кто же получил?
   Ну, во-первых, политики, руководители государств  получили  материал  для
доказательства своей мудрости и преимуществ государственного строя,  который
они  представляли  ("социализм  -  стартовая  площадка   для   проникновения
человечества  в  космос").  Или  результатом  "освоения   космоса"   явилось
восстановление   престижа   страны   как   лидера   технического   прогресса
человечества ("припев" к лунной  экспедиции  -  оказывается,  25  миллиардов
долларов было заплачено американцами  за  престиж,  в  котором  сомневались,
по-видимому, только конкурирующие между собой политики).  Но  это,  в  конце
концов, их  дело,  а  не  налогоплательщиков.  Налогоплательщики  не  должны
оплачивать частные расходы нанятых слуг.
   Во-вторых, инженеры, врачи и другие  специалисты,  работавшие  в  области
пилотируемых полетов, научились делать  космические  корабли  и  орбитальные
станции, обеспечивать жизнь человека в условиях полета. Они получили в  свое
распоряжение заводы, деньги, построили испытательные стенды, центры связи  и
управления, научились управлять этими полетами.  Получили  экспериментальный
материал для реализации возможностей человека жить  и  работать  в  условиях
невесомости и созданных ими конструкций.
   Но этот опыт и знания носят, так сказать, инструментальный характер. Этот
опыт и знания нужны для того, чтобы на орбите выполнять работу,  наблюдения,
исследования в интересах нанявших их налогоплательщиков. Потому что  до  сих
пор пилотируемые полеты правительства оплачивали не из  своих  денег,  а  из
денег общества. А вот сами работы, наблюдения, исследования пока не принесли
людям ни  материальной  пользы,  ни  новых  возможностей  для  производства,
экономики,  ни  новой  информации  о  мире,  в   котором   мы   живем.   Вот
автоматические  космические  аппараты  связи  и  ретрансляции  телевизионных
передач,    контроля    поверхности    Земли,    навигационных    измерений,
астрофизических исследований звезд и галактик принесли и конкретную  пользу,
и новую информацию. Обидно это сознавать, но это так. Я не утверждаю, что  и
впредь толку от пилотируемых полетов будет как от козла  молока.  Факт  этот
говорит только о том, что мы действовали слишком примитивно и до сих пор  не
добились того, чего хотели: открыть для людей новую сферу деятельности. Пока
мы даже еще не поняли, где, в какой области работы на орбите  человек  может
оказаться настолько  эффективен,  чтобы  затраты  на  его  полет  на  орбиту
оправдывались.
   Какую роль в этом деле сыграли  сами  космонавты?  Никакой.  Правда,  они
резонно могут возразить, что во время полета делали то, что им  поручали,  а
иногда и больше. Действительно, не вооруженные идеями, инструментами  они  и
не могли что-то полезное сделать не для посылавших их инженеров, а для людей
вообще. А сами они этих идей генерировать не смогли и  обвинять  их  за  это
никак нельзя.
   Но вот с чем пришлось столкнуться. Одной из важнейших  "инструментальных"
задач  первых  десятилетий   космических   полетов   была   оценка   границы
длительности без-опасного пребывания и работоспособности человека на  орбите
в условиях невесомости, в условиях жизни и работы на космических кораблях  и
орбитальных станциях. На  животных  такой  эксперимент  ставить  практически
невозможно: они не могут отринуть сигналы непрерывного падения и  качки,  не
могут убирать свои испражнения, не могут  выполнять  физические  упражнения.
Многого  они  не  могут.  Поэтому  практически  оценить   допустимые   сроки
пребывания человека на орбите можно только в прямых  экспериментах  в  самих
пилотируемых  полетах  с  постепенным  наращиванием   длительности   полета.
Конечно, это опасный и жестокий способ, но другого найти  мы  не  смогли.  В
таких экспериментах, начавшихся примерно  с  семидесятого  года,  космонавты
рисковали своей жизнью или, может быть, чем-нибудь еще.  Кстати,  американцы
пошли тоже по тому  же  пути:  длительность  первой  экспедиции  на  станцию
"Скайлаб" была около месяца, второй около двух месяцев, а  третьей  -  около
трех месяцев.
