суровым нравом,  провожал
подпоручика,  дружески  обнимал  за  плечи  и   всячески   выказывал   ему
расположение, демонстрировал внимание. Голос полковника был ласковым,  это
было непривычнее, чем, если бы горилла вздумала петь цыганские песни:
     -- И еще я пообещал привести вас завтра вечером на бал. У нас городок
маленький, новости расходятся  быстро.  Местное  светское  общество  горит
любопытством увидеть вас. Это было так романтично! Местные  красавицы  уже
сегодня будут делать прически,  чтобы  вам  понравиться.  Не  понимаю  эту
французскую моду, когда даже спать приходится сидя, чтобы не разрушить эти
башни из волос... Разве мы на прически смотрим?
     Он подмигнул заговорщицки. Александр ощутил, что краснеет. Он все еще
старался смотреть на женщин как на существ,  во  имя  которых  совершаются
подвиги. Но то, что видел до сих пор, укладывалось больше в понятие  девок
и баб, какие бы знатные фамилии не носили, и какие бы пышные  прически  не
сооружали.
     Полковник похлопал его по плечу:
     -- Вижу, знаешь куда смотреть! Нам, мужчинам, надо задницу пошире  да
вымя побольше. А все остальное -- мелочи... Так что завтра вечер ничем  не
занимай, любование луной на берегу реки отложи -- мне уже об этом донесли.
Я начинал тревожиться, мало мне пьяниц да бретеров! Но вишь, каким  концом
обернулись твои любования красотами! Я пообещал привести тебя, не подведи.
     -- Я сделаю все, что скажете,-- пробормотал Засядько.-- Я ведь  вижу,
что вы обо мне заботитесь!
     -- Ты сам о себе заботишься,-- проворчал полковник, но вид у него был
польщенный.-- Ты хоть знаешь, кого спас?
     -- Ну, людей в карете...
     Полковник  отшатнулся  в  удивлении,  потом  расхохотался  так,   что
закашлялся, побагровел, глаза стали выпученными как у вареного рака.
     -- Ну,--  проговорил  с  трудом,--  ну...  предполагал  невежество...
только ли невежество?.. но чтоб такое... Еще могу понять, что раньше ты не
знал эту ясную звездочку, хотя это представить трудно, все о ней только  и
говорят... Но как ты даже не поинтересовался теперь?
     Он  смотрел  так,  словно  ждал  немедленного  признания  в  какой-то
хитрости. Засядько сказал встревоженно, голос стал умоляющим:
     -- Вы только не сердитесь!.. Я бы спросил... потом. А  вчера  времени
не было, потом было не у кого узнать... Ну и все такое.
     -- Ты просто урод,-- изрек полковник.-- У тебя  в  голове  что-то  не
так. Царя-императора там не хватает. А то и вообще валеты королей  гоняют.
Ты случайно дамой туза не бьешь?.. Это же ехали Вяземские! Кэт, княжна,  а
с нею учитель французского  и  двоюродная  тетушка!  Кэт  --  единственная
наследница древнейшего рода князей Вяземских... и богатейшая,  к  слову  о
птичках.
     По лицу юноши он понял, что его слова  отскакивают  от  него  как  от
стенки горох. Зато заблестевшие  глаза  показали,  что  прелестную  княжну
запомнил.
     -- Завтра,-- напомнил полковник.-- Готовься!
     Ошеломленный Александр бегом спустился по ступенькам на улицу. Сердце
колотилось как будто хотело  выпрыгнуть,  кровь  бросилась  в  голову,  он
чувствовал неистовую радость.
     Навстречу шли трое офицеров. Расфранченные, духами разит  за  версту.
Идут так, будто им принадлежит если не весь мир, то  хотя  бы  Херсонщина.
Однако при виде молодого подпоручика на их лицах появились кислые улыбки.
     Один сказал тягучим голосом:
     -- Да, завтра тебя осыпят цветами. Тут вовсе можно прыгать до неба.
     -- У  губернатора  о  тебе  только  и  разговоров,--  буркнул  второй
завистливо.
     Третий кивнул нехотя. Вид у него был таков, что он знает все,  о  чем
говорится у губернатора, ибо он близок к высшим кругам города, знает всех,
и его знают тоже.
     Александр даже не понял сперва, потом развел руками. Цветы так цветы,
и хоть из всех приемов предпочитает приемы со шпагой, но стерпит и прием у
знатных  мира  сего.  Главное  же,  о  чем  эти  трое  несчастных   и   не
догадываются, он через неделю покинет эти безрадостные степи  и  поедет  в
Санкт-Петербург!
