азвуком. Кофеварка была готова. Я еще раз потер ее
песком и подогрел в электронном термостате, чтобы металл слегка окислился.
     "Интересно,  видела  ли  Соолли когда-нибудь свечу?  -  подумал я.  -
Наверное, нет. Сувенирные свечи забыты в прошлом веке, значит... Что, если
попробовать? Уж щедрость так щедрость!" Я выудил из моего кибернетического
собеседника кое-какие сведения о стеариновой кислоте.
     - Попробуем? - спросил я.
     Он  понимающе кивнул своей круглой симпатичной головой и  пустился на
поиски мыла и  серной кислоты.  Затем настрогал мыльных стружек,  залил их
водой, размешал, поставил смесь греться. Разбавил кислоту и осторожно влил
ее в раствор мыла.  После того как на поверхность всплыла белая масса,  он
указал на нее своим механическим перстом:
     - Стеарин.
     Он просушил его, завернув в мое полотенце. Отрезав от полотенца сухую
полоску,  он сделал фитиль,  расплавил стеарин.  Опустил фитиль в стакан и
залил стеарином до верхнего края. Стакан лопнул, кибер извинился. Но свеча
была готова.
     Я упаковал подарки в коробку и отпустил помощника. (Мы возились с ним
целый день.)
     Мне сказали,  что гости соберутся в  лаборатории.  Я  пришел туда без
опозданий,  в  эту  скучную и  прохладную обитель разума,  но  вокруг было
пустовато,  светились  холодные  стеклянные  цилиндры,  в  колбах  сновали
какие-то насекомые не крупнее мухи.
     Я совершенно потерялся в этом безразмерном пространстве, где неслышно
дышали  кондиционеры,   а  гироскопы  останавливали  не  только  легчайшую
бортовую качку, но, казалось, и само время.
     Вот  где Соолли прятала от  людских глаз кащееву иглу!  Среди обычных
клеток попадаются и такие,  что не хотят умирать.  Словно энергия роста не
убывает,  как почти всегда,  а остается неизменной или растет со временем.
До сих пор,  я  это знал,  не было собрано сколько-нибудь представительной
коллекции, относящейся даже к главнейшим видам.
     Внешне такие клетки  ничуть  не  отличаются  от  других.  Только  вот
обычные    "кирпичики"   через   пятьдесят-семьдесят   делений   погибают,
разрушаются,  а с ними и все здание организма.  Неожиданное исключение  из
этого печального правила - раковые клетки. И еще одна форма живого: клетки
активные,  неумирающие.  Найти  их  труднее,  чем  живую  воду.   Невольно
вспомнишь  сказку про Кащея бессмертного.  Особенно после миллиона-другого
напрасных попыток.  Но крохотные комочки протоплазмы - это семена и ростки
могучего дерева жизни. Если бы когда-нибудь удалось объединить в организме
клетки бессмертные,  или,  как их называла Соолли, активные!.. Не здесь ли
это произойдет?
     Думаю,  что  самые  простые существа служили ей  моделью,  помогавшей
разглядеть секреты живого.  На ее месте и  я бы так поступил.  На одном из
цилиндров я  прочел:  "Опыты  с  внешней  памятью".  Знакомо,  подумал  я.
Инфузории,  например,  не любят ударов электрическим током.  Можно закрыть
часть  сосуда  (лучше  узкой  трубки) от  света  и  включать электрическое
напряжение тогда,  когда простейшие доберутся до  теневого участка.  Стоит
пять-десять раз поприветствовать их таким образом -  и  они будут поспешно
поворачивать назад на  границе света и  тени,  даже если их  не  будет там
ждать электрический щелчок.
     Подвижная затемняющая шторка  позволила выяснить вот  что:  инфузории
пугались не темноты,  не тени,  они поворачивали с того места,  где прежде
была тень.  Они  реагировали на  следы испытанного удара,  оставленные ими
самими,  в том месте,  где он их настиг. Это и есть внешняя память. Отсюда
Соолли тянула зыбкий мосток к активности клеток. Будто бы выключить память
- значит наполовину решить проблему бессмертия. Все на том же, конечно, на
клеточном уровне.
     ...Через  несколько  минут  я  услышал  голоса,  смех  и  понял,  что
заблудился. Холл, где собрались гости, был рядом. Перегородка отделяла его
от  лаборатории  Соолли.   Я  ни  за  что  не  нашел  бы  выход,   искусно
задрапированный, если бы передо мной вдруг не предстала она сама, не взяла
за руку и не вывела из закоулков, приблизивших было меня к решению загадки
бессмертия.
