ной ветки.  Стало
тихо.  Лучи пропали,  но  сияние осталось.  Снова изменились его  оттенки.
Теперь это напоминало холодный люминесцентный экран,  на котором не так уж
удивительно было бы увидеть изображения объемного кино.
     - Включили другой свет,  -  проговорил Янков,  и  я  заметил,  как он
быстро потер виски ладонями.
     Возникло  необычное  ощущение,   будто   вокруг  запахло  металлом  и
космосом,   будто  лес  и   долина  была  только  декорацией,   фоном  для
происходившего здесь,  в ста метрах от нас. "Включили другой свет". Что-то
в этом роде.
     Неровности почвы, бугры, камни протягивали черные тени.
     - Спрячься, - сказал Янков, - встань за дерево!
     Я отошел от палатки и притаился. В этом, кажется, был резон.
     - Мы похожи на... - я не договорил.
     - Тише, ни звука, - резко оборвал Янков.
     От  светящейся сигары отделился тусклый серый  предмет.  С  минуту он
висел над ней,  покачиваясь. Между этим предметом и сигарой проскочил едва
заметный голубой луч,  и тогда он тоже стал светиться.  На наших глазах он
увеличивался в  размерах и,  как  мне показалось,  вращался,  одновременно
покачиваясь.  В  эту минуту его можно было сравнить с  абажуром или мягким
люминесцентным светильником.  И вот он поднялся вверх -  плавно, бесшумно,
быстро.  В трехстах метрах над нашими головами он повис,  постоял там, как
комета среди звезд, и понесся на юго-восток.
     - К морю полетел, - сказал я, - догоним?
     - Как это ты собираешься догнать? Любопытно...
     - Вызовем эль и догоним.
     - Поздно. Он уйдет от нас.
     - Там никого нет. Ручаюсь, что это автомат.
     - Ты ясновидец.
     - Останься здесь, - сказал я, - а я посмотрю...
     Во  мне  проснулся босоногий исследователь,  лазающий по  скалам  над
бухтой в поисках тайн.  Но когда-то,  лет тридцать назад,  первым был чаще
всего Янков.
     - Осторожнее! - крикнул он мне вдогонку.
     Я замер. Встало зарево, метнулись разноцветные лучи, и из-за деревьев
взлетело светлое облако. Оно парило над долиной, чуть ниже того места, где
мы находились.  Оно переливалось, меняя оттенки: окрест стелился как будто
цветной туман.  Но вот облако поднялось еще немного над вершинами кедров и
пихт и приняло свою первоначальную форму.  Это была та же сигара, и так же
посылала она свои лучи.  Только теперь лучи нащупали нас.  Они ослепили. Я
не удержался и прикрыл глаза ладонью.  Сигара поднялась, зависла в воздухе
и  бросила  сверху  брызжущий синими  и  зелеными искрами  сноп.  Тревожно
заметались тени -  она оставила едва приметный след и  унеслась на восток.
Превратилась в хвостатую звезду и растаяла в глубоком темном небе.
     Мне вдруг расхотелось идти вниз,  к ручью.  Для чего? Я заставил себя
преодолеть раздвоенность.  Точно перешагнув через невидимую перегородку, я
двинулся в  распадок,  где  все явственней шумела вода.  Потом пошел вдоль
русла,  одолел первую сотню  метров и  различил светящееся на  земле пятно
там, где сидела сигара.
     Каждый  шаг  давался с  трудом,  словно ходьба по  ночной тайге  была
невесть каким сложным и неприятным делом.
     Я  заметил маленькие странности,  словно  перенесся ненадолго в  иные
измерения,  где  время текло так  медленно,  что  хотелось поторопить его.
Казалось,  что я переставал иногда замечать тайгу, и передо мной несколько
раз вырастала та незримая преграда,  о которой я упоминал,  и я каждый раз
заставлял себя двигаться дальше только усилием воли.
     Ориентировался я  по светящемуся пятну -  скоро к нему добавилось еще
одно,  а  потом,  приблизившись к  ним почти вплотную,  я обнаружил четыре
овальные площадки,  от  которых исходило холодное сияние.  Три из них были
укрыты кустами.  Вдруг я подумал, что слышал как будто бы голоса. Но когда
это было -  перед подъемом сигары или после?..  Ни малейших проблесков:  с
моей памятью что-то происходило.
     И   только  потом,   вернувшись  к   Янкову,   я   смог  восстановить
последовательность событий.
     - Кто они, как ты думаешь? И почему они здесь? - спросил он меня.