     А оттуда... куда оттуда? Явно за кордон, потому что  Суворов  никогда
свою страну не защищал. Он воюет только  в  чужих  странах!  И  войны  его
всегда наступательные.

     Когда они прибыли к особняку губернатора, у ворот уже стояло  десятка
два карет, а у коновязи  оседланные  кони  лениво  жевали  отборный  овес.
Полковник хмыкнул:
     -- Наши кавалеры времени не теряют... На балах да  пьянках  только  и
живут, а на службу, так, отлучаются.
     -- Для чего шли в офицеры? -- спросил Александр с недоумением.
     -- А сколько блеска в эполетах, аксельбантах, золоченых  шнурах?  Они
как вороны клюют на все блестящее. А нонешние женщины так вовсе вороны  из
ворон...
     Они взбежали по мраморным ступеням. Роскошно одетые слуги  в  ливреях
распахнули  перед  ними  массивные  двери.  Полковник   выпрямился,   лихо
подкрутил усы. Он разом помолодел, в глазах появился лихорадочный блеск.
     Пройдя  через  большую  комнату,  они  оказались  перед  распахнутыми
дверьми в большой зал. Оттуда неслись звуки  оркестра,  и  когда  Засядько
встал на пороге, его ослепил блеск множества  свечей,  хрустальных  люстр.
Даже массивные канделябры, начищенные до  нестерпимого  блеска,  старались
уколоть глаза богатством и роскошью. В залитом ярким светом зале  уже  был
почти весь высший свет Херсона. В  глазах  рябило  от  роскошных  платьев,
драгоценностей, блеска эполет, богато украшенных мундиров.
     Оркестр играл  не  очень  умело,  но  старательно  и  громко.  Шелест
множества голосов, мужских и женских, напомнил Александру раков,  трущихся
панцирями в тесном ведерке.
     Дворецкий  громогласно  назвал  их,  явно  гордясь  зычным   голосом.
Александр увидел как сразу разговоры умолкли.  В  их  сторону  повернулись
десятки голов. Полковник выпрямился еще больше, грудь выгнулась колесом, а
живот подтянул так, что тот почти прилип к спине.
     Деревянно шагая,  он  повел  смущенного  Александра  через  зал.  Они
сделали всего пару шагов,  как  к  ним  быстро  шагнул  немолодой  грузный
человек с орденской лентой через плечо. Парик  был  сделан  тщательно,  но
так, словно хозяин все же старался сделать его как можно  незаметнее,  раз
уж в угоду моде необходимо прятать собственные волосы.
     -- Дорогой Петр Саввич,-- провозгласил он  густым  басом  и  раскинул
объятия,-- ты так редко бываешь здесь! А тут двойная радость: ты догадался
привести и этого замечательного юношу, о котором говорит весь город!
     Александр  почтительно  поклонился   градоначальнику.   Тот   излучал
радушие, в нем чувствовались сила и уверенное достоинство. От  него  пахло
хорошим французским вином, но  такому  медведю,  подумал  Александр,  надо
споить целый винный подвал, чтобы свалить под стол. Наверняка пьет  еще  и
для того, чтобы других свалить, пусть в пьяной  болтовне  выбалтывают  то,
что трезвый придерживает.
     Он чувствовал на себе пытливый взор, не знал что ответить, а от  него
определенно ждали какого-то ответа.
     -- Я счастлив,-- сказал он, запнулся и повторил,-- я просто счастлив!
Что я могу еще сказать? Вы же видите, я счастлив быть здесь.
     Градоначальник  довольно  хохотнул,  обнял   молодого   офицера.   За
витиеватыми речами часто кроется неискренность, а умелое  построение  речи
говорит  скорее  о  частом  повторении  одних  и  тех  же   апробированных
выражений. Этот же молодой офицер сказал бессвязно, смущаясь, что  привело
его в восторг.
     -- Юноша, здесь все свои,-- сказал он искренне.--  И  все  рады  вам.
Чувствуйте себя  как  дома.  Отныне  двери  нашего  дома  всегда  для  вас
распахнуты!
     Засядько поклонился. Он был смущен, физически чувствовал взгляды всех
собравшихся. Да он из незнатной  семьи,  а  правила  светского  обхождения
понаслышке да книгам не выучишь. И как бы не ступил, будет видно, что  рос
и воспитывался в диких степях Украины, с детства привык скакать на горячем
коне, и никогда не ходил под присмотром нянь и гувернеров.

