Не подумал бы.
     -- Почему?
     -- Я бы драл тебя каждый день.
     Она смотрела на него большими круглыми глазами. Александр  ждал,  что
она возмутится и уйдет, однако девушка лишь скорбно вздохнула:
     -- Ладно.
     -- Что ладно?
     -- Если бы меня пороли вы, я бы терпела.
     Он надеялся, что в ее голосе будет  больше  от  шутки,  но  ее  голос
звучал очень серьезно. Их глаза  встретились.  Наступила  долгая  неловкая
пауза. Кусок мяса застыл в его руке, а челюсти  двигались  все  медленнее,
пока не застыли как вмороженные в лед.
     Она смотрела на него неотрывно, в ее глазах был немой вопрос. Я  сама
буду приносить тебе плеть,  говорили  ее  глаза,  если  ты  захочешь  меня
выпороть, только не гони. Она же ребенок, напомнил он себе. Ей  двенадцать
лет, она еще в куклы  играет!  Первые  воспоминания  детства  о  том,  как
огромный великан врывается в ее страшный мир, повергает  злых  чудищ,  что
обижают ее, а также ее маму и папу, поднимает ее высоко-высоко  в  воздух,
даже дух захватывает, а  в  ушах  гремит  его  громоподобный  голос...  Не
напомнить бы ей, что он держал ее на руках совсем голенькой, даже пообещал
ей жениться, раз уж застал в таком порочащем виде...
     Неизвестно что произошло бы, если бы кирасир не вскрикнул внезапно:
     --  Мадемуазель,  бегите  немедленно!   Похоже,   сюда   направляется
комендант.
     Оля заколебалась, кирасир сбежал вниз, грохоча сапогами,  ухватил  ее
за руку и поспешно  вытащил  наверх.  Лязгнула  дверь,  загремели  засовы.
Некоторое  время  было  тихо,  затем   чуткое   ухо   Александра   уловило
приближающиеся шаги.
     Он ждал, но шаги лишь на мгновение замерли  возле  его  двери,  затем
человек прошел мимо. Засядько  снова  лег,  приготовился  заснуть.  Закрыв
глаза, он восстановил сцену, когда этот солнечный ребенок спустился в этот
каменный подвал, как лучились серые глаза, как протягивала  ему  поднос  с
едой в стремлении как-то позаботиться, накормить, и как звучал  ее  нежный
еще детский голос.
     Так и ушел в светлый чистый сон: улыбаясь счастливо, дышал  спокойно,
жесткие черты лица разгладились... но едва что-то шелохнулось  рядом,  как
он уже был на коленях, а цепкие  пальцы  как  железным  капканом  ухватили
что-то мягкое:
     -- Кто?.. Что?
     В его руках хрипел и задыхался  тщедушный  человек.  Пальцы  Засядько
сжимали ему горло. Он расслабил хватку, несчастный прохрипел:
     -- Я... друг...
     Засядько отпустил, сел на ложе. Сознание прояснилось. Он был в той же
темнице, но теперь в правом углу зияла черная дыра. Плита была отодвинута,
оттуда несло могильным холодом.
     Человек,  наконец,  высвободился  из  его   рук,   усиленно   потирал
покрасневшую  шею.  Был  он  в  потертом  камзоле,  в  старых  туфлях   со
старомодными пряжками, а голову покрывал парик, какие еще  носило  старшее
поколение.
     -- Ну и пальцы у вас...
     Засядько вслушался в акцент, спросил на немецком:
     -- Кто вы?
     -- О,-- обрадовался человек в  камзоле,--  вы  владеете...  Позвольте
представиться, статский советник герр Бюлов, фон Бюлов. Мы узнали, что  вы
в плену... А так как русские войска пришли освободителями...
     Засядько оглянулся на яму:
     -- Тайный ход?
     -- Он самый,-- кивнул фон  Бюлов.--  Это  старинный  рыцарский  замок
Гогенцеллеров, отсюда ход выводит за пределы замка... Меня прислали помочь
вам бежать!
     Засядько с любопытством  всматривался  в  лицо  статского  советника.
Глаза мудрые, усталые, понимающие, в них видны участие и забота.
     -- Сейчас явятся с едой,-- предупредил он.-- Я не хотел бы, чтобы вас
застали здесь.
     Фон Бюлов кивнул:
     -- Опасаетесь погони? Хорошо, вы правы. У них в  самом  деле  подошло
время ужина. Хотя французы все ленивые и непунктуальные,  но  время  ужина
соблюдают. Пожалуй, это единственное, что они соблюдают. Я  вернусь  через
час.
