улыбнется. А я погрожу ей
пальцем и отойду от зеркала.
     Нет уж, пусть лучше все будет по-старому.
     17 АВГУСТА.  Ты считала,  что твое дело  -  отражатель,  поглотители,
приемная часть. Для остального есть Ольмин, Телегин, Караханов. Ты боялась
им помешать расспросами  и  советами?  А  Александр  Валентинович  Ольмин,
решавший  задачу упаковки частиц в конусе,  работал на заводе из праздного
любопытства?  Или  знакомился  с  конструкцией  морских  поглотителей   из
приличия?  Да  ты раскрой глаза,  Ирка:  он же знает о приемной аппаратуре
больше тебя!  Он проверил расчеты,  твои расчеты.  Но если бы  я  все-таки
знала,  зачем  ему  это!  Ведь  он  не сомневается,  он верит мне.  Так он
говорит. А он говорит только правду.
     25 АВГУСТА.  Ну  и  что  я узнала еще?  Что конус будет формироваться
несколько минут,  потому  что  частицам  нужно  преодолеть  расстояние  до
Солнца,  и  что  он  не будет сплошным?  Но тогда что это за конус?..  Что
частицы должны испускаться импульсами?..  Но короче одной миллиардной доли
секунды  импульсы  сформировать  просто  нельзя:  техника не позволяет.  И
Солнце выжжет все живое на планете.  Выход один:  направить к Солнцу очень
узкий конус. Но энергия даже с одной миллиардной части солнечного диска во
много раз больше,  чем энергия,  даваемая всеми электростанциями  планеты.
При  угле  конуса  в шесть сотых угловой секунды как раз и будет захвачена
эта миллиардная часть.  Испарится и почва,  и  берег,  и  сопка  заодно  с
установками.  Вот зачем нужен отражатель и поглотители,  отводящие тепло в
море,  а лучше бы - в океан.  И еще:  ошибка в сотую долю угловой  секунды
недопустима.
     ЗАМЕТКИ НА ПОЛЯХ. Ты изучала теодолит, Ирка. Этот довольно точный, по
твоим представлениям, прибор дает ошибку в целую угловую секунду.
     Проникнись уважением к светилу, Ирка.
     ВЫВОД. Это первый проект, когда нужно всеми средствами избавляться от
лишней даровой энергии. Ошибка смертельна.
     28 АВГУСТА.  Один  из  транспортных кораблей доставил на Берег Солнца
экипаж японского рефрижераторного судна,  пострадавшего от шторма. Капитан
Атара достал фотографии,  рассказал о себе,  о семье,  о шхуне, на которой
плавал раньше.
     - Знаете, что пишут иногда в газетах о проекте? - спросил Атара. - Вы
отберете у Солнца часть энергии, и солнечных дней станет меньше.
     - Это не так, - сказал Ольмин. - Эксперимент займет несколько минут.
     - Все равно, - сказал Атара.
     - Но энергия не исчезает, вы знаете.
     - Не совсем понимаю.
     - Мы  посылаем энергию  обратно  в  космос,  к  Солнцу,  отражаем ее.
Меньшую часть отводим в море.
     - Значит, наши моря станут теплее?
     - Совсем немного. Когда-нибудь - да.
     - И все-таки...
     Атара задумался.  Разговор не оставлял как будто никаких сомнений,  и
все же он внимательно и  вопросительно смотрел на Ольмина,  словно пытался
каким-то неведомым путем узнать еще что-то. Перехватив этот взгляд, Ольмин
сумел так же, без слов, едва заметным жестом ответить: "Не беспокойтесь".
     - А не станет ли на Земле слишком тепло? - спросил Атара.
     - Тепло  можно переправить хоть  на  Марс.  Может быть,  когда-нибудь
приемники установят и на кораблях.  И тепло,  и холод,  когда надо,  и ход
судну.  А  ночью  -  накопители,  аккумуляторы.  Энергия поможет сохранить
ледники.
     - А облачность?
     - Солнечный жгут пробивает облака, туман, град.
