Крепостные,-- сказал Булгарин, глядя в окно на марширующих  во  дворе
солдат.-- В Европе их называют рабами. Так и говорят: рабство в Америке  и
в России. Злые языки, верно?
     Он  обернулся,  испытующе  посмотрел  на  Засядько.  Тот  поморщился,
покачал головой: его карие  глаза  блеснул  и  погасли.  Издатель  журнала
смотрел выжидающе. Александр сказал без охоты:
     -- Не будем играть в прятки. Знаю, почему спрашиваете. Тайное  "Южное
общество", верно?
     Булгарин  смутился.  Видно  было,  что  колеблется.  Наконец  спросил
уклончиво:
     -- И как вы находите этих молодых офицеров? Горячие головы...
     --  Горячие.  Вы  связываете  с  ними  какие-то  надежды?   Возможно,
отделение Польши? Могу порадовать, в их планах это предусмотрено.
     Булгарин встрепенулся:
     -- Откуда вы знаете?
     Некрасивое  лицо  его  пошло  пятнами,  он  разволновался,  шагнул  к
генералу.
     -- В мои руки,-- ответил Засядько  невозмутимо,--  попал  только  что
принятый ими документ, естественно, случайно, в котором намечено отделение
Польши и предоставление ей тех же свобод, которые будут введены в  России.
Так что я могу поздравить вас как поляка. Ведь вы польский шляхтич?
     -- Как и вы -- украинский!
     -- Я  давно  уже  русский  офицер...--  Засядько  какое-то  мгновение
подумал и добавил: --  Этих  принципов  придерживается  "Южное  общество",
созданное на Украине. Оно гораздо более демократичное, чем "Северное".  Те
вообще собираются сохранить монархию. Но и те  и  другие  --  остервенелые
военные... да-да, это говорю я, генерал артиллерии, но ведь я не  призываю
решать все проблемы стрельбой из пушек? А они требуют...  в  их  программе
действий,  когда  захватят  власть  --  завоевание   Кавказа,   завоевание
Бессарабии, завоевание среднеазиатских  стран,  завоевания,  завоевания...
Что много крови прольется, это не пугает меня, она все время льется, но  я
не верю, что штыками и пушками можно что-то сделать  доброе  или  хотя  бы
полезное!
     -- Они честные люди,-- сказал Булгарин, ощетинившись.
     -- Э, батенька... У меня денщик -- честнейший парняга. Но спросите  у
него, что надо сделать,  чтобы  всем  в  мире  стало  жить  хорошо?  Такое
предложит... А эти молодые и честные недалеко  от  него  ушли.  Уступи  им
власть -- весь мир утонет в крови! Нет уж, я вижу путь лишь в  просвещении
и улучшении нравов. И принятии новых законов. Как  все  люди  равны  перед
богом, так же должны быть равны и перед законом. Чтобы во всем мире  могли
сказать: "Есть еще судьи в России!"
     Булгарин горько усмехнулся. Могущественнейший прусский король  как-то
на охоте потоптал посевы на краю поля одного мельника.  Мельник  подал  на
него в суд. Суд рассмотрел дело, выслушал свидетелей и присудил  короля  к
крупному штрафу. Как король  не  пытался  отвертеться,  но  штраф  с  него
взыскали, а короля принудили признать свою вину. С того дня по всему  миру
пошло крылатое: "Есть еще судьи в  Берлине!"...  Но  надо  быть  безумцем,
чтобы подать в суд на российского императора!
     -- Да-да,-- сказал Засядько, читая  его  мысли  по  глазам,--  Россия
останется страной бесправия до тех пор, пока самый  последний  простолюдин
не сможет подавать в суд на первое лицо  страны...  и  побеждать  в  суде,
ежели прав! А ты можешь  мне  сказать,  что  так  будет  при  этих  черных
полковниках, что рвутся к власти? И что диктатор России, такой титул у них
предусмотрен для Пестеля, не ввергнет Россию в еще большее рабство? Только
еще более страшное -- военное? И вся  Россия  не  станет  страной  военных
лагерей?
     Булгарин молчал, понурившись. Наконец сказал потускневшим голосом:
     -- Нет, этого сказать не могу. Но сердцем я с ними.
     Засядько пожал плечами, улыбнулся. Единственный раз за всю  жизнь  он
позволил сердцу взять верх  над  разумом.  Но  то  был  особый  случай.  А
управление государством сродни  управлению  артиллерийскому  делу:  меньше
чувств -- больше точных расчетов.