     Он неторопливо спустился в яму. Как Засядько заметил,  там  мелькнули
руки, помогли немолодому советнику. Засядько  тщательно  уложил  плиту  на
место,   покрутил   головой,   засмеялся.   Добрые   дела   не    остаются
безнаказанными!
     Ужин ему, несмотря на угрозу де Артаньяка, все же принесли.  Точно  в
час, когда обедал гарнизон. И именно то, что  ели  солдаты  гарнизона.  По
всем воинским законам цивилизованных стран пленникам обязаны  были  давать
то же самое, что и солдатам.
     Кирасиры  сочувствующе  смотрели  на   русского   офицера.   Он   был
мужественно красив, держался весело  и  раскованно,  шутил  по-французски,
смеялся, хвалил французскую кухню, хотя и ел  как-то  без  большой  охоты,
словно бы с натугой. По  их  лицам  уже  понял,  что  все  знают  как  ему
бросалась на шею юная девушка, но об этом молчал, только хитро улыбался.
     Вскоре, когда они ушли, забрав пустую посуду, плита поднялась  снова.
На  этот  раз  вслед  за  фон  Бюловым  вылез  молодой  парень  в  простой
деревенской одежде. Лицо его  было  глуповато-доброе.  Бюлов  называл  его
Гансом, и Засядько сразу увидел, что парень абсолютно  честен,  доверяться
ему можно во всем.
     -- Теперь вас хватятся только под утро,--  сказал  Бюлов,  голос  его
прерывался. Лицо раскраснелось, дышал тяжело.-- Не в моем возрасте  лазить
по этим ходам...
     Засядько развел руками:
     -- Дело в том, что я не могу покинуть это место.
     -- Почему? -- вскрикнул Бюлов.
     Ганс сопел  сочувствующе,  бросал  на  русского  офицера  жалостливые
взгляды. Засядько объяснил:
     -- Я не пленник, я парламентер. Правда, комендант  крепости  перегнул
палку... то есть, превысил свои полномочия. По  всей  видимости,  все  еще
надеется на помощь от императора.
     Бюлов сказал осторожно:
     -- Но вы все сказали ему? Передали требования?
     -- Да, но хочу получить и ответ.
     Бюлов смотрел внимательно:
     --  Я  уже  знаю  о  стычке  во  дворе.  Помощник  Мавильона  человек
мстительный. Я говорю о де Артаньяке. Комендант за всем не уследит, а  тот
может сделать  какую-то  пакость.  Он  не  боевой  офицер,  а  прислан  из
Парижа...
     Засядько развел руками:
     -- Что я могу сделать? Я должен дождаться ответа.  Кстати,  этот  ход
ведет за пределы крепости?
     Бюлов тонко улыбнулся:
     -- Из основного хода можно попасть в покои бывшего владельца замка, а
также в оружейную. Оккупанты понятия не имеют о тайных ходах. А ведь любой
из нас может появиться в их спальнях! И перерезать горло. И если бы мы  не
были дворянами, а... ну, простыми крестьянами, что уже ведут  партизанскую
войну, то...
     Он замолчал, но Засядько и сам представил,  что  если  бы  управитель
замка впустил через тайный ход разъяренных крестьян, не признающих никаких
правил благородной войны, какую бы бойню  здесь  устроили!  Но  крестьяне,
перебив  французов,  заодно  разграбят  замок,  изрубят  дорогую   мебель,
перебьют посуду, изнасилуют всех  женщин,  а  в  довершение  всего  еще  и
подожгут замок со всех сторон.
     -- Я ценю ваше желание спасти  меня,--  сказал  он.--  Значит,  немцы
рассматривают русскую армию не как новых оккупантов, а как  освободителей.
Но я останусь... Впрочем, чтобы ваши усилия не были напрасны,  может  быть
покажете тайный ход? Я уже выспался, а до утра еще далеко.
     Фон Бюлов смотрел с уважением:
     -- Я ценю вашу верность воинскому долгу. Но если покинете это  место,
вас будут считать беглецом... И просто застрелят, когда  увидят.  Есть  ли
смысл возвращаться?
     Засядько беспечно засмеялся:
     -- Есть ли смысл вообще отсюда уходить?  Нет,  конечно.  Но  жить  по
смыслу -- разве жить?
     Они спустились в темный лаз. Засядько помог Гансу установить  тяжелую
плиту на прежнее место.  Массивная,  покрытая  плесенью,  она  встала  так
плотно, что самый придирчивый глаз не заподозрил бы, что ее можно сдвинуть
с места.