   Когда мы начали увеличивать продолжительность полета, то натолкнулись  на
решительное  противодействие   космонавтов.   Можно   было   понять   первых
космонавтов,  летавших  всего  по  нескольку  дней:   период   адаптации   к
невесомости, как правило, продолжается от одного до пяти - семи  дней.  И  в
этот период большинство чувствует себя, мягко говоря, дискомфортно.  Поэтому
тогдашние утверждения типа "уже пять суток -  на  пределе  выживания"  можно
понять. Но потом, когда выяснилось, что после  окончания  периода  адаптации
вроде бы уже можно жить и работать более-менее нормально, возражения  против
наращивания продолжительности полетов становились все  более  категоричными.
Опять же можно было понять Елисе-ева. Он в то время уже был и  руководителем
полета, и отвечал в  нашем  КБ  за  состояние  и  работоспособность  экипажа
станции, и ощущал себя кем-то  вроде  представителя  профсоюза  космонавтов,
обязанного заботиться об их здоровье, об их интересах. Но сами-то космонавты
неужели не помнили о том, что их никто не  агитировал  и  не  тащил  на  эту
работу, никто не заставлял идти на риск. Это  профессиональный  риск,  риск,
связанный с тем, что они взялись быть первопроходцами в этом деле.  Не  все,
конечно, возражали. Некоторые  проявили  настоящий  профессионализм.  Но  их
оказалось мало.
   Ощущали ли они себя первопроходцами? Да! Само собой!  В  застольях  и  на
митингах слова эти часто, наверное, произносились.  Другое  дело  осознание,
куда шли первыми и зачем? А что касается славы, так это понятно -  плата  за
риск.
   Модель внешнего поведения  многих  космонавтов  никак  не  раскрывала  их
индивидуальности и того, чем они жили.
   Что между ними было общего? Все они выросли  в  пятидесятые  годы:  жизнь
тяжелая, скудная, благополучие воспринималось как временное и сопровождалось
четким пониманием необходимости  определенного  алгоритма  поведения  -  "не
чирикай". Второе сходство - осознание, что  о  тебе  никто  не  позаботится,
конкуренция большая, а ставки высоки. Обойти конкурента, вытолкнуть  его  из
"гнезда",  для  этого  могли  заключаться  временные  союзы  и  объединения,
особенно  если  один  из  конкурентов  проявлял  какую-то   слабину,   вроде
"недержания речи", хотя бы в за-столье, или еще что-нибудь в этом роде.
   А что касается индивидуальных особенностей, здесь можно упомянуть многих.
   Гагарин производил впечатление хитрого, себе на  уме  мужичка  из  глухой
деревни, ему быстро надоели опека и тогдашнего начальника ЦПК врача  Карпова
(удалось коллективными усилиями его вытолкнуть),  и  заменившего  его  позже
Н.Ф. Кузнецова, и Каманина (конечно, особенно Каманина,  но  его  космонавты
еще долгие годы побаивались). Не совсем  было  понятно,  зачем  ему  власть.
Может, причина крылась  в  понимании,  что  шумиха  вокруг  его  подвига  не
соответствует содержанию его дальнейшей жизни и работы.
   Герман Титов тоже был (и, наверное, сейчас) в принципе неглуп, но  внешне
производил впечатление любующегося собою человека в роли героя. Но он  то  и
дело попадал в какие-то дурацкие истории. Однажды,  после  одной  из  первых
поездок за границу, приехал к С.П. с рассказом о поездке и подарил ему часы,
которые якобы привез специально в подарок С.П. Тот завелся: наверняка  Титов
часы не покупал (да, наверное, и денег у него для этого не было),  а  просто
"передарил" свой подарок по принципу "на тебе боже,  что  мне  не  гоже".  И
отдал часы службе безопасности: проверить,  нет  ли  какой  диверсии  против
Главного конструктора. "Есть, Ваша светлость,  -  радиация!"  Стрелки  часов
были покрыты фосфором, и, естественно, радиометры показали наличие радиации.