     Так что, дорогой мой, никаких особенных надежд я не связываю с  этими
молодыми офицерами. В чем-то будет лучше, если им еще повезет, а в  чем-то
наверняка хуже...
     -- Вы пессимист, Александр Дмитриевич. А по мне хоть  монархия,  хоть
республика, хоть черти с рогами -- лишь бы Польша была свободна!  Премного
благодарен вам, Александр Дмитриевич, за утешительную новость. Теперь ночь
спать не придется, в облаках витать буду.
     -- Только и  остается,  что  витать  в  облаках,--  заметил  Засядько
горько.-- Не очень верю в успех. Слишком много среди этих  заговорщиков...
поэтов. Спорят и пишут бумаги, когда нужно действовать. Не секрет, что еще
в тысяча восемьсот шестнадцатом году они основали "Союз спасения", который
просуществовал два года, а потом переродился в "Союз  благоденствия".  Еще
через год переформировался в две организации: "Южное общество" и "Северное
общество". И вот уже, который год болтают, пишут бумаги, спорят...
     -- Откуда вы все знаете? -- ужаснулся Булгарин.
     -- "Южное Общество" находится как раз в Малороссии, на  моей  родине.
Именно во 2-й армии, генералом которой я являюсь. Там я  проходил  службу,
там остались мои помощники, туда я  должен  явиться  в  случае  объявления
войны. Мне известен каждый шаг в моей армии... А вот откуда вы знаете?
     Булгарин в замешательстве опустил голову.
     -- Можете не сочинять ответ,-- сказал Засядько  спокойно.--  Я  знаю,
что ваши лучшие друзья -- Рылеев,  Грибоедов  и  прочие  заговорщики.  Они
печатаются в вашем журнале, вы сотрудничаете в "Полярной  звезде".  Читал.
Но не слишком ли много людей знает об их собраниях? К тому  же  постоянные
споры, разногласия, раскол... Чудо, что государь император еще их  терпит!
Ему время от времени  докладывают  о  них,  но  он  лишь  отмахивается.  А
Милорадович, его на днях назначили  генерал-губернатором  столицы,  вообще
велел: "Оставьте их в покое! Пусть спорят, сочиняют и  читают  друг  другу
свои дрянные стихи".
     -- Вы не собираетесь примкнуть? -- спросил Булгарин осторожно.
     -- Нет! -- ответил Засядько резко.-- Ни в коем  случае.  У  них  свои
заботы, у меня свои...
     Через несколько  минут,  когда  Булгарин  взглянул  на  часы  и  стал
поспешно прощаться, Засядько будто между прочим заметил:
     -- Под моим началом -- артиллерийская бригада и  карабинерский  полк.
За мной они пойдут в огонь и воду.
     Он многозначительно посмотрел на  озадаченного  Булгарина  и  добавил
строго:
     -- Но это я так: к слову. Для осведомленности.
     Уже на улице Булгарин ломал голову: что хотел сказать  этим  отважный
генерал? Да, у него  одного  достаточно  сил,  чтобы  захватить  власть  и
сместить императора.
     Но на чьей стороне он окажется?

     В воскресенье он с Олей поехал в театр. Весь Петербург  давно  ожидал
приезда знаменитого тенора Андароччи, о его необыкновенном голосе говорили
с восторгом уже с прошлого сезона. Все знаменитости Франции и Италии,  так
уж повелось, сразу же приезжали в Петербург и  Москву,  именно  в  богатой
России они делали наибольшие сборы.
     В Петербурге переняли дурную моду приходить  в  театр  после  первого
акта, а то и после первого действия, но на этот  раз  зал  был  полон  еще
перед началом.
     Оля с восторгом рассматривала зал в лорнет. Зрение у нее было  совсем
не дворянское, орлица позавидует, но ей нравилась изящная вещица,  изделие
французских умельцев-ювелиров. Александр подарил, чтобы у нее  было  время
для нужной паузы в разговоре, когда нужно спешно собраться  с  мыслями.  У
мужчин для этого  служат  табакерки  с  нюхательным  табаком,  трубки  для
курения, когда вроде бы занят набиванием  табака  или  возжиганием,  а  на
самом деле лихорадочно шаришь в пустой голове в поисках удачного ответа.
     Ложи блистали расшитыми золотом камзолами  и  мундирами.  Вельможи  и
сановники,  генералы  и  родовитые  князья,  знатнейшие   дамы,   графини,
баронессы, княгини, все в роскошнейших  платьях,  невообразимые  прически,
драгоценности, жемчужные колье, золотые серьги  с  бриллиантами,  алмазные
диадемы в затейливо убранных волосах, рубиновые ожерелья...