     Внезапно совсем близко раздался радостный возглас:
     -- Вот он, наш спаситель!
     К нему, приятно улыбаясь, тетушка вела зардевшуюся Кэт. У  Александра
остановилось дыхание, настолько она была божественно прекрасна. Ее большие
серые глаза смотрели восторженно, с детским обожанием, на  щечках  расцвел
румянец, пухлые губы вздрагивали,  растягиваясь  в  радостную  улыбку.  Ее
пышные волосы были убраны в высокую прическу, там блистали  драгоценности,
длинная лебединая шея  была  беззащитно  открыта,  у  Александра  защемило
сердце от прилива нежности, а руки дернулись укрыть ее, защитить,  уберечь
от опасности снова.
     У нее был глубокий по  последней  моде  вырез  на  платье.  Александр
ощутил как тяжелая горячая кровь прилила к его щекам, залила шею. Их глаза
встретились,  он  увидел,  что  она  поняла  по  его  взгляду,  почему  он
покраснел, и румянец на ее щеках стал еще ярче. У  нее  была  ослепительно
чистая нежная кожа, он видел ее девичьи округлости как не старался отвести
глаза, его обволакивал нежнейший едва уловимый запах ее духов, от которого
сердце едва не выпрыгивало, а голова кружилась, а она так  же  зачарованно
не могла оторвать взгляда от  его  юношеского,  но  мужественного  лица  с
резкими чертами и упрямо выдвинутой челюстью.
     Молчание длилось, как им показалось, вечность  и  еще  раз  вечность.
Зачем губернатор взял ее нежные пальчики в свою огромную ладонь, поднес  к
губам:
     -- Милая Кэт... На месте этого юноши каждый бы бросился хоть на сотню
разбойников, если понадобилось бы спасать тебя!
     Вблизи стояли офицеры с бокалами шампанского в руках, прислушивались.
Слова губернатора приняли с одобрительными возгласами.
     -- Что на сотню, на тысячу!
     -- На армию!
     Губернатор бросил на них уничижительный взгляд, добавил:
     -- Вряд ли у кого-то это получилось бы так  же  блестяще,  но,  милая
Кэт, ради вас в самом деле каждый из нас бросится на штыки!
     Он еще раз поцеловал ей руку, передал  полковнику.  Тот  приложившись
губами к ее пальчикам как к святыне, сказал торжественным голосом,  словно
читал завещание о получении им огромного наследства:
     --  Милая  Кэт,  позвольте  представить  вам   моего   юного   друга,
подпоручика Александра Засядько!
     Он отступил на полшага, поклонился. Александр  тоже  склонил  голову,
чувствуя себя глупо в тугом  мундире,  затянутый,  скованный  церемониями.
Казачий сын, привыкший скакать навстречу ветру с раскрытой  грудью,  когда
же привыкнет? Жарко, воздуха не хватает, воротничок давит как  чужая  рука
на горле.
     Кэт не могла оторвать от него глаз. Сейчас он показался еще выше, чем
тогда, когда в белой расстегнутой на груди рубашке  бросился  спасать  ее,
как часто спасал в ее снах волшебный принц. Он был красив как сам  Сатана,
и в тугом мундире выглядел как дикий конь, на которого возложили седо,  но
который все равно никому не позволит в него сесть.
     Годы учения в привилегированном училище не  вытравили  свободолюбивый
дух, и если бы она уже не узнала, что красивый молодой подпоручик  русской
армии не князь и даже не дворянин, а сын знатного  казака,  то  все  равно
безошибочно признала бы в нем человека, рожденного в седле и вспоенного  с
конца копья.
     -- Добрый  день,--  сказал  он  внезапно  охрипшим  голосом.--  Вы...
танцуете?
     -- Да,-- ответила она поспешно. Голос ее был чистый как  колокольчик,
у него сладко отозвалось сердце.-- Вы... приглашаете меня?
     -- Уже пригласил,-- сказал он еще торопливее.
     Он видел в ее глазах то же самое, что чувствовал и он. Вырваться хоть
на время танца из-под плотной опеки старших, когда тебе дышат в затылок  и
подсказывают каждое слово. И пусть  за  ними  все  время  будут  неотрывно
следовать взгляды всего зала, но все-таки они вдвоем смогут  ощутить  хоть
слабую тень тех минут, когда он, сильный  и  красивый,  в  белой  рубашке,
распахнутой на широкой груди, подхватил ее, слабую и трепещущую,  держа  в
одной руке саблю, ощутил легкий аромат ее духов,  а  ее  пронзила  сладкая
дрожь от прикосновения его сильных рук...
