ышать.   Засядько   сказал   еще
неразборчивее:
     -- Саблей тоже уметь надобно... Если кто считает, что он умеет, пусть
попробует со мной.
     Старший из казаков сказал:
     -- Похоже, черти тебе помогли как-то улизнуть.  Но  со  мной  так  не
случится. Эй, Мыкола! Бабу отдаю вам на потеху, а этого угостите колом  по
башке... Нет, а вдруг опять уйдет? За голову мертвого тоже награда, хоть и
чуть меньше. Зато места  в  мешке  займет  меньше...  Нет,  не  стреляйте!
Чертовы москаляки проснутся, набегут как  мурашва.  Они  ж  только  числом
могут... Саблями его!
     Он отступил, Засядько услышал зловещий свист выдергиваемых  из  ножен
сабель. Сердце замерло, он никогда в жизни не чувствовал такого страха. Он
с голыми руками, а враги вооружены острым железом, их  много...  А  с  ним
Оля, мужественная Оля, которой  страшно,  но  не  падает  духом,  верит  в
него...
     -- Васильев,-- сказал он,-- служит туркам. От  них  получает  деньги.
Неужели вы, славяне, готовы помогать туркам супротив нас, русских?  Вы  же
братья по крови, братья по вере! Мы же все -- православные.
     Казак бросил резко:
     -- Лучше турки, чем москали!  Ребята,  руби  в  капусту!  Ежели  баба
завизжит, руби и бабу!
     Засядько увидел блеск на  обнаженных  лезвиях,  спина  уже  покрылась
холодным потом, будто уже туда  вонзились  сабли,  как  вдруг  из  темноты
раздался хриплый голос:
     -- Стойте! Кого поймали?
     --  Опять  енерала,--  ответил  казак  раздраженно.--   Теперь   надо
прикончить, чтоб уж наверняка. А голову отвезем  тому  Васильеву,  большие
деньги за нее дает.
     В залитое лунным светом  место  вышел  кряжистый  запорожец.  Чуб  на
бритой голове выглядел как толстая черная змея,  а  рубин  в  ухе  блестел
странно и зловеще.
     Он усмехнулся неподвижному Засядько, неспешно  вытащил  из-за  пазухи
пистолет, внезапно швырнул его Александру. Тот инстинктивно поймал  и  тут
же, соображая быстро, навел его на старшего казака. Запорожец  уже  держал
ружье, черное дуло смотрел прямо в грудь другого. Оля торопливо подхватила
ружье, с которым приплыли, прицелилась в кого-то в темноте.
     Казак дернулся, вскрикнул неверяще:
     -- Кондрат! Ты сдурел?
     -- Ага,-- согласился запорожец.-- это дурость, конечно, но второй раз
не могу отдать вам земляка. Да  еще  добро  бы  туркам,  а  то  проклятому
москалю! Все-таки мы из одного уезда... Наши села рядом.
     Старший казак сказал со злостью:
     -- Нас семеро!
     Запорожец хмыкнул:
     -- Вы знаете, что я возьму с собой в ад хотя бы двух. Женщина кого-то
подстрелит, по ней видно, что она -- казачка.  И  этот  землячок  тоже  не
прост, как мне кажется. Если он в самом деле сын гармаша Дмитра.
     Они посмотрели на Засядько, и тот увидел как лица  вытянулись,  кровь
отхлынула от щек. Они уже понимали, что он очень не прост. И если  генерал
оказался львом, но генеральша у него -- львица. Взяла на прицел Семена,  у
того зубы стучат, будто черт по коробке колотит.
     -- Нам заплатили за его шкуру,-- сказал старший казак упрямо.
     -- Тогда попробуйте ее взять,-- предложил Александр.-- Но когда  наша
драчка кончится, ты уверен, что ее будет кому снимать?
     Казаки в нерешительности смотрели на них,  уже  на  троих.  Запорожец
выглядит весь сплетенным из жил, суровая жизнь вытопила весь жир до капли,
иссушила плоть. А генерал был из того куска металла, из которого боги  еще
раньше выковали его двоюродного деда Калнишевского. Да  и  ружье  в  руках
женщины не дрожит, черное дуло смотрит  то  прямо  в  грудь  бледного  как
смерть Семена, то рассматривает его  переносицу,  и  Семен  уже  икает  от
ужаса: представляет как расплескает его мозги на сажень, а то и на  сажень
с четвертью.
     -- Пусть ее снимают черти в аду,-- сказал хорунжий.-- Если сумеют!