     Я растерялся.  Яркий свет слепил.  Было шумно. Подошла Валентина. Все
стало на свои места.
     - Она красива,  правда?  -  медленно проговорила Валентина,  кивнув в
сторону Соолли. И отвела глаза.
     - Чем она тебе приглянулась?
     Валентина порозовела.
     - Просто я  попробовала угадать...  Жить бы  ей во времена караванных
троп,  мускуса,  солнцеликих невольниц и златотканых ковров.  Я не могу ей
возражать:  только слушаю и  делаю,  что  она  говорит.  Наверное,  я  еще
нескладная девчонка по сравнению с ней.
     - Она мне тоже нравится.
     - Видишь, я угадала.
     - Стоит  девица  Катерина,   что  твоя  красная  машина.   Разодетая,
разубранная, как ряженая суженая! Это о ней. Так я вижу.
     - По-твоему, она такая?..
     - Она на свой день рождения прямехонько из прошлого века прибыла. Как
и Энно, на машине времени. Впрочем, это современно.
     - Шутка?
     - Я  всерьез.  А она сегодня веселая.  Но так умеют веселиться только
серьезные женщины.
     - Я не могу.
     - Нужно сосредоточиться на мысли, что все вокруг немного смешно.
     - Мне  хорошо,   но   я   всегда  немного  сонная...   и,   наверное,
растрепанная.
     - Говорят, с возрастом это проходит.
     - Приятно слышать, я не знала. Что ты ей подарил?
     - Да вот... Нужно вручить.
     И я направился к Соолли.
     Как    рассказать    о     ней?     Соолли    и    впрямь    казалась
божественно-неповторимой в  своем  гладком зеленом жакете,  туго  стянутом
серыми шнурками,  коротком темном платье с оборками и кружевными цветками.
К    поясу   ее   жакета   хрупкой   ниткой   жемчуга   была   прикреплена
анилиново-розовая астра.  На подоле платья,  под тонкими черными кружевами
оборок тускло светилась огромная серебряная булавка.
     Блестящие локоны волос спадали на открытую шею,  и она поеживалась от
их  упругого прикосновения.  На  длинных узких носках ее открытых туфель -
неувядающие гвоздики.
     Подошел Энно и осмотрел мои скромные подношения.
     - Вещь, - отозвался он о кофеварке, - где взял?
     - Брат из Антарктиды прислал, - меланхолично ответил я.
     - Настоящая полярная, - заметил Энно и понюхал металл. - А свеча?
     "Да ты полный наив, старикан", - подумал я и сказал:
     - От деда, по наследству досталась.
     Я  заметил,  как  сияли  глаза  Соолли:  они  были  у  нее  выпуклые,
темно-синие,  с большими зрачками и оттого вечером казались почти черными.
Ресницы у нее бархатные, как бабочки.
     Я не мог проникнуть глубже, внутренний взор ничего не рассказал мне о
душе этой элегантной фрау,  как бы ни напрягал я  воображение.  Возраст ее
определить было  трудно,  только  манера держаться и  могла  выдать в  ней
сорокалетнюю женщину.  Она  восхитительно танцевала,  весело смеялась,  но
смех ее не заражал меня.  Я  спрашивал ее о  великом подводном мире -  она
отвечала не без поучительности,  так,  как отвечают на вопрос студента. Ей
это было приятно.  Черты лица ее менялись, они приходили в движение каждый
раз, когда она освещала свой лик улыбкой, а подбородок осторожно напоминал
о чем-то загадочном,  необъясненном,  чему нельзя подыскать слов. Ей очень
шли роговые очки, подаренные Энно.
     Сюрприз,  даже вольность,  так  мне это представлялось:  за  соседним
столиком чинно сидели три кибера, и перед каждым стоял бокал с лимонадом и
кусочком матового льда.  Соолли вышла и  снова появилась в  накрахмаленном
переднике,  с  тонкой косынкой на  бело-розовой шее и  грациозно поставила
перед ними вазу с  конфетами.  Киберы чинно ей  поклонились.  Когда Соолли
величаво  отдалилась,   Энно,   поперхнувшись,  тихо,  но  внятно  сказал,
обратившись к необычным гостям:
     - А ну, сынки, давайте-ка отсюда...
     Минутой позже  Соолли  появилась за  столом (уже  без  передника),  и
инцидент был исчерпан. ("Это сегодня мои помощники, Энно".)
