ремя  работы
на станции, вот вам наши режимы ориентации  и  электропитание.  Приходите  и
работайте.
   В таком подходе был принципиальный порок. Ведь в выборе хотя бы  основных
целей машины, в выборе и в конструировании инструментов для достижения  этих
целей и заключена главная задача авторов. Ибо они наиболее заинтересованы  в
эффективности, в результативности своей деятельности. Хотя,  конечно,  можно
работать и по заказу, если он  внятно  и  разумно  сформулирован.  Но  таких
заказчиков не было (как, впрочем, и сейчас), а сами мы оказались не готовы к
выполнению этой главной работы. Добровольцы,  которые  обращались  к  нам  и
получали  место  на  станциях,  оказались  не  способными  ни  к  постановке
интересных задач, ни к созданию инструментов, эффективность  работы  которых
естественным  образом  связывалась  бы  с  деятельностью  экипажа   станции.
Впрочем, последнего требования  ясно  даже  не  формулировали.  Разработчики
инструментов оказывались не способными провести необходимую отработку их  на
земле,  до  полета.  Как  правило,   все   предложенное   либо   просто   не
функционировало  в  полете,   либо   эксперименты   ставились   неправильно,
по-детски.
   Примером  такой   очередной   неудачи   служит   история   с   установкой
субмиллиметрового телескопа на станции "Салют-6".  Предложение  исходило  от
группы  астрофизиков  Физического  института  Академии  наук  во   главе   с
Соломоновичем.
   Для середины семидесятых годов установка большого  (с  диаметром  зеркала
около 1,3 метра)  телескопа  для  наблюдений  в  инфракрасном  диапазоне  на
орбитальной станции была достаточно привлекательной, хотя  и  оставалось  не
понятным,  зачем  такой  телескоп  устанавливать  на  орбитальной   станции.
Сложность задачи создания инфракрасного телескопа  заключалась  в  том,  что
приемник излучений нужно было охлаждать до температуры  жидкого  гелия.  Это
можно было сделать, либо помещая приемник в сосуд с жидким гелием (как это и
делалось до последнего времени на ИК телескопах, выводимых на орбиту),  либо
установив  на  борту  станции  холодильную  машину,  способную  поддерживать
температуру приемника, равную 4 градусам Кельвина.
   Нам хотелось внести вклад в это  дело  и  удалось  уговорить  взяться  за
разработку и изготовление основных элементов холодильной установки директора
Омского машиностроительного  завода  министерства  нефтяного  и  химического
машиностроения  Шеина.  Министра  (Брехова)  тоже  удалось  уговорить   дать
разрешение на  эти  работы  (обычное  дело  -  сначала  соблазнить  главного
"рабочего", а потом его начальство). Проект установки был сделан в нашем  КБ
под руководством В.С. Овчинникова, Д.И. Григорова и С.А.  Худякова.  Дело  в
основном приходилось вести с Худяковым - он был  неформальным  лидером  этой
работы. С большим трудом (начальство наше, как обычно, вставляло, где только
возможно, палки в колеса - это, можно сказать, тоже дело обычное, а главное,
задача действительно была сложной) уникальную бортовую холодильную установку
удалось сделать. Заводские испытания подтвердили ее работоспособность.  И  в
полете она работала. Но мы  сели  в  очередную  калошу  там,  где  никак  не
ожидали.
   "Салют-6" опять понадобилось запустить к какому-то  очередному  торжеству
(кажется, 60-летнему юбилею революции). Уже весной все, что  устанавливается
на станции, должно было быть поставлено на сборку и  испытания.  А  телескоп
запаздывал. ФИАН явно не успел отработать  в  наземных  условиях  оптическую
схему телескопа и уж тем более телескоп в целом. Тут обычная любимая позиция
нашего начальника: "Ах, вы не готовы? Снимаем с  борта!  Есть  постановление
правительства о сроках запуска, и мы его нарушать не можем". Какое  величие,
какая власть! Но как можно было снимать главный инструмент станции с  борта?
Самим обессмысливать свою собственную работу! "А это вообще не ваше дело. За
запуск станции отвечаю я!" Та же стандартная картина:  главный  противник  -
твое собственное непосредственное начальство. Но и "в тылу" было  не  лучше.