"Покушение на Главного конструктора!" Раззвонили, где только можно.  Хотя  в
газеты, конечно, ничего не просочилось. А бедного Германа  совсем  затюкали.
Ему, конечно, хотелось  еще  участвовать  в  полетах,  но  уже  не  светило:
конкуренты по любому поводу поднимали  шум,  да  и  начальство  не  жаловало
эмоционального и любящего выпить космонавта. А герой, помимо всего  прочего,
должен обладать способностью (и демонстрировать это) пить как слон!
   Павел  Попович  всегда  производил  на  меня  впечатление   симпатичного,
добродушного и в то же время хитрого и весьма прагматичного хохла.
   Андриян Николаев мне тоже  нравился  своим  простодушием  и  своеобразным
обаянием. Брак его с Валентиной Терешковой, по моему мнению, был  неудачным.
Хотя ни он, ни она на эту  тему  со  мной  никогда  не  откровенничали.  Был
осторожен - в конфликты с начальством, по-моему, никогда не вступал.
   Валерий Быковский был, вероятно, неплохим летчиком. Один из немногих, для
кого дискомфорт первых дней невесомости был  просто  как  с  гуся  вода.  Не
брезговал  "неприличными"  поручениями  своего  начальства  по   участию   в
дискуссиях, содержание которых, мягко говоря, высасывалось из пальца. Брался
за сомнительную работу. Например, одно время был кем-то вроде директора Дома
советско-германской дружбы в восточном Берлине.
   Терешковой тяжело достались ее трое суток в полете. Это  было  слышно  по
голосу на связи, хотя слова произносились "по протоколу". После полета и для
нее  началась  обычная  для  космонавтов  тех  лет  круговерть  с  приемами,
поездками по всему миру  и  бесконечными  выступлениями.  Ее  стали  активно
использовать  для  пропаганды  и   представительства   везде,   где   только
представлялся случай. Тут ее вины не вижу. Но когда она стала  председателем
Союза обществ дружбы с зарубежными странами (или что-то в этом роде)  -  это
уже было неприлично.  Совершенно  очевидно,  что  эта  организация  являлась
крышей для нашей разведки и финансирования наших агентов в  других  странах.
Зачем ей-то было соглашаться на такую работу? Профессиональные разведчики  -
это другое - они сами выбрали свою профессию, а зачем  она  взялась  за  это
дело? Как-то я спросил ее: зачем она занялась этим неблаговидным делом.  "Да
что ты говоришь такие вещи! Да разве можно?!.." А в общем, если не  обращать
на это внимания, она симпатичный мне человек.
   Еще несколько  замечаний  по  поводу  иностранных  космонавтов  на  наших
станциях и кораблях.
   Международное сотрудничество в космических полетах с самого начала, еще с
программы  "Союз-Аполлон",  приняло  характер  циркового   представления   и
некоторого виртуального действа: как будто имитация  деятельности.  Хотя  на
эту имитацию тратились вполне  реальные  деньги,  время  и  производственные
усилия (надо было изготовлять, готовить и запускать ракеты,  пилотируемые  и
грузовые корабли). Но как будто все участники этого шоу договорились:  будем
только имитировать и  много  шуметь  о  новых  шагах  вперед  в  космос,  об
укреплении дружбы народов  и  разрядке.  Даже  осуществили  в  ознаменование
окончания нашей позорной авантюры в Афганистане полет с участием  афганского
космонавта, которому  опасно  было  возвращаться  на  родину.  Он  и  сейчас
перебивается где-то на чужбине.