     Соолли...  Невольно стал я  думать о  ней,  но раздумья ни к  чему не
привели.  Можно было представить себе,  как  озадачила бы  и  возмутила ее
любая несбыточная история:  книге на камне она,  без сомнения, поверила бы
последней.  И  потому я молчал.  Боялся,  что ненароком возненавижу ее.  И
чтобы уйти от  этой назойливой мысли,  включил экран и  спросил,  как  она
представляет океан и  планету,  прошлое и  настоящее и вообще все то,  что
имело отношение к биологу Соолли Эрнульф и ее лаборатории. Мы условились с
ней:  экран будет внутренним,  только для  нас.  К  чему надоедать гостям?
Маленький экскурс  в  прошлое.  Прогулка.  Точнее  -  фильм,  режиссером и
оператором которого была она. В этот день мне хотелось не узнать, а именно
увидеть то,  о чем я думал сейчас. А думал я о пятой стихии, имя которой -
жизнь.  Толчком к этим размышлениям послужила история с Близнецами.  Итак,
фильм. На пять минут, пока мы танцевали.


                                  * * *

     ...Над  черными камнями,  над огнедышащими кратерами,  над дымящимися
озерами,  над потоками лавы,  воды,  над низкими горячими туманами гремели
грозы.
     Тучи в  три  слоя окружали планету,  три  ряда молний освещали темное
пространство между тучами,  три дождя одновременно низвергались на  землю,
смешивались в диком реве, устремляясь вниз, рождая океаны.
     ...Серая мгла горячим саваном укрыла материк.
     Дожди  размывали лаву,  размывали хребты,  рушились каменные стены  и
перегораживали  потоки.   Глыбы   первозданных  нерукотворных  плотин  под
тяжестью мутной воды двигались как живые,  воды поднимали их  и  сносили в
океан.  Намывались острова.  В  первые разрывы туч  падали горячие красные
лучи.  Пар,  как  белое молоко,  стелился над берегом.  И  снова двигались
хребты,  содрогалась земля, пепел поднимался клубами, тяжело падая затем в
стремнины.  Потоки  селей  клокотали и  сносили все  на  своем  пути.  Они
стремились к  океану.  Берега были  черны  от  пепла и  грязи.  ("Здесь не
очень-то уютно, Соолли".)
     ...Самые большие глыбы заносило песком в считанные дни.
     Берега возникали и размывались.  Лопалась кора планеты. В горячие швы
бежала вода,  взрываясь жарким фонтаном,  поднимаясь, на целые мили вверх,
стремясь опять к  океану,  разравнивая породы,  рождая пески,  перемалывая
камни, прокладывая русла.
     ...Ложе  океана  занесло прахом  первозданной земной  коры.  Многажды
приподнялась земля на его месте. Поплыли плиты континентов. Где была суша,
возник океан.  Где  было  море,  выросли,  поднялись материки.  Теплый газ
устремился в атмосферу. Пар и аммиак. Метан и водород. Солнце нагрело газ.
Молнии соединили молекулы.  Газы сгустились в жидкость.  Жидкость вскипала
от жгучих лучей и молний.  Осколки молекул снова соединялись, образуя цепи
- пунктиры будущих белковых тел. Капли из поднебесья попадали в моря.
     ...Смешивались с солеными водами, а воды меняли цвет.
     Цвет жизни -  желтый,  палевый, лучи не проходят светлыми столбами до
дна, они рассеиваются, растворяются в невидимой, неосязаемой субстанции, и
нельзя увидеть четкой тени в том месте,  где под скалистыми обрывами зияют
пещеры и гроты.
     Будто бы заползает свет и туда.  А на зыбкой неощутимой грани света и
тени - движение. Новые цепи молекул. Странный бильярд, электрические токи,
новые соединения несоединимого.
     Янтарные воды лагун лениво шевелились успокаиваясь.  Молекулы,  точно
крохотные бусы,  связали воду.  ("Терпи,  -  подумал я,  - сам напросился.
Сценарий поучительного биофильма сделан,  конечно,  для первокурсников. Не
специально же для тебя она его придумала.  И в этом вся она. Неплохо бы ей
ответить, не выходя за рамки жанра... Позже".)