Слабый человек, Соломонович подписывал заключения о допуске к установке явно
еще не готового телескопа, заключения  о  допуске  к  дальнейшим  испытаниям
телескопа, у которого в процессе испытаний обнаруживались  неисправности,  и
допуск в полет явно не доработанного по выявленным неисправностям телескопа.
А наши испытатели и контролеры? "Что вы от  нас  хотите?  Мы  все  знать  не
можем!  Замечание  отписано?  Отписано.  Допуск  разработчика  к  дальнейшим
работам есть? Есть! Все. Поехали дальше!" Они стали  еще  более  послушными,
чем при Королеве. Это уже было прямое холопство. И  конечно,  случилось  то,
что и должно было случиться.  Станцию  запустили,  инфракрасный  телескоп  в
полете так и не заработал. И в очередной раз  ничего,  никаких  практических
результатов, которые бы оправдывали затраты и усилия, мы не получили.
   Конечно,  новый  инженерный  опыт:  особенно   опыт   преодоления   наших
собственных ошибок, приема на станцию 16 экспедиций и 12 грузовых  кораблей,
более чем четырехлетний опыт эксплуатации станции, был получен. Но опять  же
это всего лишь инструментальные достижения.

   В 1980 году я сделал очередную попытку участвовать в полете на станцию  в
связи с  необходимостью  ремонта  системы  терморегулирования  -  надо  было
вскрыть (буквально - разрезать трубки) магистрали, заполненные жидкостью,  и
установить новые насосы во вскрытый контур. Мысль о полетах никогда меня  не
оставляла, но оторваться от конструкторской работы было  трудно.  Годами  не
брал отпуск. Не покидало ощущение, что стоит отлучиться хотя бы не  надолго,
и с моим делом что-то случится. И это ощущение возникло не просто так.
   Например, летом 1962 года я взял отпуск и уехал в Латвию. Вдруг  позвонил
Флеров: немедленно возвращайтесь  -  очередной  заговор  начальства.  Сел  в
машину и уже утром был в  КБ.  Но  все  равно  опоздал.  Операция  была  уже
проведена: мой Девятый отдел разделили на три части. Два отдела оставили  на
территории бывшего Грабинского КБ, расположенного  по  другую  (от  основной
территории КБ) сторону железной дороги, а корабельные проектанты  вместе  со
мной направлялись в главный  корпус  на  основной  территории,  в  проектный
отдел, который до того занимался только ракетами.  Королев  только  разводил
руками. Решение принято, оформлено приказом ("согласовано наверху!"),  и  он
ничего не может поделать.
   Верить С.П. было  никак  нельзя:  такие  вещи  без  него  никоим  образом
происходить  не  могли.  Потом  я  понял,  что  С.П.  заподозрил  Бушуева  в
сепаратизме.  Дело  в  том,  что  инженеры,  работавшие   над   космическими
аппаратами, почувствовали,  что  С.П.  начинает  (без  специального  умысла,
конечно) задерживать работы: без него ни один вопрос, связанный с  загрузкой
завода и конструкторских отделов, решить было нельзя. Я бы сказал,  что  это
вполне естественно: С.П. объединял дело. Но он действительно был  перегружен
работами по остальной тематике КБ, связанной  с  разработкой  боевых  ракет,
хозяйственными  и  организационными  делами.  К  нему  просто  трудно   было
пробиться. А тут в академии возникла мысль  (у  Келдыша,  надо  полагать,  а
может  быть,   у   Петрова,   будущего   директора   Института   космических
исследований)  о  том,  что  нужно  создать  организацию,   в   которой   бы
сотрудничали  и   разработчики   космических   исследовательских   приборов,
телескопов, и инженеры,  разрабатывавшие  космические  аппараты  и  корабли,
электрические схемы  и  приборы,  то  есть  объединить  их  с  филиалом  КБ,
руководимым Бушуевым.