     - Это слишком серьезно...  У  меня что-то  с  рукой.  Я  ее просто не
чувствую, совсем одеревенела... Жаль, что ты не врач, а биолог.
     - Дай посмотрю.
     - Я не могу поднять локоть выше плеча, сил не хватает.
     - Правая рука?
     - Я  прикоснулся к  следу...  там,  на  месте посадки.  Такая гладкая
площадка,  и вокруг трава примята.  У дерева сук обломан и раздавлен,  как
цветок  в  книге,  в  детском гербарии.  Четыре  глубокие вмятины.  И  они
светились. Я боялся пожара.
     - Давай-ка ближе к огню. Рукав засучи!
     Я не почувствовал его прикосновения, даже когда он сжал мою руку. Она
была неестественно белой, безжизненной, и это напугало меня. Не хотел бы я
быть обузой.
     У него было серьезное лицо, когда он, распластав ладони, сближал их у
моего локтя.  Я почувствовал теплую легкую волну,  которая возникала вслед
за его движениями.  Прошла минута,  другая. Возникла непонятная упругость,
казалось,  это  воздух  наэлектризован и  струится возле,  оказывая легкое
давление.  Потом я почувствовал локоть:  стало тепло,  холод ушел... Я мог
двигать рукой.  А Янков по-прежнему водил ладонями, сближал и раздвигал их
снова, и я все-яснее ощущал ток крови у локтя, у плеча, по всей руке.
     - Вот и все, - сказал Янков.
     - Как это у тебя получается?
     - Представления не имею. Биополе.
     - Я знал об этом. Читал у Куприна.
     - Это литературный факт.
     - М-да, старо как мир.
     Я  подробно рассказал Янкову,  что  увидел на  месте посадки.  Прежде
всего о четырех следах.  Они светились холодным люминесцентным светом, как
маленькие озера под  луной.  Но  луны не  было,  вокруг кромешный мрак,  и
только из-под земли,  как мне показалось, пробивалось в трех местах сияние
(первый  след  открылся  сразу).  Их  загораживали кусты  и  нижние  ветви
могучего кедра,  которым я любовался минувшим вечером. Я подумал, что там,
внизу,  еще  остались ночные гости,  пошел быстрее,  споткнулся и  чуть не
упал.  Фонарь едва теплился:  я подумал,  что сел аккумулятор.  Но сейчас,
полчаса спустя, лампа горела полным накалом.
     Следы были  глубиной около полуметра,  один  из  них  заметно глубже,
примерно метр -  метр с четвертью.  Края их были ровные, точно обожженные,
по ним пробегали светлые змейки. На моих глазах их становилось меньше, они
угасали  и  вот  совсем  исчезли,  точно  в  землю  зарылись.  Я  подошел,
наклонился над самым большим углублением и  протянул руку,  но светящегося
дна не достал.  В  стороне я  увидел расплющенный древесный сук.  Отошел в
сторону,  нашел поваленную молодую березу,  подтащил ее  к  яме и  сбросил
вниз.  Осторожно  спустился по  стволу,  как  по  трапу,  и  дотронулся до
светящейся земли.  Моя рука вдруг вспыхнула, ее охватило холодное пламя, и
я  перестал ее  ощущать.  Оглядев еще раз место посадки (в  холодном свете
серебрились ближние деревья и  подлесок),  я  подошел к нашему лагерю.  За
моей спиной еще горело оловянное пламя.  Минут через десять оно угасло,  а
может быть, его закрыл кустарник.


                                  * * *

     У  нас  остался свободный день.  До  нашего города было что-то  около
восьмисот километров, и мы побывали там. С моря дул ветер, было холодно, и
высоченные белые  дома  летели  над  бухтой,  словно сказочные корабли.  У
берега,  у  причалов мы  не  увидели ни одной шлюпки,  даже ни одной яхты.
Ветер, соленые брызги, серая холодная вода, ясный горизонт. Это был другой
город; нам так и не удалось в этот раз побеседовать с ним, с его улицами и
проспектами о прошлом.


                           ГОРОДСКАЯ ИНТЕРМЕДИЯ

     Вечером того же  дня мы были дома.  Темные глазницы окон -  только на
верхнем этаже  еще  горит  свет...  Может  быть,  там  кто-то  готовится к
экзаменам,  или пишет повесть,  или читает книгу.  Шелестят листья.  Люблю
едва  слышный говор  тополей.  Сейчас этот  шелест возвращает меня  в  мир
привычный, обыденный, обжитой. Мы с минуту стоим у моего дома, на каменном
крыльце,  где светятся ночные фиалки в  больших глиняных вазах,  а  сквозь
каменную вязь над перилами видна звездная пыль.