     29 АВГУСТА.  Сегодня  были  в  тайге.  Человек восемь наших.  Когда я
остановилась под старым кедром,  мне показалось,  что в ветвях  притаилась
рысь, что ждет она меня, дожидается.
     ...Взбирались по крутому склону,  заросшему лещиной,  собирали ягоды,
смеялись. Пила воду из ручья, вспомнила, как встречала Ольмина.
     Мне  подарили  жемчужину.   Нашли  ее  на  таежной  реке  в  раковине
перловицы.
     19 ОКТЯБРЯ.  Листала старый-престарый журнал.  В одной  статье  автор
вспоминает  способы  использования  солнечной  энергии.  О  пиролизе пишет
вполне серьезно. Это сухая перегонка, получение древесного угля.
     Энергетические плантации... Звучит, как обещание. А это всего-навсего
"выращивание деревьев".  Древесина -  топливо.  У  первобытного человека с
"энергетическими плантациями" дело обстояло куда лучше.  Он  же  изобрел и
экономичный реактор - костер.
     Регулируемый фотосинтез -  уже кое-что.  Получали водород. На опытных
станциях.  Что  еще?  Бактериальная переработка.  Сине-зеленые  водоросли.
Продукты - метан, тот же водород...
     Шутка. Из Свифта:
     "...Восемь лет  он  разрабатывал проект извлечения солнечных лучей из
огурцов.  Добытые лучи  он  собирается заключить в  герметические склянки,
чтобы затем пользоваться ими  для согревания воздуха в  холодную дождливую
погоду".
     Энергетический  бассейн.   Устройство:  бетонная  чаша,  дно  черное,
глубина один-два метра,  наполняется послойно, сначала формируют придонный
слой -  тут держится подсоленная и потому тяжелая вода.  Сверху - пресная.
Конвекционных потоков нет. Тепло собирается на дне. Отводится к машине.
     Океаны  -   естественный  коллектор  энергии.   В   тропиках  разница
температур между  поверхностными и  глубинными слоями  достигает  двадцати
градусов.
     Другой  способ:   гелиогидростанции.  Давхат  Сальвах  -  это  залив,
врезающийся в побережье Саудовской Аравии.  Его отделили плотиной от моря.
Уровень  воды  в  нем  понизился  за  4  года  на  15  метров.  В  плотине
смонтировали турбины.
     Солнечные автомобили.  Гелиоархитектура...  Кому-то  пришел в  голову
счастливый  вопрос:  зачем  это  архитекторы  строят  стеклянные  коробки,
поглощающие солнце,  а инженеры снабжают их дорогостоящими кондиционерами,
изымающими это тепло с огромными потерями?  Не лучше ли выращивать сады на
крышах,  на  широких  карнизах и  на  покатых  стенах,  подбирая "тепловую
рубашку" зданий  из  подходящих сортов?  Сады  уменьшают встречные людские
потоки,  напоминающие своей интенсивностью миграции леммингов. Углекислота
- продукт обмена -  тоже идет в  дело:  растения быстрее тянутся вверх,  а
длинные речи  и  доклады на  конференциях независимо от  содержания только
помогают этому, потому что всегда дают двуокись углерода.
     2 ДЕКАБРЯ.  Непостоянен,  как солнечный свет... Откуда это? Не помню.
Надеяться на светило не всегда можно. Но есть задачи, которые лучше решать
так,  как подсказывает природа.  В  Африке нашли вересковые леса:  деревья
пятнадцатиметрового  роста  ведут  свою  родословную  от  кустиков,   едва
достигающих колена  (вересковые пустоши кое-где  на  Севере  типичны).  Не
повинно ли в том солнце?  Случайно ли, что гигантский вереск найден высоко
в горах - там, где свет ярче и сильнее действует?
     Вот выписка из одной работы:
     "Световая  обработка  семян   растений   ускоряет   их   прорастание,
увеличивает всхожесть и  рост  ростков.  Врываясь в  интимную жизнь клетки
(тысячи раз простреливая лист или пыльцевое зерно), кванты света действуют
на фундаментальные процессы в ней.  Они стимулируют образование мембранной
(пленочной) системы тех  частиц  клетки -  хлоропластов и  митохондрий,  в
которых  протекают  энергетические  процессы;   они   повышают  активность
ферментов  -  катализаторов  биохимических  реакций.  Но  самое  важное  -
светоимпульсное облучение влияет на синтез белков и нуклеиновых кислот, на
хромосомы и гены, ответственные за наследственность".