     Ход был прорублен в скале высотой в рост человека, из  чего  Засядько
понял, что тянется далеко. Короткий лаз можно пройти  и  на  четвереньках.
Два  человека  еще  могут  разойтись,  прижимаясь  спинами  к  стенам,  но
по-настоящему расширился только в одном месте. Засядько ту же спросил:
     -- Здесь ход в хозяйские покои?
     -- Здесь,-- удивленно ответил фон Бюлов.-- Как-то заметно?
     Засядько пощупал стену, решительно шлепнул по одной глыбе ладонью:
     -- Эта?
     -- Точно,-- сказал Бюлов с еще большим беспокойством -- Мне казалось,
что догадаться непросто...
     -- Это кому как,-- ответил Засядько,-- а вон там, если  не  ошибаюсь,
ход идет влево в оружейную?
     В свете факелов в трех шагах впереди виднелось еще  одно  расширение.
Фон Бюлов удивленно вертел головой, а молчаливый Ганс  уже  вслушивался  в
звуки за стеной, приложив ухо к камню. Удовлетворенный,  начал  с  натугой
вынимать, пыхтел, дулся, наконец, камень подался. Засядько помог  бесшумно
вынуть, отодвинул толстый ковер.
     Роскошнейший зал,  широкая  как  биллиардный  стол  кровать  в  самом
центре, с тяжелыми занавесями и под балдахином,  два  огромных  камина,  в
одном остывают багровые угли, исполинский стол -- можно устраивать  конные
скачки, две дюжины кресел, портьеры в тяжелых  искусно  украшенных  рамах,
каждая из которых стоит целое состояние...
     -- Ждите меня здесь,-- шепнул он,-- я осмотрю зал. Если удастся, то и
замок...
     Ганс кивнул, начал прилаживать на место камень. Засядько опустил край
ковра, пробежал на цыпочках вдоль стены. Горели три  светильника,  большая
люстра, на столе вдобавок были зажжены свечи. Тяжелые подсвечники отливали
золотом. Возможно, и были из золота. Хотя вряд ли, французы уже  растащили
бы. Не из склонности к грабежу, это не его казаки, просто Наполеон заявил,
что война должна кормить себя сама, и  его  цивилизованная  армия  уже  на
"законных основаниях" грабила побежденных так, что устыдились  бы  и  орды
Тамерлана.
     Под пристальными взглядами  бывших  хозяев  замка,  самые  первые  из
которых еще водили крестоносные войска на полабских славян,  он  перебегал
от одной двери к другой, прислушивался. Иногда звучали  голоса,  шаги,  за
окнами погромыхивало.
     Когда он  уже  собирался  выскользнуть  из  зала,  послышался  грохот
подкованных  солдатских  сапог.  Он  затаился  за   портьерой,   а   дверь
распахнулась так стремительно, что ударилась о стену.
     Мавильон вошел в сопровождении  щеголеватого  офицера.  Де  Артаньяк,
узнал Засядько. Мавильон продолжал говорить резким злым голосом:
     -- Генерал Жувер в двух дня отсюда! Он не успеет...
     -- Наши стены  неприступны,--  де  Артаньяк  говорил  тоже  резко,  с
ожесточением.-- Мы в состоянии продержаться и месяц, запасы нам позволяют!
     -- Но нет надежной защиты против ядер русских!
     -- Что они могут против наших стен?
     Мавильон подошел к столу, но не сел, а стоял в глубокой задумчивости,
уперев кулаки в стол. Бросил словно нехотя:
     -- Русские уже не те варяги, что грабили наши берега тысячу лет тому.
     Де Артаньяк сел в кресло, откинулся на спинку, забросил ногу на ногу.
Голос был пренебрежительный, словно разговаривал не со старшим по  званию,
а с подчиненным:
     -- Чем же они лучше?
     -- Лучшая в мире артиллерия у них,-- напомнил комендант.
     -- Ею надо еще уметь пользоваться!
     -- Если они сами ее делают, то и пользоваться умеют... Наш  император
показал под Аустерлицем, на что способна артиллерия! Только  благодаря  ее
ядрам  он  уничтожил  русскую  армию.  А  этот  русский   полковник   меня
тревожит... Что-то есть в его глазах. Такие люди умеют делать то,  за  что
берутся. А он, судя по всему, артиллерист!
     Де Артаньяк спросил насмешливо:
     -- Уж не хотите ли вы сказать, что  он  не  уступит  нашему  любимому
императору?
     Мавильон покосился, сел, подпер кулаками голову. Де Артаньяк ударил в
гонг, чуть не оглушив Засядько, что прятался рядом. Вошел солдат, выслушал
распоряжение, исчез. Вместо него явились двое с подносами, вином и большой
вазой с фруктами.