     - Говорят, звезды мерцают к сполоху, - вспоминаю я северную примету.
     Но что это?  Я вижу свои окна на втором этаже. Одно из них распахнуто
настежь. Само собой разумеется, я закрывал их.
     Мы поднимаемся по лестнице, открываем дверь. Темно. Я зажигаю свет. В
одной из комнат кто-то есть.  Я осторожно заглядываю туда, чтобы ненароком
не испугать гостя.
     Что это сегодня у  меня дома?..  У  зеркала,  на  журнальном столике,
аккуратно сложенное женское платье,  и  рядом  на  полу  светлые туфли.  И
чьи-то  загорелые руки разметались во  сне  на  постели.  Я  тихо подошел:
Валентина.  Ее волосы совсем закрыли подушку.  Я в первый раз увидел,  как
она спит.  Янков стоял у двери.  Я чувствовал его взгляд.  Мы ушли с ним в
другую комнату и долго сидели за чаем.  Я рассказывал ему о "Гондване", об
океане,  о Полинезии, которую, как оказалось, он не видел и не представлял
ее  себе,  эту  заповедную землю,  затерянную в синих просторах на радость
путешественникам и морским бродягам.  Он был удивительным домоседом, почти
кабинетным  ученым,  чуть  ли  не  отшельником.  Но можно на это взглянуть
иначе:  ему хватило на первую половину  жизни  той  удивительной  энергии,
которую рождали в его голове давние дни.  Он даже уверил меня,  что иногда
нужно новый день прожить только старыми  воспоминаниями:  это-де  не  дает
стариться.
     И  вот  наконец о  главном:  что  делать  со  всей  этой  космической
проблемой?  Если мы об этом не подумаем, то кто же?.. Я достаю письмо, эту
странную  реликвию,  очевидное  для  меня  свидетельство контакта  с  иной
цивилизацией.  Интересно,  поверит ли кто-нибудь,  что эти строки написаны
инопланетянкой, да еще попавшей на Землю таким необычным путем?
     - Конечно,  нет!  -  восклицает Янков. - Даже я иногда думаю, что нас
кто-то разыгрывает.  Быть этого не может,  говорю я себе иногда.  И голову
незачем ломать.  Да и что бы мы с тобой могли придумать в этой ситуации? Я
подозревал,  что она... они могут управлять собой. Видишь ли, удивительные
создания,  которым ничего не  стоит принять любой облик,  до  сих пор были
известны нам только по сказкам предков.  Как говорится, слишком мало точек
соприкосновения.
     - А между тем он состоялся...  контакт.  Однако с тобой согласен:  мы
ничего нового,  пожалуй,  не узнали бы. Нам открылись бы кое-какие детали.
Всегда найдутся люди, которых заинтересуют такие крохи. А ей-то зачем?
     - Да.  Из  нее не  получится делегата конференции по контактам.  Так,
кажется,  это называют.  Огромный зал...  объемные экраны, полная связь со
всеми континентами, с марсианскими и лунными станциями и филиалами. Тысячи
специалистов.  Сотни томов отчетов.  Расчеты и прогнозы -  наука!  И вдруг
контакт!  Случайный.  Краткий,  как мгновение.  Наука? Но наука чаще всего
имеет дело с повторяющимися явлениями.
     ...Меня разбудило не  по-осеннему горячее солнце.  Весь оконный проем
затопил поток  рыжих  лучей.  За  стеклом они,  точно  монеты,  перебирали
желтеющие листья  аллей.  Их  колючие зрачки  то  прятались в  кронах,  то
ослепительно  сверкали.  На  сосновом  полу,  точно  живая,  дрожала  тень
тополиной ветки у самого окна. Я встал, умылся и долго смотрел, как ходили
по небу белые облака. Где-то скрипнула половица. Прохладные ладони закрыли
мне глаза. Она была за спиной и держала мою голову так, что я не сразу мог
повернуться к ней.
     - Не отпускай меня! - сказал я. - Я должен сам освободиться.
     Она послушно прикрывала глаза ладонями и прижимала мою шею к себе.
     - Теперь отпусти, - сказал я, - уж очень стало тепло!
     И так же послушно она выпустила меня,  я повернулся и увидел ее серые
глаза и светлые волосы, они были немного растрепаны. Я никак не мог понять
выражение ее лица.  Не отрываясь я смотрел на нее. Мои плечи грело солнце.