     Однако им пришлось дожидаться пока окончится  предыдущий  бесконечный
манерный танец. Фигуры в одинаковых напудренных париках двигались по кругу
как восковые. Одновременно приседали, кланялись, лица у  всех  как  маски,
непристойно  выказывать  какие-либо  чувства,  Александру  они  напоминали
фигурки на больших часах.
     -- Я слышала,-- сказала она тихо, глядя на танцующих,--  что  в  Вене
создан новый танец. Его назвали вальс...
     Александр кивнул. Вальс он не танцевал, но слышал о нем  от  поручика
Ржевского. Правда, поручик спутал Штрауса со страусом, который несет самые
большие яйца, наверное, потому Ржевский и  заявил  в  офицерском  собрании
глубокомысленно, что,  мол,  теперь  знает,  почему  Штраус  пишет  именно
вальсы.
     -- Наши офицеры только о нем и говорят,-- сказал он осторожно.--  Его
вроде бы запретили как непристойный?
     Ее щечки снова заалели:
     -- Да. Но молодежь тайком танцует. Я, правда, не видела...
     -- Каков он?
     -- Говорят, в нем кавалер  во  время  танца  левой  рукой  не  просто
касается кончиков пальцев дамы... а держит ее  за  руку.  А  правой  вовсе
обнимает за талию... Конечно, на вытянутой руке! Но у нас вальс  танцевать
нельзя. В самом деле, о девушке могут подумать  нехорошее,  если  позволит
себя обнимать за талию незнакомому мужчине. Даже в танце!
     Он спросил тихо:
     -- Но в Вене же танцуют?
     -- Там у них много музыкантов, художников, артистов, к ним  отношение
лучше, чем у нас. У нас вальс если и начнут танцевать, то разве что  среди
простонародья... хотя я не могу себе представить, чтобы пьяные мужики  его
танцевали... А в высшем свете нравы строгие.
     Александр рассматривал ее искоса, не в силах отвести взор. Он  вообще
не любил танцы, в них было слишком  много  от  механических  фигур.  Жизнь
оставалась только в народных плясках, там даже  кипела  и  хлестала  через
край, но, чтобы не быть изгоем, выучил все па и  мог  танцевать  все,  что
игралось на балах. А вальс,  при  всей  его  якобы  непристойности,  может
оказаться лишь очередным танцем заводных игрушек.
     Впрочем, подумал он с усмешкой, может быть его создатель как раз  сам
настрадался от бездушия бальных танцев, потому создал нечто ближе к гопаку
или народной мазурке?
     Заиграли полонез,  новый  танец,  что  недавно  вошел  в  моду  после
завоевания русскими войсками Польши. Вместе с награбленным оттуда  вывезли
и  музыкантов,  художников,  артистов.  Если  не  в  Санкт-Петербург   для
украшения столицы, то в Сибирь, чтобы смирить польский гонор.
     Александр поклонился Кате, так ее хотелось называть, ее нежные пальцы
коснулись ее руки, они вошли в круг. Танцующих было  двенадцать  пар,  все
двигались  по  кругу  в   строго   размеренном   ритме,   останавливались,
раскланивались, менялись местами, раскланивались, все медленно и чинно, но
он вдруг ощутил, что зал исчез и все исчезло, а они танцуют только вдвоем.
А вместо стен с канделябрами и запаха восковых  свечей  --  берег  реки  и
аромат цветов, свежесть близкой реки.
     По ее глазам он внезапно понял, что она тоже с  ним  в  их  волшебном
мире для двоих. Стены зала растворились и для нее,  исчезли  как  дым  все
танцующие, родители и с завистливой враждебностью  наблюдающая  офицерская
знать.

     Глава 6

     На следующий день он нанес визит в дом князя  Вяземского.  Чувствовал
себя не в своей тарелке. Впервые его страстное желание совпало с желаниями
других: полковника, тетушки и наставника Кэт, и, как он втайне надеялся, с
желанием самой Кэт.
     Дворецкий, с достоинством кланяясь, проводил через анфиладу  залов  в
кабинет самого князя. Александр чувствовал как побежали мурашки  по  коже.