   Ничего   серьезного   в   этих   совместных   полетах   с    космонавтами
социалистических и других стран не  делалось.  Насколько  я  понимаю,  также
действовали  и  американцы,  но  у  них  это  выглядело  не  так  откровенно
бессмысленно. Да и откуда появиться было  смыслу?  Инженеры  от  этого  дела
отстранились: своих забот хватает. А поскольку затевалось сотрудничество как
политическое представление, то и  решающий  голос  в  определении  программы
полета, целей, инструментов принадлежал людям, которые над нашими проблемами
и не  задумывались  и  не  интересовались  ими,  и,  естественно,  не  могли
предложить  хоть  что-то  сколько-нибудь  разумное.  Их  хватало  только  на
демонстрацию предусмотрительности. Например, бедного болгарского  космонавта
заставили сменить свою фамилию Какалов на Иванов:  кому-то  показалось,  что
его фамилия по-русски звучит неприлично! Примерно то же  самое  произошло  с
Гермашевским, фамилия которого по-польски звучит Хермашевский.  Но  в  нашей
прессе, во всех сообщениях и по ТВ его обзывали Гермашевским.  Согласовывали
ли это с ним (а может быть, даже с польским правительством),  не  знаю,  но,
скорее  всего,  дожали  бедного.  Кто  этим  занимался?  Наверное,  замполит
Главкома ВВС.  Гермашевский  с  тех  пор  выглядел  несколько  смущенно,  но
расстраиваться не стоило, так как тут же родилась веселая частушка:

   Космонавту ПНР заменили х... на герр,
   Потому что в ПНР много х... но мало герр!

   Некоторые совместные полеты вспоминаются в основном из-за  неприятностей,
которые, к счастью, окончились благополучно и выглядели  несколько  комично.
Например, мы много и долго воевали с ВВС за  равноправие  при  распределении
ролей и круга обязанностей между членами экипажа. Практически  шел  спор  по
вопросу, кому быть командиром экипажа. "Конечно,  командиром  экипажа  может
быть только профессиональный командир, то  есть  только  военный".  Обратите
внимание: такая же картина и у американцев. Почему такое совпадение  позиций
ВВС и НАСА? Может быть, и тех, и других больше всего беспокоил  и  беспокоит
вопрос не профессионализма, а  дисциплины?  Вопрос  безусловного  выполнения
команд с Земли? Ну, а мы, естественно,  утверждали,  что  старшим  на  борту
должен быть более знающий, более опытный и, главное,  лучше  понимающий  то,
что нужно делать на борту орбитальной станции, то  есть  инженер.  На  нашей
стороне была и накопленная статистика: во время полета, как правило,  быстро
обнаруживались фактические лидеры экипажей, и в большинстве случаев это были
наши бортинженеры.
   В этой войне Алексей Елисеев вдрызг рассорился со своим старым  приятелем
Владимиром Шаталовым (еще со времен их  совместного  полета).  Но  как-то  в
союзе с начальством (легко понять,  что  все  самые  высокие  начальники  по
гражданской линии, а их все же большинство, были на нашей  стороне)  удалось
сподвигнуть ВВС на экспериментальный компромисс: в двух полетах 1979 и  1980
годов командирами экипажей стали наши ребята - Рукавишников  и  Кубасов.  И,
как  нарочно,  при  возвращении  из  полета  Рукавишникова   и   болгарского
космонавта был какой-то сбой в автоматике, с  которым  Николай  Рукавишников
успешно справился. Но ВВС все равно подняли крик: "А если бы  сбой  оказался
более серьезным?" При возвращении Кубасова с венгерским космонавтом Фаркашем
произошел отказ в системе включения двигателей  мягкой  посадки  спускаемого
аппарата, и они приземлились со скоростью около 8 метров в секунду (около 30
километров в час).  Но  надо  учитывать,  что  корпус  спускаемого  аппарата
значительно более жесткий, чем у автомобиля, и это, естественно,  привело  к
серьезному "столкновению" с Землей. Ничего страшного не произошло, они  даже
испугаться не успели и отделались, кажется, только синяками.  Но  опять  был
дружный вопль ВВС  и  смех  у  остальных:  не  может  же  отказ  в  бортовой
автоматике произойти из-за фамилии командира экипажа.