     И  над  всем  собранием,  даже  в  партере  витает  дух  богатства  и
благополучия. Генералы и сановники,  с  голубыми  и  алыми  лентами  через
плечо,   неторопливо   раскланиваются,   занимают   места,   готовятся   с
удовольствием  внимать  знаменитому  певцу  в  добротном   спектакле.   Но
по-настоящему знаменитым любой  певец  становится,  лишь  завоевав  сердца
взыскательных россиян в столице,  ибо  те  видели-перевидели  известнейших
певцов и музыкантов.
     Внезапно    зал    зашевелился,    по    нему     пронесся     вздох.
Генерал-полицеймейстер быстро отдал распоряжения помощникам, так же быстро
прокатился по ковровой дорожке навстречу Александру I. Тот вел супругу, за
ними двигалась свита блистающих драгоценностями придворных дам.
     Они вошли в свою ложу, государыня села впереди с придворными  дамами,
позади  встали  приглашенные  в  их  ложу.  Засядько   рассмотрел   князей
Трубецкого и Заболоцкого, а также двух иностранных  послов.  Александр  I,
обвел безучастным взором зал, заприметил Засядько, кивнул.
     Засядько  ответил  на  поклон,  а   когда   Оля   прошептала   что-то
восхищенное, пробормотал:
     -- Глупенькая, он не меня заметил... Весь зал давно уже таращит глаза
на тебя!
     -- Я что-то не так одела? -- испугалась она.
     -- Ты выглядишь как цветок среди чертополоха.
     -- Ну, скажешь еще,--  шепнула  она,  а  щеки  ее  залились  девичьим
румянцем.
     Он смотрел с любовью и нежностью. Это удивительное свойство  краснеть
так мгновенно и отчаянно, всегда приводило его в восторг. И в то же  время
она была смелой, отважной, не сидела, сложа руки. А встретив  наглеца,  не
тушевалась, а, прямо глядя в глаза, давала резкий отпор.
     В самом деле, едва они  появились,  на  них  были  устремлены  многие
взоры. О нем знали как о  лихом  воителе,  ставшим  администратором,  мол,
пользуется безграничным доверием государя, с ним надо держать ухо  востро,
а она сразу же по приезде завоевала  славу  одной  из  красивейших  женщин
столицы, если не красивейшей, и это мнение света за эти годы  не  померкло
ни на один день. Каждую весну на балу у губернатора вспыхивала то одна, то
другая звездочка, но проходил  год,  и  вот  уже  щечки  поблекли,  взгляд
потускнел,  а  девичья  грация  неуловимо  быстро   сменяется   нездоровой
полнотой, к которой особенно склонны русские женщины. Ольга Засядько,  как
все видели, оставалась вечно юной царевной...
     Тенор в самом деле был не плох. Молод, красив, только  уверенности  в
нем еще не чувствовалось, но это Засядько  отнес  скорее  к  достоинствам.
Пока человек не уверен в себе, он работает вдвое больше.
     Зал восемь раз вызывал певца на бис, восторженные зрители бросали  на
сцену цветы. Тот раскланивался, посылал  отзывчивым  слушателям  воздушные
поцелуи. Засядько ясно видел в  темных  как  маслины  глазах  неподдельное
счастье. Если уж признал Петербург, богатый и взыскательный, то признает и
остальной мир!
     -- Спасибо,-- сказала Оля горячо.-- Ты  удивительный!  Хоть  и  редко
вывозишь меня в театр, но всегда так удачно!
     -- Это тебе спасибо,-- ответил он искренне.-- Ни жалоб,  ни  стенаний
на то, что держу затворницей...
     -- Это ты держишь? -- возмутилась она.-- Какая самоуверенность!
     Смеясь, они спускались к выводу из театра. В самом деле, больше всего
ее держат дети, что растут не по дням, а  по  часам  --  сильные,  налитые
жизнью, звериным здоровьем, не желающие спать ни днем, ни  ночью,  готовые
ходить  кувырком  с  утра  до  вечера,  на  лету  хватающие  все   обрывки
разговоров,  подбирающие  знания  отовсюду,  будь  эти  степенный  рассказ
профессора, зашедшего в гости к Засядько, или мат пьяного извозчика...
     У подъезда царила обычная сутолока, когда иззябшие в ожидании  кучера
и форейторы наперегонки кидаются к ступенькам, едва завидят фигуру барина.