     Они попятились под прицелом трех ружей, а  отойдя  на  дюжину  шагов,
повернулись и скрылись в темных зарослях. Засядько, провожая из  взглядом,
услышал уважительное от старого запорожца:
     -- У тебя настоящая женщина!
     -- Я всегда хотел в жену ту,-- ответил Засядько медленно,-- кто  идет
не за мужем, а рядом.
     Он повернулся, хотел поблагодарить, но старый запорожец уже скрылся в
темноте, ушел вместе с казаками.
     Оля сказала шепотом:
     -- Что теперь?
     Он посмотрел на серпик, что  приблизился  к  краю  неба.  На  востоке
начала сереть полоска, но звезды  еще  горели  ярко,  непривычно  крупные,
блистающие. Еще перекликались ночные птицы, но чувствовалось, что ночь уже
на исходе.
     -- Надо соснуть пару часов,-- решил он.--  Утром  выводим  ракеты  на
ударные позиции!
     Она смотрела пристально. Наконец ее губы тронула понимающая  усмешка.
Если это тишь да гладь, если это как раз дни, когда ничего не  происходит,
то каковы же те, другие дни?

     Глава 48

     Утром Засядько придирчиво осматривал позиции, где Балабуха  расставил
ракетчиков  у  шестиствольных  установок.  Он  сам  выбирал  эти  позиции,
Балабухе не так уж много осталось и сделать, но за  всеми  нужен  глаз  да
глаз.  Сколько  сражений  было  проиграно,  когда  слишком  надеялись   на
помощников? Судьба Наполеона под Ватерлоо тому примером.
     За  спиной  остались  неповоротливые  осадные  орудия,  даже  полевая
артиллерия, где вся  ударная  мощь  состояла  из  пушек,  отлитых  по  его
чертежам.
     Похоже, Рагулину тоже не спалось. Засядько с  неудовольствием  увидел
как председатель  военного  совета  с  огромной  свитой  обходит  позиции,
придирается к тому, как начищен кивер, как  нафабрены  усы  гренадеров,  и
гораздо меньше обращает внимание на расстановку орудий.
     Завидев генерала-ракетчика, Рагулин величаво изменил маршрут, пошел в
его сторону. Засядько слышал как бурчал за  его  спиной  Балабуха,  уже  и
младшие офицеры знали настоящую цену сиятельному князю.
     -- Я велел начинать общий штурм через час,-- сообщил Рагулин.-- Но вы
не видите ничего странного?
     Засядько посмотрел по сторонам:
     -- В жизни много странного. Что вы имеете в виду?
     Рагулин побагровел, но сдержался, за каждым словом и движением следят
десятки глаз, сказал саркастически:
     -- А вам не кажется, что ваши орудия прекратили бомбардировку?
     -- Верно,-- восхитился Засядько.-- Как вы хорошо все подмечаете, Иван
Сергеевич!
     За спиной Рагулина послышались невольные смешки. Он повысил голос:
     -- Прошу вас объяснить свои действия.
     -- Я велел прекратить стрельбу.
     -- Почему?
     -- Сейчас, ваше сиятельство, вступят в бой ракетчики.
     С холма было видно, как Балабуха  перебегает  от  одной  установки  к
другой, проверяя готовность. Засядько  поморщился:  поручик  занимался  не
своим  делом.  Пришлось  послать  адъютанта  с  напоминанием,  что  в  его
распоряжении двадцать три командира. Пусть учится командовать!
     Двадцать три ракетные установки нацелились на крепость, двадцать  три
офицера из ракетной роты встали с  запальными  фитилями,  ожидая  сигнала.
Триста рядовых ракетчиков спешно  готовили  к  следующему  залпу  фугасные
ракеты. Вместе с зажигательными их было  подготовлено  три  тысячи  двести
двадцать две штуки!
     -- Начнем! -- сказал Засядько и подал знак фейерверкеру.
     Взлетела сигнальная ракета. Все двадцать три офицера поднесли  фитили
к зажигательным шнурам. Грохнуло и раскололось небо. Даже  рассвет  померк
перед  ослепительной  лавиной  огня!  Свист  врезался  в   уши,   заставил
побледнеть и втянуть головы в плечи. Замерли в тревожном ожидании  плотные
ряды  солдат:  через  несколько  минут  они  ринутся   с   лестницами   на
неприступные дотоле стены, но многие ли переживут это утро?
     Над  Варной  взметнулось  зарево  пожаров.  Погода   стояла   жаркая,
безветренная, черные столбы дыма от горящих зданий поднимались до облаков.
     -- Впечатляюще,-- пробормотал Рагулин.
     -- То ли еще будет,-- пообещал Засядько.