     Спутники  и  солнечные батареи...  Радиоволны переносят принятую  ими
энергию на  Землю.  Вес таких станций -  тысячи тонн.  Дают же  они тысячи
мегаватт.  Это  первый шаг на  пути расширения ресурсов:  человек перестал
довольствоваться той  долей  лучей,  которые  сами  по  себе  попадают  на
планету.  Спутники -  это ее  высоко поднятые ладони,  которые ловят свет.
Радиолинии - это нервы и артерии, по которым бежит кровь, тепло, энергия.
     И вот Проект. И Солнцеград на берегу океана. Новый шаг в завтра? Пока
не  шаг.  Без лишних восторгов,  Ирина.  Попытка.  Но это не только тепло,
свет.  Не только рука планеты,  протянувшаяся к  самому светилу.  Можно ли
управлять светом звезд? Вот в чем вопрос. Управлять звездами...
     14 ДЕКАБРЯ.  Снег.  Морозно.  Ходили  на  лыжах.  Искали  под  снегом
бруснику.  Солнце низкое, белое. Вокруг снежная полуявь, иней, голубоватые
шапки елей,  свечение кристаллов,  колкий воздух, скользкий лед на ручьях,
черные струи холодной незамерзшей воды,  следы  зайцев  и  лис,  костры  у
прогулочных элей, дымчато-прозрачные траектории лайнеров, первые лавины на
крутых  склонах  в  заповеднике,  последние  островки  зелени  у   теплого
источника.  Спутанный  куст  с  желтой  травой  у  подножия,  заснеженный,
живописный, как старый колдун, притаился у лыжни. Гулкое эхо в долине.
     3 ФЕВРАЛЯ.   Вот   и  прошел  еще  один  мой  год.  Здесь  прошел.  В
Солнцеграде.  Я теперь не так жадно набрасываюсь на книги. Скучаю? Сколько
у меня еще дней впереди? Не знаю... не знаю...
     26 МАРТА. Сон. Будто бы я все вспомнила.
     27 МАРТА.  Снова плохо мне,  и ничего с этим не поделать, такая уж я.
Что будет дальше?..  Пошли вечером к  Александру Валентиновичу.  Несколько
человек.  Угощал таежным чаем с брусникой.  Говорил, что осталось немного.
Скоро пустим установку.  Осталось немного -  что  это  значит для  меня?..
Рассказал о  запуске  дальнего  корабля.  Это  уже  второй  в  этом  году.
Отрабатываются новые системы.  Сказал:  скоро полет к  Близнецам...  Скоро
полет. Теплей и светлей мне, бедному зверенышу.
     4 АПРЕЛЯ.  Солнце  печет.  Последние  сосульки.  Весна.   Теперь   уж
навсегда... Я не боюсь воспоминаний. Пусть повторится снова, я не откажусь
ни от одного из дней.  Пора:  скоро полет. Я узнала многое. Только так я и
могла обо всем узнать. И не иначе. Не было у меня другого пути к ним.
     19 АПРЕЛЯ.  Мы были на станции слежения:  там знают все о полете; там
звезды как настоящие,  там небо,  движущиеся планеты,  следы комет... Было
трудно.  Я опять поняла многое из того,  что мне нужно сейчас.  С нами был
журналист. Глеб.
     6 МАЯ.  Пора.  Мне снятся странные сны.  Я знаю,  что найду... там, в
реке.  И сегодня легче,  чем вчера.  Опять молодое, поющее тело. Вспомнила
свое прежнее имя.


                           ДВУХСОТОЕ ПОКОЛЕНИЕ

     Несколько дней тревоги, бессонницы, волнений. Я искал Ирину... Все же
искал...
     Сердце нет-нет да и  напоминало о себе.  По утрам я чувствовал легкую
щемящую боль.