Крик, свист и щелканье кнутов,  вопли,  ругань,  всяк  торопится  отъехать
первым. Наше российское бесстыдство, подумал Засядько с  отвращением.  Еще
когда тенор пел, иные находчивые уже  вставали  и  пробирались  к  выходу,
топча ноги оставшимся и мешая им увидеть концовку спектакля! Такой граф по
манерам не ушел от своего извозчика, а умом  и  вовсе  не  передюжит  даже
подошвы своих дорогих сапог.
     Возле подъезда  повозки  сшибались  корпусами,  задевали  друг  друга
колесами, стоял треск  и  щелканье  бичей.  Испуганно  ржали  лошади.  Для
форейторов было делом чести подать карету раньше других,  обойти  кучеров,
тут не до соблюдения приличий, побеждает сильный да ловкий, а  со  слабыми
не считаются даже в просвещенной Европе, здесь же вовсе Россия...
     Засядько с отвращением смотрел как иные давили народ, ломали  повозки
других театралов, ломились сквозь толпу  как  свиньи  через  камыш,  будто
дикие звери спасались из пожара. Вот она, Русь, с ее широтой души: от слез
умиления во время спектакля, до грязного мата и  смертоубийства  сразу  же
после него!
     Василь,  гордо  восседая  на  козлах,  сумел  пробиться  к  подъезду.
Александр подал руку Оле, помог влезть, сам втиснулся рядом. Повозка  была
легкая, маневренная, и Василю удавалось протискиваться там, где застревали
другие.
     Их обогнала карета, больше похожая на  боевого  слона  ударной  армии
Ганнибала. Богато  украшенная  золотом,  тяжелая,  массивная,  на  толстых
крепких колесах, она будто и была рассчитана на  столкновения  с  другими.
Лошади запряжены цугом, восемь пар, нелепейшая мода, непрактичная на Руси,
форейтор стегал коней и орал во весь голос, а далеко позади  кучер  щелкал
кнутом. В крохотном окошке, похожем на бойницу, мелькнуло  хмурое  лицо  с
хищно загнутым носом.
     Карета рвалась вперед, давя и с  треском  сшибаясь  с  более  легкими
повозками. Одна карета от удара повалилась на бок, там заверещали  на  два
голоса, мелькнуло  розовое  платье.  Еще  одну  развернуло  боком,  дышлом
уперлась в стену. Кучер лихо орал, свистел, плеть  с  азартом  хлопала  по
лошажьим крупам. Люди  едва  успевали  шарахаться  в  стороны,  а  кто  не
успевал, того сбивало с ног.
     Василь придержал коней,  давая  дорогу,  с  таким  зверем  треснуться
боками -- себе дороже, и карета проломилась  дальше,  сцепилась  с  кем-то
колесами, обе встали, загородив дорогу и повозке Засядько, кучера орали  и
размахивали бичами.
     -- Подожди здесь,-- велел Засядько.
     Он выскочил, в несколько  быстрых  шагов  достиг  сцепившихся,  двумя
ударами шпаги обрубил постромки, и лошади освобожденно ринулись  вперед  и
пропали в ночи вместе с вопящим форейтором на передней. Кучер раскрыл  рот
и так застыл, жалкий, растерянный, сидя на облучке, перед которым не  было
коней.
     Засядько засмеялся зло, повернулся и пошел обратно к свой карете.  Но
когда проходил мимо чужой, дверца распахнулась, оттуда  вывалился  высокий
человек с хищно загнутым носом. Он зарычал разъяренно:
     -- Опять? Опять вы?
     -- Простите,-- сказал Засядько холодно,-- что-то не припоминаю, чтобы
мы с вами были знакомы.
     -- Это вы не знакомы,--  выкрикнул  человек  зло.--  Но  я  вас  знаю
неплохо!
     -- Тогда вам повезло больше,-- сказал Засядько.
     Он даже не подумал,  что  это  могло  прозвучать  как  самопохвальба,
каждый в сказанное вкладывает свой смысл,  но  незнакомец,  похоже,  понял
именно так, как  жаждалось  оскорбленному  самолюбию.  Засядько  не  успел
сделать второго шага, а в спину яростно крикнули:
     -- Мерзавец!
     -- Очень приятно,-- ответил он,-- а я -- генерал Засядько!
     -- Я знаю, кто вы! Вы мне за это поплатитесь!
     Засядько обернулся:
     -- Если вы знаете, кто я, то знаете, куда прислать своих секундантов.
     Он открыл дверцу, увидел белое как мел лицо Оли. Встревожился:
     -- Что-то случилось?
     Она прошептала:
     -- Это Маратин...