     Некоторое время они молча насыщались.  Снова  Засядько  отметил,  что
потомок королей держался с комендантом крепости более, чем на  равных.  Не
зря поговаривали, что в бывшей революционной армии  уцелевшие  аристократы
снова поднимают головы. А Мавильон, судя по манерам, выходец  из  бедноты,
который взлетел на высокий командный пост во время революционной  бури.  И
тоже чует, что ежели революционный генерал объявил себя императором, ежели
своего генерала Бернадота, с его татуировкой на  груди  "Смерть  королям!"
поставил шведским королем, то с аристократами под  его  началом  лучше  не
ссориться.
     -- Завтра узнаем,-- сказал, наконец,  Мавильон.--  По  тому,  как  он
расставил свои орудия.
     --   Аустерлиц   повторить   невозможно,--   заявил    де    Артаньяк
высокомерно.-- Это под силу только французскому гению.
     -- Русские непредсказуемы.
     Засядько начал потихоньку за их спинами продвигаться вдоль стены, все
еще скрываясь за портьерой. Короткий сон  освежил  настолько,  что  каждая
мышца дрожала от возбуждения. Все тело жаждало схваток,  яростной  работы,
прыжков через пропасти, а руки рвались к  шпаге.  Сердце  стучало  сильно,
требуя приключений.
     Внезапно без стука вошел слуга с подносом в руках.  Засядько  застыл,
слуга мог заметить его от двери! Де Артаньяк повернулся, протянул  руки  к
подносу, а Мавильон быстро налил себе полный фужер, выпил залпом за спиной
помощника.
     Де Артаньяк помогал слуге снимать тарелки с виноградом и яблоками,  и
Засядько, напряженный как зверь перед прыжком, все же отметил и  внезапную
предупредительность аристократа, не настолько уж и  голоден,  но  перестал
удивляться, когда увидел как слуга незаметно передал ему клочок бумаги.  А
комендант тем временем торопливо налил себе еще, осушил  залпом,  а  фужер
поставил на стол раньше, чем обернулся помощник.
     Слуга начал поворачиваться уходить, Засядько пригнулся, изготовился к
длинному прыжку. Будут короткие злые удары, хруст костей...
     Слуга увидел его, в глазах мелькнуло изумление, но в лице не  дрогнул
ни единый мускул. С подносом у груди он деревянно  прошествовал  к  двери,
распахнул, повернулся и еще раз поклонился офицерам, причем вроде бы часть
поклона предназначалась и затаившемуся за портьерой человеку.
     Немец, напомнил себе Засядько с облегчением. Он не знает, кто  я,  но
раз уж прячусь, то явно противник этих захватчиков. Не скажет...
     Де Артаньяк наполнял фужеры из запыленной  бутылки.  Мавильон  следил
внимательно, а Засядько неслышно приотворил дверь, выскользнул и закрыл за
собой.
     Он оказался в полутемной анфиладе комнат. Светильники  горели  редко,
высокие своды терялись в темноте. В альковах темно,  но  вряд  ли  спугнет
уединившуюся парочку. Немцы настолько ненавидели  захватчиков,  что  замок
покинула даже слуги. Все  пережидают  в  окрестных  селах,  куда  французы
забредали  только  за   фуражом.   А   свои   шлюхи,   красиво   именуемые
маркитантками, остались в солдатском лагере.

     Глава 25

     Он передвигался вдоль стен, затаивался в  альковах,  удивляясь  сколь
беспечны французы. Русские  войска  подошли  к  городу,  но  здесь  вместо
двойной охраны нет даже обычных часовых...
     Погоди, одернул он себя. Атаки ждут снаружи. Там тройная стража,  там
не спят, готовы к отражению нападения. Там до боли в глазах  всматриваются
в темень, выискивая ползущие тени. А пальцы застыли, обхватив  ружья.  Кто
ждет,  что  за  их  спинами  из  мрачного  германского  подземелья  вместо
привидения выберется русский офицер?
     Я мог бы заставить  вас  пожалеть,  подумал  он  зло,  что  вышло  не
привидение, а я. Но и так сдадитесь утром, когда  начнется  бомбардировка.
Когда под ударами ядер с грохотом рухнут ворота, обрушится стена, а  город
охватят пожары. Когда уцелевшие солдаты  начнут  поскальзываться  в  лужах
крови, когда от жара начнут лопаться глаза и гореть волосы!