     Поневоле я привык к долгим купаниям.  Мне памятно озеро с торфованной
темной водой, влажные корни, скреплявшие крутой берег, остров с поваленной
ветром елью, сморщенный лик опрокинувшегося солнца.
     Иногда я подавался к морю и проводил в воде два-три часа кряду.  Кожа
моя покрылась кристалликами соли,  и мне казалось, что это должно излечить
меня.  Но страхи - тень сердечной боли - посещали меня. Я боялся за Ирину,
за себя,  за друзей, ловил себя на мысли, что постепенно, но верно забываю
ее...  Валентину.  Нет,  не лицо - слова,  голос,  оттенки ее  кожи,  цвет
туфель.
     Как-то   я   поднялся  вверх  по   течению  безымянного  ручья.   Шел
долго-долго.  Солнце скатилось к  морю,  которое вдруг открылось с  высоты
перевала. Здесь ручей почти иссяк: от него осталась чистая струя, выбившая
в камне ванну.  Я разделся и шлепнулся в воду.  Она обожгла меня,  но было
приятно.  Я  окунулся с головой,  выскочил на плоский камень,  растер кожу
ладонями.  И  опять нырнул в  ледяную купель.  Потом жадно ловил последние
лучи,  и  мне  не  хотелось уходить с  этого  места.  Я  оделся и  присел.
Распадок,  в  котором я оставил эль,  казался синим.  Только самые высокие
деревья поднимали зеленые головы,  ловившие столбы предзакатного света так
же  старательно,  как  и  я.  Стало легко,  ключ был не  только кристально
чистым, но, пожалуй, целебным.
     Солнце расплющилось и скрылось.
     Где-то послышались голоса. Выше и чуть в стороне...
     Там потрескивал костер;  подобравшись ближе на звук,  я увидел жаркие
угли в каменном очаге, и ровное пламя, и столб дыма, а поодаль от костра -
молодые лица,  и  закопченные,  темные от сажи и  золы руки,  и  паренек с
гитарой...  Боже мой,  что он пел!  "Осторожней,  друг,  ведь никто из нас
здесь не был - в таинственной земле Мадагаскар!" Киплинг. Подумать только!
     Их было шестеро. И они не заметили меня. А я совсем не хотел выходить
к  ним из зарослей стланика:  пусть уж сами по себе,  что мне до Киплинга.
Конечно, я мог им рассказать о том, что стал любить старые вещи: фарфор со
стершимся рисунком,  книги в пыльных переплетах,  стираные носовые платки,
выцветшие сорочки и старомодные галстуки.  Возможно,  мы  нашли  бы  общий
язык.
     Я  подумал о  двухсотом поколении.  Шесть-семь  тысяч лет  назад люди
оставили первые  памятники культуры,  дошедшие до  наших  дней.  Пусть  на
каждое поколение приходится тридцать с  небольшим лет.  Тогда и получается
эта цифра -  очень занятная, ведь двести поколений не так уж много. Скорее
мало. Мы привыкли мыслить астрономическими категориями, а слово "эволюция"
ассоциируется чуть ли  не с  геологическими миллионолетними процессами.  А
тут  всего-навсего двойка с  двумя нулями -  можно было бы  уместить целую
ветвь родословного дерева на одной-едннственной странице.
     Но  я  был ближе к  поколению предыдущему,  от истоков цивилизации до
него сто девяносто девять рождений и  смертей.  С другой стороны,  нас как
будто бы ничто не разделяло. Хотел бы я все же понять, чем дышит двухсотое
поколение,  предоставленное самому себе.  Это и  удерживало меня от  того,
чтобы тут же присоединиться к веселой ватаге у костра.