     ...Пузырьки  воздуха  поныне  удивляют  ученых:  их  поверхность  как
магнит.  К  ней прилипают органические вещества.  Даже мелкие крупинки руд
остаются на пузырьках,  даже пылинки (флотацию изобрели инженеры, флотацию
совсем иного  рода  воспроизвела природа:  тяжелые молекулы-цепи  тянулись
вверх  за  пузырьками).   В  белой  пене  волн  -   невиданное  богатство,
накопленное   за   миллионы   лет,   законсервированные   грозы,   незримо
сконцентрированные солнечные лучи -  их отблески записаны в необыкновенном
узоре молекул, прародительниц белка.
     ...Штиль.
     Потом ветер,  много дней кряду.  Гонит и гонит пену к берегу со всего
океана.  Вода густеет в  лагунах,  а  ветер дует и дует в одну сторону,  в
сторону берега.  И  вот нет песка и  воды.  Необычайный студень вместо них
остается у  безжизненных пока  камней.  Он  проникает в  гроты,  заполняет
подводные пещеры, ложится толстым слоем на побережье.
     Первые  сгустки,   не  размываемые  водой.   Случайность,  неизбежная
случайность соединила молекулы так,  что они притягивают к  себе вещество,
растут.  Они  начинают  жить.  ("Смотрите и  слушайте внимательнее,  Глеб,
впереди - главное".)
     Мерцающее  лучевое  давление  заставляет  дышать   живые   клетки   и
первородные пузырьки.  Пульсация  -  это  дыхание,  обмен  веществ,  рост.
Крохотные пузырьки  возникают в  белковых каплях  и  наполняются солнечным
ветром,   они,   точно  маленькие  паруса,  трепещут,  дрожат  от  сияющих
игл-лучей.  Лучевое давление выдувает новые, дочерние пузырьки - так живое
стало  почковаться.  Плазма  потекла от  центра к  краям  живых  пылинок -
наметились артерии. Межклеточный противоток плазмы положил начало венозной
системе.  Ионные  биотоки заставляют плазму свертываться в  волокна -  так
намечается нервная система.
     Жизнь, подобно Афродите, возникла из пены морской.
     ...Вот как Соолли это представляла и  видела.  Мог ли я не вмешаться?
Почти невольно я продолжил фильм.
     Мои кадры... для нее.
     Афродита выходит из пены морской.
     ...У нее темные волнистые волосы,  большие синие глаза.  (Точь-в-точь
Соолли.)  Выйдя из  пучин морских на дневной простор,  она тут же надевает
старомодные роговые очки,  не заботясь об остальных предметах туалета. Тут
я включил звук погромче: "С днем рождения, Соолли!"


                  ВЫДЕРЖКИ ИЗ НЕОПУБЛИКОВАННЫХ ИНТЕРВЬЮ

     Константин   Ольховский,   руководитель  пятнадцатой  экспедиции   на
исследовательском корабле "Гондвана":
     Можно предполагать,  что гены цветов несут двойную информацию. Тонкая
структура гигантских молекул хромосом еще не раскрыта. Сорок шесть узелков
- это поэтический образ,  помогающий понять суть,  не  более.  Но  вряд ли
следует  исключать  фантастическое  на  первый  взгляд  предположение.  Мы
обязаны обратить внимание даже на самый невероятный исход.
     Энно Рюон, навигатор и механик "Гондваны":
     Удивляет  случайное  пророчество  древних  звездочетов,   давших  имя
Близнецы именно тому созвездию, в котором превзойдены все рекорды близости
светил.  Десять  миллионов километров -  это  мало  даже  по  меркам нашей
солнечной системы. В библиотеках информационных центров я нашел упоминания
и статьи об этом эксперименте прошлого века. Вопрос о цивилизации наиболее
интересен. Они пытались понять себя и свою планету как часть мира. Да, они
превзошли нас.  И  ничего не  утратили в  процессе развития.  Еще долго не
найдем мы  столько межзвездных кораблей,  чтобы вызволить их  из беды.  Но
захотят ли они этого? И нет ли у них другого пути в будущее?
     Борис Янков, биолог фитотрона:
     Почему я решил стать биологом?.. С детства люблю все живое. Бродил по
лесам,  по сопкам,  по берегу моря. Читал, слушал рассказы. Однажды увидел
настоящий фитотрон.  Держал на  коленях орех сейшельской пальмы,  обхватив
его   руками.   Трудно  было  поверить,   что   из-под  коричневой  кожуры
когда-нибудь покажется живой росток...  А  отец рассказывал потом о долгих
приключениях сейшельских орехов:  как  они попадают в  море и  тонут,  но,
когда верхняя оболочка спадет, они становятся легче и всплывают.