     Чутье ли его вело, но когда он увидел на звездном фоне у стены тонкий
девичий силуэт, то уже знал кто  это.  Неслышно  скользнул  сзади,  сказал
тихонько над самый ухом:
     -- Детям пора бы спать...
     Она резко повернулась. Мгновение он видел изумление в сияющих глазах,
видел ее восторженное лицо, в следующее мгновение  она  бросилась  ему  на
шею. Он с неловкостью держал ее в руках,  погладил  по  голове,  попытался
отстранить, но она прижималась к нему, счастливая и трепещущая. От нее шел
нежный едва уловимый запах степных цветов.
     Все еще ребенок, напомнил  он  себе.  Только  ребенок,  наслушавшийся
рассказов про войну, где героические принцы-полковники совершают  подвиги,
спасают, повергают...
     -- Ну-ну,-- прошептал он на ухо,-- а то нас заметят.
     Оля, наконец, отстранилась, но пальцы  ее  крепко  держались  за  его
рубашку. Лицо ее было сияющее, глаза  блестели  ярче  звезд.  Но  не  ярче
бриллиантов на медальоне.
     -- Александр Дмитриевич!.. Это как в сказке... Я  только  подумала  о
вас, и сразу же...
     -- Это опасно,-- предостерег он.-- Вдруг подумаешь о волке? Или  злом
медведе?
     Ее голос был нежный и слегка укоризненный:
     -- С чего бы я стала о них думать?
     -- Оля,-- сказал он как можно более взрослым  тоном,--  тебе  сколько
лет?
     -- Двенадцать,-- ответила она тихо,-- но  я  уже  давно  не  играю  в
куклы, Александр Дмитриевич.
     -- А во что играешь? -- спросил он и тут же прикусил язык.
     Она прямо взглянула ему в глаза:
     -- Я не во что не играю, Александр Дмитриевич.
     -- Гм... А где твои родители?
     Он пытался сменить тему, но девушка не отпускала взглядом его лицо:
     -- Разговаривают. Чересчур громко, потому  я  вышла  подышать  ночным
воздухом. Как вам удалось выбраться?
     -- Не помню,-- ответил он небрежно.-- Тебе не холодно?
     -- Очень,-- ответила она после паузы.--  Если  вы  хотите  предложить
свою рубашку, я... не окажусь.
     Он ощутил, что проигрывает. Попробовал отшутиться:
     -- Но тогда я превращусь в кусок льда!
     -- С такими волосами на груди? Как у медведя, которым меня пугаете. И
я представляю как под ними тепло.
     Горячо, подумал он с неловкостью. Лоб взмок, по спине вот-вот побежит
струйка. И от него будет разить потом как от коня после стипль-чеза.
     Он сопел, мучительно искал что сказать и как отшутиться,  но  на  его
счастье послышались неторопливые  шаги.  Он  мгновенно  отступил  в  тень,
Чересчур поспешно, но так убежал и от ответа.
     Немного погодя показался французский  солдат.  Когда  подошел  ближе,
Засядько  увидел  знаки  различия  капрала.  Солдат  был  немолод,  в  нем
чувствовалась неторопливая уверенность, солидность.
     -- Мадемуазель,-- сказал он отечески,-- вы  рискуете  простудиться...
Это вам не солнечная Франция! Здесь мрачно и сыро даже в июле. А уж ночами
здесь полно вампиров, призраков, летучих мышей и разной нечисти, а которую
богаты здешние земли...
     -- Не спится,-- ответила она.-- Вам тоже?
     -- Старые раны ноют. Чуют беду.
     -- Будет штурм?
     -- Да,-- ответил он невесело.-- Вчера прислали парламентера... Я  его
видел. И слышал, что он сказал. И как сказал! А я людей знаю.
     Засядько чувствовал как она встрепенулась. Голосок ее ожил:
     -- Как он?
     -- Это настоящий.
     -- Что значит "настоящий"?
     -- Надежный. Таким доверяют как друзья, так и враги.  Но  у  таких  и
друзья настоящие, и враги -- смертельные.
     После паузы она сказала дрожащим голоском:
     -- У него наверняка есть враги...
     В полутьме было видно как ветеран пожал плечами:
     --  У  кого  нет  врагов,  тот  не  человек...   Не   задерживайтесь,
мадемуазель. Здесь ночи сырые как в  могиле.  О,  моя  солнечная  Франция!
Увидеть ее еще раз и умереть...
     Он пошел дальше, кашляя, и шаг его уже  не  казался  так  тверд,  как
вначале. Оля обернулась к темной нише, где затаился Засядько. Голос ее был
тихим, с грустью:
     -- Жалеете, что не удалось убежать