     -- Будете стрелять еще?
     -- Да.
     -- Мы сами изжаримся в огне...
     -- Смотрите!
     В рядах русских войск  послышались  ликующие  крики.  Над  бастионами
Варны появились белые флаги. Они трепетали, хотя ветра не было: то  ли  от
потоков воздуха, вызываемых огнем, то ли у защитников дрожали руки.
     Быховский бросился обнимать друга. Тот вывернулся и позвал адъютанта.
     -- Немедленно передай Балабухе, чтобы прекратил обстрел!
     -- Прекратить обстрел! -- прокатилось по рядам.
     -- Прекратить обстрел!
     -- Прекратить...
     Ряды наступающих колонн расстроились, но офицеры не обращали внимания
на вопиющее нарушение.  Крепость  сдавалась!  Неприступная  Варна  сложила
оружие! Сколько человеческих жизней спасено...
     Вскоре казаки привели турецкого парламентера. Это был офицер  в  чине
полковника, одетый по-европейски. Он вручил Рагулин  петицию  от  военного
коменданта Ахмед-паши.
     Турки писали: "Господин командующий! Бесполезно подвергать  опасности
быть убитыми мужественных русских и турецких солдат в борьбе за Варну.  Мы
предлагаем вам перемирие с целью установления условий для сдачи  крепости.
Назовите подателю сего срок, который вы  считаете  нужным  установить  для
переговоров".
     -- Не медлите,-- подсказал Засядько Рагулину.-- Пусть сдают  крепость
со  всей  артиллерией,  арсеналами,  запасами  продовольствия  и   военным
имуществом. Знамена и личное оружие могут оставить себе...
     -- Я сейчас же пошлю,-- заторопился Рагулин.
     Внезапно Засядько положил  ладонь  на  его  рукав.  Глаза  Александра
весело заблестели:
     -- Эх, тряхну стариной! Сам поеду для переговоров о сдаче.
     Рагулин заколебался:
     -- Александр Дмитриевич... Я понимаю,  у  вас  больше  опыта,  чем  у
большинства офицеров вместе взятых, но не велика ли честь  для  нехристей,
что парламентером к ним приедет генерал?
     -- Не  парламентером,--  сказал  Александр  с  нажимом.--  Человеком,
который продиктует условия сдачи!

     На этот раз кроме барабанщика  и  знаменосца  он  взял  двух  младших
офицеров, полагалось по рангу. Снова, как некогда  в  крепость  Торн,  шел
парламентером...
     Ворота при их приближении распахнулись. Необходимости в этом не было,
рядом была широкая дверца, но так осажденные показали, что  сопротивляться
больше не будут.
     Воины в воротах их встретили угрюмые и  озлобленные,  на  лицах  была
злоба и стыд поражения. У некоторые на одежде чернели следы копоти,  а  за
их спинами полыхали пожары, слышались крики, треск горящей кровли.
     Офицер в форме турецкой гвардии уже спешил навстречу:
     --  Господин  генерал,--  сказал  он  на  русском  языке  с   сильным
акцентом,-- я уполномочен проводить вас  к  главнокомандующему.  Он  будет
польщен, несмотря на поражение, что парламентером явился сам Зас-ядь.
     За спиной хмыкнул Быховский. Турецкое командование  знает  его  друга
лучше, чем русское! Повезло, что Украину  на  Переяславской  Раде  все  же
правдами и  неправдами,  подтасовками  и  подкупами  склонили  с  союзу  с
Россией, а не Турцией, хотя  чаша  весов  колебалась  ой-ой-ой.  Иначе  бы
сейчас ракеты Засядько смотрели с турецкой крепости на русское войско.  Да
и неизвестно как бы вообще история пошла...
     Их провели в окружении стражи коротким путем  к  дворцу.  Воздух  был
накаленный,  над  головами  носились  искры.  Быховский  ругался,   хлопал
ладонями по одежде, но лишь раньше других покрылся пятнами копоти.
     Ахмет-паша встретил его на ступеньках дворца. Мимо него  уже  мчались
придворные, сановники, слуги, тащили драгоценную  утварь.  Засядько  отдал
честь:
     -- Генерал-полковник Засядько! Уважаемый Ахмет-паша,  прежде  чем  мы
выработаем условия сдачи крепости, я  хотел  бы  предложить  помощь  наших
войск в тушении пожаров. Мирное население не должно страдать...
     Ахмед-паша несколько мгновений всматривался в  красивое  мужественное
лицо сын казака,  с  которыми  воевали,  роднились  и  снова  воевали  все
поколения  его  предков.  Этот  тоже  быстр,   неожиданен   в   словах   и
предложениях,  сам  принимает  решения,  ибо  наверняка   не   уполномочен
предлагать такое.