     Ветер и течения носили их по белу свету, пока шхуна или бригантина не
принимала на  борт тропическую диковину.  Средневековые мудрецы гадали,  к
какому  царству их  отнести:  животному,  растительному или  минеральному.
Рассказывали, что растут они на деревьях в подводных садах близ Явы. Будто
бы  не раз ныряльщики соблазнялись видением дивных морских кущ,  но стоило
им  приблизиться к  ним,  как  видение исчезало.  Но  проходит время  -  и
гиганты-деревья поднимают над водой свои кроны.  И  тогда прилетает грифон
охранять их от людей.
     Метр  в  окружности!  Семилетнему мальчугану не  поднять такой  орех.
Пронырливые мореходы некогда рассказывали чудеса об  их  целительной силе.
Один из Габсбургов обещал заплатить четыре тысячи золотых флоринов за одну
такую находку.  Неизвестно,  нашелся ли  капитан,  готовый выполнить заказ
монарха. С фитотроном проще.
     Сергей  Шинаков,   историк  и  лингвист,   специалист  по  дешифровке
памятников письменности:
     Вы  спрашиваете,  почему  я  мысленно сфотографировал текст,  как  бы
выучил его наизусть?  Почему боялся,  что он исчезнет?.. Мне припомнился в
те  дни  подлинный случай,  отмеченный в  документах семнадцатого века.  К
одному из сподвижников Оливера Кромвеля пришел неизвестный и заявил:
     "Сэр,  вам  слишком  много  драгоценного времени приходится терять  в
черном  кабинете,  где  вскрываются письма и  снимаются копии.  Между  тем
меньше чем  за  минуту я  могу  подготовить копию  любого письма,  как  бы
пространно оно ни было".
     Джон  Турлоу,  к  которому  обратился  незнакомец,  был  удивлен  его
осведомленностью  в   работе  отдела  полиции,   ведавшего  перлюстрацией.
Надвигались решающие  события,  и  непредвиденная помощь  могла  оказаться
очень полезной.  Незадолго до этого Турлоу с помощью доктора Джона Уоллеса
Оксфордского дешифровал  секретный  код  эмигрантов,  готовивших  убийство
Кромвеля. В соседней Франции зрели заговоры и плелись искуснейшие интриги.
И потому без долгих размышлений Турлоу принял предложение. Новый сотрудник
работал в отдельном кабинете. Он регулярно передавал Турлоу копии наиболее
интересных писем. Именно он каким-то непонятным образом умудрялся работать
даже  с  отравленными посланиями,  адресованными лично  Оливеру  Кромвелю.
Любопытная  подробность:  через  десять-двенадцать часов  буквы  на  копии
документа тускнели,  и  вскоре исчезали совсем,  как будто бы их и не было
вовсе.  Оставался чистый  лист  бумаги.  Но  за  это  время  Турлоу и  его
многочисленные сотрудники успевали узнать много.
     Так  было покончено с  заговором сэра Джона Пекингтона,  ввозившего в
Англию боеприпасы под видом французских вин и парфюмерии.  А немного позже
- разгромлено тайное общество роялистов "Тугой узел".
     Секрет быстрого  получения  копий  так  и  не был открыт.  Фотография
родилась два века спустя после этих событий.  Но первые  фотокамеры  и  не
справились  бы  со столь тонким и спешным делом.  Эта любопытная история с
исчезающим текстом не давала мне покоя.
     Андрей  Никитин,  научный обозреватель вестника "Океан",  журналист и
поэт:
     Что я  могу  сказать?..  Они видели свое будущее,  начало бесконечной
дороги в никуда.  Они хорошо знали начало  пути,  но  как  он  кончится  и
кончится  ли  когда-нибудь  -  об  этом  они могли лишь гадать.  Наверное,
последние из них сидели у темных окон, глядя в проколотое звездами небо, и
не   могли   уснуть   в  преддверии  жгучего  утра,  новых  потоков  огня,
низвергаемого светилом.
     Могли ли они хотя бы мысленно свыкнуться со своим новым "я",  с новой
стихией,  которой они вверяли себя,  свое будущее? Они оставляли бронзовые
статуи и храмы,  висячие мосты и мраморные дворцы.  Впереди их ждало нечто
более долгое, чем самый долгий сон.
     Говорили ли они друг другу прощальные слова?  Желали ли встреч?  Было
ли  это  в  самом деле похоже на  сон -  с  потаенными видениями,  глубоко
спрятанными мыслями,  неожиданными прозрениями? Или это напоминало небытие
- черную