И я пытался,  насколько это возможно,  растянуть время. "Хорошо, чтобы оно
совсем остановилось,  хотя бы часа на два",  - подумал я. Но вот я увидел:
зрачки Валентины стали  сужаться.  Наверное,  от  света.  Вместо глаз  два
странных серых цветка.
     Я  находил в  ее  лице перемены.  Но  мне  трудно было пока подыскать
слова,  чтобы рассказать ей о них.  Потом когда-нибудь,  решил я. А теперь
снова соединилось прошлое и настоящее,  и я старался не думать о том,  что
разделяло нас. И возможно, будет еще разделять.
     - У меня глаза устали, - сказала Валентина, - солнце как в июле.
     Я вспомнил о Янкове. Где он?
     - Он уехал,  - сообщила она спокойно, - собрался и уехал. Рано утром.
Я уже не спала.
     - Как? - удивился я. - Неужели?
     - Что  ж  тут удивительного?  Ему пора.  Он  тебе,  кажется,  записку
оставил. А я у тебя могу немного задержаться. До завтра.
     - До завтра? - машинально переспросил я. - Ты что, тоже уезжаешь?
     - Завтра "Гондвана" уходит.  Я  жила у  тебя три  дня,  а  ты  все не
приходил и не приходил. Где вы бродили?
     - Да уж побродили... всю тайгу облазили. Потом расскажу.
     - Когда это потом?  Рассказывай уж,  будь добр.  А  то мне в редакции
ответили кратко: в экспедиции.
     - Сказали, когда я буду?
     - Сказали. Только немного ошиблись. И я тебя все ждала...
     - Да,  я  несколько дней от  отпуска прихватил...  Собственно,  самое
время угостить тебя завтраком.  С твоей стороны невежливо не напомнить мне
об этом.
     - Прошу тебя,  сядь.  И рассказывай.  Можешь транслятор включить. Вот
так. Я пойду на кухню.
     Через минуту она вернулась с подносом. За время моего отсутствия она,
вероятно, привыкла к кухонному автомату. У меня, честно говоря, чаще всего
не ладилось это нехитрое дело, хотя станция уверяла, что автомат исправен.
На подносе были два блюдца с  пирожными и  две чашечки кофе.  Я потребовал
себе двойную порцию,  и  она опять вышла.  Потом вернулась и сказала,  что
автомат перестал работать и не дает пирожных.
     - Пустяки, - сказал я, - их несложно испечь обычным способом.
     Она смутилась.
     - Неужели Энно до сих пор не научил тебя? - спросил я.
     Она покраснела. Мне стало неловко: разве я допустил бестактность?
     И вдруг вспомнил: боже мой, ведь ей только двадцать два!
     - А мне сорок три, - сказал я вслух. - Исполнилось.
     - Я знаю, - сказала она, - хороший возраст. Для мужчины.
     - Лет сто назад тактичные мужчины благодарили женщин за  комплименты.
Но обычай давно канул в Лету. Теперь наш брат стал не таким отзывчивым.
     - Я пойду.
     - Куда?
     - Достану еще кофе.
     - Нет уж.  Я сам это сделаю,  если будет нужно.  Послушай лучше,  что
происходит в тайге...
     Я  почему-то запомнил больше всего именно это солнечное утро.  А день
пробежал так  быстро,  что сумерки вызвали у  меня самое настоящее чувство
страха:  где там рыжее солнце за окном? Почему Валентине пора уходить? Что
за нелепость, разве нельзя отложить до завтра? Я обещал догнать "Гондвану"
на эле, но она только упрямо качала головой:
     - Сегодня. Сегодня вечером!
     - Нет. Я уговорю Ольховского.
     - Не надо. Ты совсем одичал в тайге. Сегодня.
     Мне стало  не  по  себе,  как  будто  меня уличили в мальчишестве.  Я
замолчал,  собираясь с мыслями.  "Боже мой, куда мы спешим? - подумал я. -
Просто  несемся,  да  еще с возрастающей скоростью,  а планета по-прежнему
неторопливо и размеренно подставляет светилу свои крутые бока,  и все часы
в  мире подчиняются этому неотвратимо неизменному ритму".  Я пробурчал это
вслух. Валентина живо возразила:
     - В твоих рассуждениях нет логики.
     - Да уж куда там,  - устало отозвался я, и в этот момент меня осенила
мысль: нужно ответить Аире. Через журнал. Такое письмо до нее дойдет.
     Хорошо помню,  как обрадовало меня это необыкновенно простое решение.