     -- Хорошо,-- сказал он так же быстро.-- Но  только,  если  это  будут
русские войска.
     -- Договорились,-- кивнул Засядько.-- Казаков не введу.
     -- Три дня без казаков,-- сказал Ахмед-паша все так же быстро.
     Засядько понимающе кивнул. Ахмед-паша опасается  печально  знаменитых
три дня на разграбление, освященное веками право казаков. Засядько на  ухо
сказал несколько  слов  сопровождавшему  их  офицеру  в  одежде  казацкого
войска. Тот вытянулся, отдал честь и заспешил обратно.
     Ахмед-паша проводил его подозрительным взором:
     --  Что-то  слишком  легко  получилось...  Наверняка  рассыплются  по
окрестностям, будут жечь и грабить.
     -- Но город будет цел,-- успокоил его Засядько.-- А потом, когда наши
государи  замирятся,  эту  крепость  наверняка  отдадут  Турции   обратно.
Целехонькой!
     Ахмет-паша велел одному из помощников:
     -- Иди  к  воротам.  Сейчас  войдут  гяуры,  помогут  гасить  пожары.
Проследи, чтобы горячие головы не вступили в бой. На то воля  Аллаха,  что
проиграли сражение. Но войну мы выиграем!
     Быховский зароптал, война турками уже проиграна, но Засядько  понимал
о какой войне говорит мудрый Ахмед-паша. Молодая  и  сильная  вера  ислама
находит себе верных воинов даже среди славян. Только  такие  победы  можно
считать настоящими.
     -- А теперь можно поговорить об условиях и порядке сдачи  крепости,--
начал Засядько и осекся. Среди толпы бегущего из  дворца  народа  мелькали
мундиры  высших  офицеров  британской  армии,  бежали  военные  советники,
приехавшие из Парижа, Засядько не обращал на них внимание, все знакомо  по
Браилову, но один из турецких офицеров привлек внимание. С ним было пятеро
солдат, что несли  огромные  тюки,  грузили  на  телеги  сундуки,  бросали
охапками шитые  золотом  ризы  священников.  Офицер  вскочил  на  облучок,
стегнул коней.
     --  Достопочтенный  Ахмед-паша,--   сказал   он   быстро,--   условия
обговорите с моим полковником, а я  у  меня  неотложное  дело...  Простите
великодушно!
     Он  спрыгнул  с  крыльца  и  побежал  вслед  за  телегами.  Быховский
побледнел.   Ахмед-паша   должен    вспылить,    это    оскорбление    для
главнокомандующего -- вот так неуважительно препоручить важное дело своему
подчиненному, но Ахмед-паша неожиданно усмехнулся:
     -- Отважный Зас-ядь! Как жаль, что он  еще  не  воин  истинной  веры.
Такая горячая кровь, такая гордость...
     -- Я приношу искреннейшие извинения,-- начал было Быховский неуклюже,
но Ахмед-паша оборвал властным жестом:
     -- Не надо. Я все понимаю.
     Быховский признался
     -- Честно говоря, я -- нет. Он всегда был непредсказуемым.
     -- Он увидел Вас-и-лева,-- объяснил Ахмед-паша.
     --  Кто  это?  --  насторожился  Быховский,  глаза   были   все   еще
непонимающие.
     -- Мой советник. Мне его не  жаль.  Крепость  пала,  значит  он  тоже
виноват.
     Быховский пробормотал:
     -- Но я все равно не понимаю...
     -- Вас-и-лев,-- объяснил Ахмед-паша с грустной усмешкой  в  глазах,--
нанимал людей и платил им много... очень много!.. чтобы те убили  Зас-ядь.
Не в бою, а так... даже в спину, если будет  случай.  Я  знал  об  этом...
Поговаривают, что им однажды  удалось  его  захватить.  Но  отважный  гяур
ускользнул, оставив трупы и забрызгав землю кровью на десятки  шагов.  Так
что это их личное дело, я не вмешиваюсь.
     Быховский сказал с тревогой:
     -- Я бы вмешался... но, боюсь, что он с меня сорвет голову и  скажет,
что я такой и был. У особенных людей и дороги особенные! Лучше вернемся  к
условиям передачи крепости.

     Засядько погнался было за подводами, но там, словно чуяли  опасность,
настегивали лошадей изо всех сил. Запыхавшись, он увидел возле одного дома
оседланных коней, подбежал, быстро отвязал повод от коновязи.
