вей, хлынул в  глаза.  Сквозь
мутную завесу он видел торжествующее лицо врага. Свирепая радость исказила
рот Васильева.
     Сейчас ударит насмерть, успел подумать Засядько. Сволочь,  защищается
так, что не пробить оборону. Тогда пусть уж гибель, но и враг не уйдет, не
будет вредить дальше...
     Он не стал отбивать удар, сделал встречный выпад. Левую сторону груди
ожгло болью. Рука ощутила сопротивление, когда  острие  шпаги,  с  треском
разрывая мундир, вошло в грудь Васильева. В глазах врага свирепая  радость
сменилась страхом, что перешел в ужас.
     Засядько выдернул шпагу, отступил и  без  сил  опустился  на  сундук.
Васильев еще стоял, в левой стороне груди из разреза на синем мундире  бил
красный горячий бурунчик крови.  Глаза  стали  круглыми,  в  них  ширилось
неверие:
     -- Ты... ты ранил меня?
     -- Это ты меня ранил,-- прохрипел Засядько, он скривился от боли.-- А
я тебя убил.
     Выронив  окровавленную  шпагу,  он  зажимал  рану.   Похоже,   острие
скользнуло по ребру, кровь вытекает теперь  уже  из  трех  ран.  В  голове
возникла обманчивая легкость. Он знал, что если сейчас  попробует  встать,
то упадет без сознания.
     Сзади послышались крики, знакомые голоса. Телегу  тряхнуло,  Васильев
упал на колени, ухватился за грудь.  На  телегу  взобрались  Лацкий,  двое
гренадеров и... испуганная, бледная Оля.
     -- Саша,-- вскричала она,-- Саша!
     -- Это царапины,-- прошептал он.-- Ничего серьезного...
     Васильев завалился навзничь, нелепо подвернув ноги.  Пробитое  шпагой
сердце еще билось, заливая кровью мундир, в широко раскрытых  глазах  была
ненависть.
     -- Ты...-- прохрипел он,-- ты...
     Александр с трудом дотянулся до поверженого врага, с яростью сорвал с
его  груди,  разрывая  турецкий  мундир,  золотой  медальон.  Оля  охнула,
Засядько протянул ей ладонь, где как маленькое солнце горело  драгоценными
камнями ее сокровище. Васильев заскрипел зубами, изо рта  потекла  струйка
крови. Он дернулся и затих, уставившись в небо неподвижными глазами.
     Лацкий отер пот со лба, сказал с кривой усмешкой:
     -- Казачьи привычки уходят туго?
     -- Гм... это не совсем то, что ты думаешь.
     Оля, не притронувшись к медальону, сняла  с  мужа  мундир,  быстро  и
умело накладывала повязку. Лацкий рвал найденную в телеге  поповскую  ризу
на узкие полоски, подавал Оле:
     -- А почему нет? Я слышал  как  вы,  старшее  поколение,  погуляли  в
Париже, слышал! И сейчас вся Франция с содроганием  вспоминает  казаков...
На Дону в каждой хате тикают французские часы,  а  простые  казачки  носят
серьги и кольца с монограммами французских баронов!
     Дождавшись конца перевязки, Засядько засмеялся с победной злостью:
     -- Есть  все-таки  на  этой  земле  бог!  Медальон  вернулся  к  той,
единственной, которой я подарил столько лет назад... еще не зная, чем  для
меня это обернется. А эта тварь, отправляется в очень  жаркое  место,  где
ждут с распростертыми объятиями. И уже  приготовили  бо-о-ольшой  котел  с
кипящей смолой!
     Оля зябко передернула плечами. Но Лацкий и Засядько повернули головы,
вслушивались.  От  западных  ворот  донеслись  бравурные  звуки   военного
оркестра.  Войска  нескончаемым  потоком  вливались   в   ворота   некогда
неприступной крепости.

                                  Эпилог

     Да, восьмеро детей. Все мальчики, все сорвиголовы. Кто-то поступил  в
Пажеский корпус (с легкой руки своих  крестных  отцов  --  великих  князей
Михаила  и  Константина,  кто-то  в  университет,  кто-то  грудью  защищал
императора, а кто-то тайком  мастерил  бомбы  для  его  убийства...  А  из
праправнуков --  кто-то  командовал  Иностранным  легионом,  а  кто-то  --
угольной промышленностью СССР при Сталине.
     В  энциклопедиях  нехотя  упоминается  о  Засядько  как  о  создателе
ракетного оружия, сквозь  зубы  цедится,  что  на  Луне  наряду  с  морями
Коперника, Галилея, Ньютона и Эйнштейна есть и море Засядько... но  почему
именем Засядько называют моря и горы на Луне американцы, а у нас нет  даже
простейшей мемориальной доски, не говоря уже о  памятнике?  Почему  у  них
уважения к нашим героям больше, чем у нас?
     Или нам он чужд как раз потому, что он герой  не  только  богомольной
Руси, но и всего человечества?