     -- Ну и что? -- удивился он.-- А кто такой Маратин?
     -- Он добивался моей руки.
     -- Многие добивались,-- сказал он равнодушно. Подумал,  что  его  тон
может обидеть ее, добавил,-- сколько же их! Я думал, Серж был последним.
     -- Маратин был намного настойчивее. Но нам повезло, он был в  отъезде
за рубежом, когда мы... все успели.
     Карета выбралась на прямую к дому, Василь начал  нахлестывать  коней.
Колеса застучали чаще. Засядько отмахнулся:
     -- Ладно, забудем... Тебе не  показалось,  что  со  второго  действия
певец был просто в ударе?

     Глава 38

     Он вскоре забыл об инциденте и был удивлен, когда на следующее утро к
нему явился гвардейский офицер в чине майора, представился и  сказал,  что
он прислан тайным советником Маратиным для вопроса о предстоящей дуэли.
     Засядько посерьезнел. Тайный советник -- очень высокий чин,  в  армии
равен генералу,  так  что  дуэль  будет  равная.  Понятно  и  как  Маратин
ненавидит его, ибо майор даже и не заикнулся о примирении.
     Интересно, подумал Засядько, что если бы я  предложил  принести  свои
извинения? Принял бы Маратин? Или  жажда  мести  ослепила  настолько,  что
жаждет пролить кровь в любом случае?
     --  Как  вызванный  на  дуэль,--  говорил  между  тем  майор,--   мой
подопечный имеет право выбора оружия. Он предпочел шпаги...
     Надеется,  что  со  шпагой  у  молодости  больше  преимуществ,  понял
Засядько. Что ж, верно. Только не знает, что я сейчас почему-то сильнее  и
ловчее, чем был двадцать лет  тому.  Или,  по  крайней  мере,  равен  тому
безрассудному герою штурма Мантуи.
     -- Шпага, так шпага,-- сказал он.-- Возражений нет.
     -- Теперь о месте...
     -- Да подберите сами,-- сказал Засядько,-- я заранее согласен с вашим
выбором.
     Он чувствовал себя глупо. На дуэлях за  всю  бурную  жизнь  почти  не
дрался, две-три не в счет... или пять, н не помнил точно,  ибо  жизнь  шла
под свист пуль и рев ядер, рубил саблей с коня и пешим, стрелял  в  людей,
захватывая их батареи и отстаивая свои, тут счет был бы не на единицы,  но
вести счет на войне безнравственно и аморально, не утки падали наземь  под
его выстрелами!
     --  Я  знаю  одно  уединенное  место  за  городом,--  сказал   майор,
кланяясь.-- Близко, дорога отменная, и ехать не больше получаса!
     -- Отлично,-- согласился Засядько кисло,-- я бы  не  отказался  и  от
места за десять минут от города.
     -- Увы, слишком много  гуляющих...  И  усадьбы  начинают  строить  за
городом.
     -- Против моды не попрешь,-- вздохнул Засядько.--  Передайте,  что  я
согласен. А секунданта я подберу сегодня же.
     -- Тогда назначим на завтра?
     -- На завтра,-- согласился Засядько.
     -- Имею честь откланяться!
     -- До завтра.

     Маратин шел, задумавшись, когда услышал быстро приближающиеся шаги. В
его сторону шел, держа его взглядом, Васильев,  один  из  высших  офицеров
Генштаба. Они были бегло представлены когда-то на каком-то вечере, с  того
времени никогда не встречались, не  разговаривали,  инстинктивно  чувствуя
антипатию  друг  к  другу,  и  теперь  Маратин  удивился,  когда  Васильев
остановился рядом с ним:
     -- Граф, вы попали в неприятную ситуацию.
     Голос Васильева был сочувствующий. Маратин поморщился:
     -- А вам какое дело?
     -- Есть дело.
     -- Какое все же?
     Васильев оглянулся по сторонам, еще больше понизил голос:
     -- Засядько -- первая шпага армии.  Во  всей  Российской  империи  не
найдется человека, который бы виртуознее владел оружием.  Будь  то  шпага,
сабля, пистолет или просто кулаки.
     -- Похоже,-- буркнул Маратин с неприязнью,-- вы все деньги  поставите
на него.
     Васильев криво улыбнулся:
     -- Поставлю. Но я очень хотел бы, чтобы победили вы.
     -- Почему?
     Васильев прямо посмотрел в глаза молодого графа:
     -- У меня с ним личные счеты.
     -- Ого! Приятно, что не я один.
     Голос Васильева с