     Сзади возмущенно закричали, но он взметнулся в седло, конь  встал  на
дыбы, дико заржал и с места пошел в галоп.  Грохот  копыт  перекрыл  треск
горящих стен. Конь пронесся вдоль улицы, закидывая набок ноги, вывернул за
угол, и там  Засядько  увидел  две  убегающие  подводы.  В  едином  потоке
двигались конные, бежали  мирные  жители,  опасаясь  разбоев  победителей,
отступающие турецкие солдаты  тащили  на  себе  награбленное,  Засядько  с
трудом прокладывал дорогу, медленно настигая подводы.
     Теперь он хорошо видел спину Васильева, который --  какой  позор  для
высшего офицера русской армии! -- был в форме турецкого должностного лица.
Даже красную феску с кисточкой одел, мерзавец.
     В последнем усилии он догнал заднюю телегу, но с боков бежал народ, а
он топтать не мог даже турков, сейчас это уже не неприятели,  война  почти
окончена, но конь как почуял, в  отчаянном  усилии  приблизился  к  телеге
вплотную, и Засядько, высвободив ноги из стремян, шепнул: "Спасибо, ты все
понял" и прыгнул с седла.
     На телеге было трое. Он двумя ударами сбил их с телеги, одного  прямо
под  колеса,   возница   обернул   искаженное   страхом   лицо,   Засядько
требовательно указал на переднюю телегу.  Там  тоже  были  трое,  Васильев
сидел рядом с возницей, тот  правил,  а  Васильев  исступленно  стегал  по
конским крупам.
     -- Догони,-- потребовал Засядько.
     Возница втянул голову в плечи, его кнут  с  треском  пошел  гулять  о
мокрым от пота крупам коней.
     -- Еще,-- потребовал Засядько люто.-- Бери  левее!  Топчи,  дави,  но
чтобы догнал!
     Со всех сторон слышались вопли, кое-где раздавались выстрелы. Бегущие
с добычей расчищали себе дорогу, спеша выскочить  из  города  раньше,  чем
войдут русские войска и отберут награбленное.
     Кони второй телеги, наконец, пошли рядом с  задком  первой.  Засядько
перебрался к вознице, примерился, прыгнул. Упал неудачно, больно  ударился
о сундуки, двое тут же  навалились  сверху.  Он  получил  сильнейший  удар
эфесом сабли в лицо, второй саданул в ухо, в голове зазвенело. С  огромным
трудом вывернулся, ударил ногами, услышал сдавленный  крик,  что  внезапно
стал быстро удаляться.
     С оставшимся противником схватился в борьбе, но тут телега сама пошла
медленнее. Оказывается, Васильев бросил поводья и тоже со  шпагой  в  руке
прыгнул на смертельного врага.
     Завязалась нелепая борьба среди узлов и ящиков, когда  он  оступался,
шпага не находила цели, но и  двое  противников  промахивались,  рычали  и
ругались, оружие в их руках со звоном  сталкивалось  с  его  шпагой,  мимо
бежал вопящий народ, на них не обращали внимания,  лишь  один  из  бегущих
ухватил свесившийся с телеги узел с награбленным, а Засядько  ощутил,  что
хотя бы одна нога может упереться в твердое.
     Нож турецкого солдата распорол ему бок. Засядько охнул, захватил руку
противника и швырнул с телеги.  Васильев  сделал  выпад,  Засядько  ощутил
резкую  боль  в  правом  плече.  Пальцы  сразу  ослабели,  и  он  поспешно
перехватил шпагу в левую руку.
     Глаза Васильева горели свирепой радостью. Он прохрипел люто:
     -- Я даже рад, что ты тогда  уцелел!..  Это  счастье  --  убить  тебя
своими руками!
     Сцепив  зубы,  Засядько  отражал  удары.  Краем  глаза   увидел   как
сброшенный с телеги поднялся. Его тут же стоптали бегущие.
     Васильев фехтовал на удивление умело, наверняка посещал  фехтовальные
залы, брал уроки у лучших учителей Петербурга. Злая усмешка стали шире, он
видел как расплывается кровавое пятно на боку врага, за которым укрепилась
слава неуязвимого, а из разреза на правом плече стекает красная струйка.
     -- Мерзавец,-- процедил Засядько, он чувствовал как слабеет,  в  ушах
раздался слабый звон от потери крови.-- Предатель...
     -- Умираешь,-- бросил Васильев хищно.-- Умираешь!.. Ты уже  умираешь,
грязный простолюдин...
     Шпаги звенели, удары  Васильева  становились  все  сильнее.  Засядько
чувствовал как пот со лба прорвал запруду бро