Разумеется, по форме это будет не ответ, а статья, но она будет адресована
и читателям и Аире. Она поймет!
     Я  видел,  как  Валентина застегивает пуговицы  на  платье,  надевает
туфли.
     - Подожди, я помогу, - сказал я, подошел и поднял ее на руки.
     Она молчала, и я заметил легкий испуг в ее глазах. Тень испуга. У нее
сейчас были  серые большие усталые губы.  Как  тогда,  на  острове...  Вот
сейчас, только сейчас я узнал ее - и не смог отпустить сразу.


                                  * * *

     Мы вышли на вечернюю улицу.  Меня не покидало чувство новизны,  столь
обычное после месячного отсутствия.  Куда-то спешили бесконечные эли,  под
их прозрачными куполами я видел и угадывал улыбки, смех, грусть, волнение,
тревогу.  Перед нами открылся многоликий мир, наполненный сияющими огнями,
движением,   шумом   и   электрическими  шорохами,   серебристыми  лентами
движущихся во все стороны тротуаров, рукотворными рощами, просторными, как
реки.  Стояла  дивная  погода,  несколько жарких солнечных дней  заставили
забыть всех об осени:  женщины были в легких платьях, на улицах было много
цветов -  дальневосточных и  тропических,  на  улицах города пахло  теплым
морем,  и  мне казалось,  что вот-вот я  увижу в  воздухе странных морских
бабочек, о которых когда-то писал поэт.
     - Не  помню  такой  теплой осени,  -  сказал я,  -  в  тайге  намного
прохладней.  За Амуром скоро выпадет снег, а здесь!.. Праздник цветов. Как
будто решением Совета отменили зиму!
     - Жаль было бы. Я люблю снег и легкий мороз. И лыжи. И зимние костры.
     Я подумал вдруг,  что ее,  наверное,  так увлекает работа, что просто
некогда  оглянуться вокруг.  А  надо,  чтобы  оставались вехи  на  пути...
Все-таки мы не на дистанции,  которую нужно пробежать побыстрее и  рвануть
финишную ленточку.
     - Брось однажды дела, дружище, - сказал я ей, - и давай-ка сюда!
     Чувствуя одновременно усталость и бодрость от теплой воздушной волны,
укрывшей город,  море  и  сопки,  принесшей запахи соленых брызг,  ароматы
водорослей и прибрежных трав, я стал расписывать ей наше с ней путешествие
в будущее.
     Наш эль поднялся. Мы летели над городом.
     - А  дельфины по-прежнему плавают себе на просторе и в ус не дуют,  -
вдруг сказала она не без иронии.  -  А  с  нами поддерживают поверхностное
знакомство и делают вид, что не понимают человеческой речи.
     - Ну что ж,  самая верная тактика для того,  чтобы попасть в "Красную
книгу",  -  улыбнулся я. - Неизвестно, выжили бы они вообще, заговори они,
скажем, в семнадцатом веке. Или в девятнадцатом.
     - Или в двадцатом,  -  добавила она, подумав. - А все же поймем ли мы
их?
     - Когда-нибудь -  да! Но задача труднее, чем можно было предположить.
Как будто бы человек удаляется все дальше от природы -  и  тем труднее ему
поддерживать с ней связь на всех уровнях ее проявлений.
     - Ну, положим... ты сам знаешь, что это не так.
     - Как будто бы нет. К счастью для нас. Но многого уже не вернуть... И
вот мы вышли в большой космос. Первые десятилетия... что дальше? Как будет
там? Что за сверкающие шары уже летают там, над нами?
     - Они тоже молчат.
     Я рассказал ей о первой и второй встрече с женщиной в зеленом пальто.
Когда это  было?..  Я  подумал и  назвал год,  даже месяц.  Она  рассеянно
слушала.
     - Что это было?
     - Контакт,  -  ответил я. - Я часто вижу этот багряный лес. Как будто
наяву.  Там были черемухи и  клены с такими красными листьями,  что глазам
больно.  Мы были с  товарищем.  С  тех пор я  его не видел -  разъехались.
Иногда я  спрашиваю себя:  уж  не  сон ли  это,  не приснился ли мне лес у
обочины?  Если бы ты видела,  какой это удивительный лес.  Я и сейчас могу
вспомнить каждое дерево...
     Я поднял эль повыше,  и машина оказалась в самом верхнем ряду,  среди
террапланов и лайнеров.  Их было не так уж много в этот вечерний час, и за
ними тянулись светлые шлейфы - заряженные частицы рекомбинировались, давая
это мягкое неяркое свечение, кото