   Мысль о том, чтобы поставить дело  космических  исследований  на  прочную
инженерную основу, была, в принципе, наверное, правильной, и у нас в филиале
о таком варианте могли идти разговоры. Судя по  всему,  какой-то  гад  донес
С.П.: мол, собираются удрать! Бушуев  подозревал  в  этом  доносе  Мишина  -
вполне может быть. Таким образом, заговор созрел не против  меня,  а  против
Бушуева.  Его  сняли  с  должности  начальника  филиала,  а  меня  с   моими
корабельными проектантами перевели в главный корпус  КБ  на  всякий  случай,
чтобы выбить почву из-под ног сепаратистов, буде они вдруг опять появятся.
   Другой случай, еще раз показавший опасность длительного отсутствия в  КБ,
был связан с моей четырехмесячной подготовкой к полету на "Восходе". Когда я
вернулся в КБ после полета, то обнаружил, что  уволен  с  предприятия  (С.П.
оправдывался: "Это  решение  министерства  -  вам  предстоит  встречаться  с
иностранцами, ездить по всему миру, будете в качестве работника  академии"),
работы по проекту корабля "Союз" переданы от Бушуева к  другому  заму  С.П.,
другой группе проектантов и изменено само назначение корабля. Он, видите ли,
должен стать кораблем военного назначения! После грандиозного скандала я был
восстановлен на работе, вернул проект "Союза" к себе и к моим проектантам  и
к  его  первоначальному  назначению,  уведя  от   бессмысленности   военного
применения. Много усилий пришлось затратить на  то,  чтобы  завод  продолжил
работать по уже выпущенной документации. И  так  бывало  не  раз.  Когда  же
руководителем нашей организации стал  Глушко,  опасность  моего  длительного
отсутствия  в  КБ  уменьшилась.  Глушко   был   интеллигентным,   порядочным
человеком.
   Летом 1980 года я был включен в экипаж, в который,  кроме  меня,  входили
Леонид Кизим и Олег Макаров, и  начал  подготовку  к  полету.  Врачи  центра
подготовки  всячески  цеплялись  ко  мне  опять,  в  основном  в   связи   с
перенесенной в детстве язвой желудка, но поначалу удавалось от них отбиться.
В сентябре (к первоначальному  сроку  полета)  медицинское  заключение  было
положительным и подтверждалось, что наш экипаж остается основным.  Но  затем
срок полета перенесли на ноябрь, и мои противники вновь оживились.  Конечно,
может быть, это лишь моя мнительность, но казалось,  что  был  разработан  и
осуществлен план, как не допустить меня к полету.
   На этот раз атака велась со стороны сердца. Началось  это  в  октябре  во
время комплексных зачетных тренировок  на  тренажере  корабля.  Кизим  вдруг
откуда-то подхватил отчаянный грипп и обчихал все два  кубометра  свободного
объема спускаемого аппарата. Через некоторое время, естественно,  заболел  и
Макаров. Я держался дольше всех,  но  в  конце  концов  все-таки  заразился,
потекло из носа,  и  врачи  заявили,  что  у  меня  после  гриппа  появились
отклонения    в    электрокардиограмме.    Но    проверки    в     Институте
медико-биологических проблем  Минздрава  не  подтверждали  этого  (их  врачи
участвовали в контроле).
   Отлет экипажа на космодром был назначен после ноябрьских  праздников.  Но
перед отлетом, кажется,  9  ноября  были  предусмотрены  контрольные  записи
электрокардиограммы у членов экипажа на  фоне  нагрузки.  Поздно  вечером  8
ноября я приехал в ЦПК и расположился в профилактории. Там должны были  быть
и Кизим и Макаров. Но почему-то их там не оказалось. Заснуть не мог:  стояла
чудовищная жара, чуть ли не как в парной. В профилактории  находился  только
сторож, отключить отопление он не мог  и  начальству  звонить  отказался.  Я
практически не спал.
   Утром нам сделали кардиограмму. Врач из Минздрава, специалистка  по  ЭКГ,
которую специально приставили следить за записью, объявила мне,  что  запись
хорошая, все в порядке. Но медицинская комиссия, рассматривающая  результаты
ЭКГ, быстро отпустила Кизима и Макарова, а потом долго о чем-то  совещалась.
И наконец объявила: мои показатели  неудовлетворительные,  пускать  в  полет
нельзя. Меня сняли с подготовки и заменили другим космонавтом.  Было  полное
ощущение, что это предательство. Предательство и со стороны якобы  союзников
(Минздрав), и со стороны товарищей по работе.