Кабинет был достаточно просторен, чтобы в нем проводились учения  с  ротой
новобранцев. В левом узлу внимание привлекал камин на аглицкий манер,  там
белеют торцами березовые чурки в обертках бересты, стены  заняты  книжными
шкафами. Фолианты в телячьей коже, монограммы вытеснены золотом.  Огромный
стол завален бумагами. Даже в одном из трех кресел лежит свернутая в рулон
карта. Массивная чернильница из дорогого малахита, пучок гусиных перьев  в
хрустальном стаканчике, настольный календарь... Похоже,  князь  и  на  юге
продолжает заниматься работой, а не только охотится на лис, как утверждают
знатоки.
     Он еще рассматривал книжный шкаф с книгами, когда дверь распахнулась,
вошел грузный мужчина в дорогом камзоле. Вид у него был  представительный,
в  движениях  чувствовалась  уверенность  высокорожденного,  привыкшего  с
детства отдавать распоряжения, но лицо  было  мягким,  а  сейчас  и  вовсе
лучилось довольством и счастьем.
     Он еще от дверей раскинул руки:
     -- Позволь мне обнять тебя, отважный юноша!.. Я богат, но главное мое
сокровище -- Кэт. Это поздний ребенок, я в нее вложил  всю  душу.  Господь
видит как я просыпаюсь в страхе  ее  потерять,  но  позавчера  я  был  как
никогда к этому близок.
     Он  обнял  Александра,  расцеловал  в  обе  щеки,  усадил  в  кресло.
Придержал  рукой,  тот  порывался  вскочить,  сам   обогнул   стол   и   с
удовольствием опустился на мягкое сидение.
     -- Полковник  много  рассказывал  о  тебе,  Саша.  Позволь  тебя  так
называть? Он очень высокого мнения о тебе.
     Александр пробормотал в смущении:
     -- Я здесь всего два  месяца.  Чем  я  мог  заслужить  столь  лестную
оценку?
     Князь покровительственно засмеялся:
     -- Саша, мы с полковником уже в том возрасте,  когда  жизненный  опыт
позволяет судить о многом. Мы видывали  много,  потому  нам  не  требуются
годы, чтобы сразу понять человека. Ты из  тех,  кто  шагает  далеко.  Есть
люди, которые живут как трава. Есть -- как звери. Но на  каждое  поколение
рождаются люди, их мало, которым наш их мир сразу начинает казаться тесен.
Они, каждый по-своему, начинают его  расширять,  улучшать,  перестраивать.
Это и  мудрецы  вроде  Моисея,  Аристотеля,  нашего  гения  Ломоносова,  и
завоеватели  вроде  Аттилы,   Чингисхана,   Александра   Македонского,   и
хитроумные механики вроде Архимеда или Кулибина... При всей  разности  эти
люди из одного теста. Им тесно в этом мире! Я не знаю,  кем  будешь  ты...
Может быть твои крылья сгорят в самом начале, и  никто  не  увидит  твоего
взлета, но ты -- из этой породы.
     Александр слушал его, раскрыв рот.  Князь  говорит  то,  что  он  сам
постоянно чувствовал в сердце, но не мог  выразить  словами.  Люди  вокруг
слишком ленивы, слишком медлительны, слишком мало хотят от жизни.  Но  они
такие все... как он думал раньше.
     -- Не знаю,-- ответил он искренне.-- Ведь я служить только  начал.  Я
все время учился... и сейчас все время учусь.
     Князь кивнул. Глаза на пухлом слегка  одутловатом  лице  были  живые,
внимательные:
     -- Учишься. А нынешние дворяне в подражание Митрофанушке  стонут:  не
хочу учиться -- хочу жениться.
     Его острые глаза остановились на  его  лице.  Александр  ощутил,  что
краснеет. Князь несколько мгновений изучал его, с легким смешком откинулся
на спинку кресла:
     -- Саша, мы твои должники. Дело не в драгоценностях,  что  унесли  бы
разбойники, я в состоянии тут же купить  новые,  но  Кэт  даже  не  успела
испугаться, вот за что я тебе благодарен! Когда  ты  появился,  молодой  и
веселой, сабля в руке, а в глазах удаль... не спорь, так тебя  описала  не
только она, но и моя сестра, то они все трое были абсолютно  уверены,  вот
что удивительно, что с твоим появлением все пойдет хорошо...
     -- Ну уж...
     -- Я сам их не понимаю, но  они  в  один  голос  твердят,  что  сразу
поверили в тебя. Один супротив пяти!  Но  Кэт  была  уверена,  что  ты  их
разгонишь, а ее спасешь. Так и случилось, но более того...
     Александр  ежился  под   пристальным   взглядом.   Князь