   Однажды, как нарочно, при возвращении  международного  экипажа  произошел
крайне неприятный казус.  При  проведении  очередной  модернизации  кораблей
"Союз" с целью  сокращения  топлива  несколько  изменили  последовательность
разделения отсеков корабля. Орбитальный отсек стали отделять не  в  процессе
спуска с орбиты, а заранее, сразу после  отделения  корабля  от  станции.  В
такой схеме, при выдаче тормозного импульса для перевода корабля с орбиты на
траекторию спуска, не нужно было  тормозить  орбитальный  отсек,  и  поэтому
можно было сэкономить несколько десятков килограмм топлива. А эти килограммы
очень   даже   могли   пригодиться.   При   возвращении   этого   невезучего
международного экипажа, уже после отделения орбитального  отсека,  произошел
сбой  в  процессе  ориентации  перед  выдачей  тормозного  импульса.   Такие
неприятности бывали и раньше. Обычно ничего страшного в этом не было.  Чтобы
сесть в выбранном районе, откладывали спуск на сутки  и  проводили  повторно
эту  операцию  либо  в  режиме  ручного  управления  ориентацией,   либо   в
автоматическом режиме, если анализ  неудачи  показывал,  что  на  это  можно
пойти. Однако в  нашем  случае  неприятным  осложнением  оказалось  то,  что
ассенизационное устройство отлетело от корабля, так как  оно  расположено  в
орбитальном отсеке. Сутки - это большой срок. Как быть при необходимости  (а
за сутки она наверняка возникнет) оправиться?  Снимать  скафандр?  Ну  снять
скафандр в тесном пространстве спускаемого аппарата  еще  можно,  хотя  и  с
большим трудом. Но как  потом  надеть  его?  А  не  надевать  нельзя!  И  по
инструкции нельзя спускаться не в скафандре, да  и  снятый  скафандр  некуда
девать! Значит, скафандр снимать нельзя, и экипажу этого не разрешили. Таким
образом, все должно было оставаться внутри скафандра.  Вот  ужас-то!  Бедные
ребята - на их долю выпало унизительное и тяжелое испытание.
   "СОЮЗ"
   Это началось летом 1959 года. В разгар работы  над  "Востоком".  В  цехах
приступили к изготовлению первых корпусов спускаемых аппаратов  и  приборных
отсеков, на полную  мощность  работали  конструкторские  отделы,  готовилась
техническая  документация,  электрики  заканчивали  выпуск  схем.  Это  было
прекрасно, но ведь надо было думать и о завтрашнем дне. Темп развития  работ
в космической технике тогда  был  настолько  велик,  что,  если  заранее  не
подготовиться, не выбрать следующую цель, можно вместо авангарда оказаться в
арьергарде. Куда  идти  дальше?  Шустин  предлагал  сразу  переключаться  на
разработку  марсианской  экспедиции  (вперед  так  вперед!  -  тут  в  части
"передовитости" цели ну никак не промахнемся!). Несколько более прагматичный
Молодцов  предлагал  пока  ограничиться  разработкой  высадки  на  Луне.   А
Феоктистов (ну что с начальства взять) предлагал  остановиться  на  создании
орбитальных станций ("А зачем лететь на Луну? И тем более на Марс?").
   В нашей небольшой компании корабельных  проектантов  шли  споры.  Единого
мнения достичь не удавалось. Но в одном мы все-таки  сходились:  прежде  чем
решать любую из этих задач, нужно научиться сближать корабли  и  космические
аппараты на орбите и соединять их между собой. Без этого  бессмысленно  даже
думать о сколько-нибудь сложных космических предприятиях. Исходя из этого, я
сформировал группу для исследования проблемы сближения и стыковки во главе с
Шустиным. Она должна  была  выявить  технические  сложности  этой  проблемы,
наметить  варианты  ее  решения,  найти  организации,  которые   смогли   бы
разработать  нужную  аппаратуру.  Задача  была   достаточно   сложной.   Как
сближаться,  понятно.  Нужно  уметь   определять   относительное   положение
сближающихся кораблей, его изменение и  управля