   Позиция ВВС и их медиков по отношению ко мне была известна. На  заседании
госкомиссии я присутствовать не мог, поскольку речь шла о моем здоровье.  Но
мне рассказали, что представитель Минздрава Воробьев и наш зам по испытаниям
Е.В. Шабаров выступали  с  самыми  решительными  возражениями  против  моего
полета. Начхать им было на мои  интересы  (я  никого  не  преследовал  и  не
наказывал за деятельность, направленную против меня) и на интересы  дела  (в
их понимании интересы дела - это их личные или узковедомственные интересы).

   "Салют-7" отличался от "Салюта-6" практически только составом  аппаратуры
и оборудования для  исследований  и  экспериментов.  На  этой  станции  были
установлены рентгеновский телескоп, приборы  для  съемок  звездного  неба  с
использованием  электронно-оптических  преобразователей,  оборудование   для
технологических экспериментов,  медико-биологическое  оборудование,  приборы
для визуальных наблюдений и исследований. Была облегчена возможность ремонта
системы терморегулирования,  радиосистем,  установлены  наружные  крышки  на
иллюминаторах,  проведено  некоторое  усовершенствование  служебных  систем.
Снаружи, на стенках станции, увеличилось  число  элементов  фиксации  (скоб,
крюков), что облегчало работы космонавтов при выходах в открытый космос.
   Защиту поверхности  иллюминаторов  пришлось  ввести  из-за  того,  что  с
течением времени  они  загрязняются  и  повреждаются,  как  снаружи,  так  и
изнутри. Наружные поверхности иллюминаторов повреждаются  микрометеорами,  и
на них (как и на остальной поверхности станции) оседают частицы  из  облака,
создающегося  вокруг  станции.  Облако  вокруг  станции  образуется  газами,
выделяемыми  материалами  внешней  конструкции  станции,  частью   продуктов
сгорания,  которые  выбрасываются  двигателями   ориентации,   компонентами,
выбрасываемыми при продувке магистралей дозаправки. Внутри станции  возможно
загрязнение стекол иллюминаторов частицами, плавающими в атмосфере,  к  тому
же космонавты могут оцарапать стекла аппаратурой во время  работы.  Очистить
иллюминаторы от за-грязнения  изнутри  достаточно  просто.  Чтобы  исключить
случайные повреждения стекол изнутри, мы применили защитные резиновые кольца
и упоры на приборах, используемых для наблюдений через иллюминаторы. Каверны
в стеклах иллюминаторов от микрометеоров и загрязнения наружных поверхностей
стекол были обнаружены в процессе полета "Салюта-6". Пришлось  устанавливать
на иллюминаторы, через  которые  велись  наблюдения,  открываемые  приводами
крышки.
   На станциях  "Салют-6"  и  "Салют-7"  мы  получили  и  другой,  несколько
неожиданный, опыт. Опыт борьбы с аварийными ситуациями, с выходом  из  строя
отдельных  приборов,  агрегатов,  с  микропожарами.  Бывали   очень   острые
ситуации. Например, разгерметизация одной из секций окислителя  двигательной
установки,  в  результате  которой  было  выброшено  наружу  несколько   сот
килограммов ядовитого азотного тетроксида. Или никак не желавшая  отделяться
от станции антенна радиотелескопа КРТ-10.  Рюмину  пришлось  ее  отталкивать
специально сделанной "кочергой".
   Наиболее сложной оказалась авария, произошедшая  на  орбитальной  станции
"Салют-7" 11 февраля 1985 года.
   В этот день  при  проведении  одного  из  контрольных  сеансов  связи  со
станцией, работавшей в автоматическом режиме (то есть когда экипажа на борту
станции не было), работники Центра управления заметили (по  телеметриче-ским
данным), что произошел  автоматический  переход  с  основного  на  резервный
комплект бортового радиопередатчика, по которому на Землю идет подтверждение
- "квитанции" - о получении  на  борту  станции  радиокоманд  с  Земли.  Это
означало, что в основном комплекте прибора возникла какая-то  неисправность.
А надо сказать, что и основной, и резервный передатчики "квитанций"  были  в
одном блоке с  приемниками  (также  основным  и  резервным),  через  которые
передавались команды на борт станции. Пока не разобрались в  причине  отказа
основного передатчика, включать его было нельзя: а вдруг произойдет короткое
замыкание?!
   Во время следующих сеансов  связи  проверочные  включения  для  выяснения
причин возникшего отказа проводились без участия разработчиков радиосистемы,
через которую на борт передавались команды и с борта  на  землю  "квитанции"
(что было  грубым  нарушением),  при  этом  был  повторно  включен  основной
комплект  радиосистемы.  Уже  при  проверочных  включениях  обнаружили,  что
радиокоманды с  Земли  перестали  поступать  на  борт  станции.  Этого  было
достаточно для  установления  причин  аварии.  При  последнем  сеансе  связи
передача телеметрии с борта станции еще происходила, и из полученных записей
было видно, что команды на  борт  перестали  проходить.  То  есть  повторное
включение основного комплекта привело к расширению аварийной  ситуации.  Так
как  режим  автоматического  включения  радиоаппаратуры   по   командам   от
программно-временного устройства в это время не был задействован, а  команды
с Земли на борт не проходили,  то  второе  включение  привело  к  тому,  что
прекратилась  радиосвязь  с  бортом  и  исчезла  возможность  контроля   его
состояния.
   Пришлось принять вынужденное решение о  дальнейшем  полете  станции,  так
сказать, в режиме консервации поневоле.
   Все  это  означало,  что  исчезла  возможность  по  сигналам  станционных
радиосредств контролировать положение станции на орбите,  понимать  характер
ее движения вокруг центра масс (а вдруг она раскрутится, например,  за  счет
утечки  газа  или  взаимодействия  панелей  солнечных  батарей  с  остатками
атмосферы),  включать  аппаратуру  и  двигатели  ориентации,  обеспечивающие
совместно с  автоматикой  транспортного  корабля  определение  относительных
параметров  движения  станции  и  корабля  и  их  взаимную   ориентацию.   А
следовательно,   мы   не   могли   использовать   хорошо   освоенный   метод
автоматического  сближения  транспортного  корабля  со  станцией,  не  могли
контролировать  работу  и  состояние  основных  бортовых   систем   станции:
терморегулирования,  энергоснабжения,  обеспечения   необходимого   газового
состава атмосферы.
   Ясно было, что для восстановления нормальной работы необходимо лететь  на
станцию, необходимо разработать новый метод выведения транспортного  корабля
к молчащей станции (как к "некооперируемому" объекту,  то  есть  к  объекту,
который "знать не знает", что к нему хотят подойти, и тем более  "ничего  не
делает", чтобы этому процессу помочь), подготовить корабль и экипаж к полету
и к выполнению этой необычной задачи, оснастить корабль новым оборудованием,
необходимым для такой операции. На решение этих проблем ушли весенние месяцы
1985 года.
   Для определения  положения  станции  на  орбите  мы  решили  использовать
наземные средства  наблюдения  службы  контроля  космического  пространства,
которые позволяли производить достаточно точные измерения,  необходимые  для
расчета и прогнозирования движения станции, и впоследствии (6 июня)  вывести
транспортный корабль  в  район  станции.  По  наземным  наблюдениям  удалось
установить, что раскрутки станции не происходит. Это  было  очень  важно:  к
быстро вращающейся станции "не подойдешь" и не состыкуешься с ней,  так  как
стыковочный узел находится далеко от центра масс станции.
   Для  того  чтобы  приблизиться  к  станции,  была  разработана  следующая
технология: с расстояния примерно 10 километров экипаж с помощью оптического
прибора должен был навести одну из осей  корабля  на  станцию  (которая  над
освещенной стороной Земли должна была наблюдаться на фоне черного  неба  как
необычно яркая звезда, если, конечно,  к  станции  приближаться  со  стороны
Земли) и ввести в бортовую вычислительную машину сигнал о том, что в  данный
момент  выбранная  ось  корабля  "смотрит"  на  станцию.   Несколько   таких
"засечек", введенных в память  бортовой  вычислительной  машины,  которая  в
каждый момент "знает" фактическое положение корабля в "неподвижной"  с