     Один из них бродил,  собирая сучья, древесную ветошь, серые от дождей
корчаги.  Он прошел в  трех шагах от меня,  но не заметил.  Был он высок и
худ.  У гитариста круглое,  широкое,  светлое лицо,  тонкий рот,  выпуклые
глаза,   вьющиеся   волосы   цвета   спелого   овса.   Взгляд   серьезный,
сосредоточенный,  и это долго обманывало меня,  я думал,  что незатейливые
песни -  это и есть он сам...  Лишь позже я уловил незаметный переход:  по
нескольку минут он как бы вживался в  песню -  в мелодию и слова,  молчал,
думал,  сложив руки,  сдвинув брови.  И вот брал гитару,  сжимал ее, и все
движения были с этого мгновения сильны,  быстры,  уверенны,  а голос ясен,
чист, звучен. И все же это была игра. Но не он сам.
     Третий был  темноволос,  зеленоглаз,  с  лицом,  точенным из  светлой
бронзы,  с  тонкими  пальцами -  они  сжимали  колени.  Они  погружались в
полусумрак:  послезакатный свет  слабел с  каждой минутой,  и  костер тоже
угасал.  К огню приблизился первый и бросил охапку хвороста на угли.  Дым,
пламя, свет.
     Я увидел трех девушек.
     Две из  них рассеянно слушали,  одна смотрела,  как плясали искры над
огнем,  и  думала о  своем.  Я вгляделся,  лицо показалось очень знакомым.
Темные раскосые глаза, тюркские скулы, тонкие брови вразлет: Силлиэмэ! Это
была она.  Воплощение покоя и  неподвижности;  она  напоминала скульптуру.
Только глаза делали ее  лицо живым -  сейчас они были похожи на  прорези в
маске.  И вдруг - порывистое, резкое движение, взмах рукой в такт мелодии,
смех,  белозубая радость -  и  я узнал ее окончательно,  такой она была на
Севере, когда я познакомился с ней.
     Ей тогда было девятнадцать,  значит,  сейчас только двадцать два.  Но
тогда она казалась взрослее.  Интересно.  О чем бы я с ней сейчас говорил?
Было время... И была любовь. Я из нечетного поколения.
     О чем задумалась,  Силлиэмэ?..  Помнишь ли твоего давнего гостя? Там,
на Севере,  костры ярче,  они как зарницы. Сухие, хрупкие ветки лиственниц
вспыхивают как порох. И не дымят. Пламя ровное, легкое, гудящее. От огня и
к огню лыжный след.  А снежные сопки нарисованы, едва намечены в памяти их
мягкие контуры. Близкое - далекое.
     Если   закрыть   глаза,   я   и   сейчас   вижу   лыжню.   Оленей   с
бархатно-заиндевелыми рогами у окна. Скрип полоза.
     Вот о  чем она мечтала тогда:  о  Солнцеграде,  о  проекте,  о работе
вместе с Ольминым. Кажется, так. Теперь вот заговорили. О чем?
     Тот, у кого лицо казалось бронзовым от загара,  вспомнил,  как вороны
состязались с чайками над рекой,  когда шла рыба:  они держались над водой
так низко,  что концы крыльев стали мокрыми.  Тоже хотели рыбы. Женя - так
его звали -  улыбнулся.  Его  слушали.  Всем  понятна  была  настойчивость
осмелевших ворон.  Оказывается,  они хорошие летуны,  чуть ли не такие же,
как чайки.  Но ведь стоило этой неказистой на вид птице зазеваться - и  ее
унесет река.  Как проворно махали они крыльями, как точно опускались вслед
за чайками,  чтобы поживиться свежей рыбой. Но только одной из них удалось
это.  Они  не  могли  сесть  на  воду,  как  соперницы.  Черно-серые птицы
изнемогли и отстали от чаек.  И полет их стал таким же  медлительным,  как
всегда, - обычным...
     Я услышал еще одну незатейливую историю.  О собаке.  Где-то раздобыла
она полбуханки хлеба и бежала по улице поселка.  Но ее было не узнать: она
не  оглядывалась по  сторонам,  как будто не  видела и  не слышала ничего,
такой у  нее  был сосредоточенный,  по-собачьи серьезный вид.  Выбежала за
околицу, перешла на шаг. Стала осматриваться. Приметила укромное место под
кустом. Стала разгребать лапами сухие листья, потом яму выкопала. Положила
туда хлеб.  И  стала медленно,  осторожно засыпать его.  Но  не лапами,  а
носом.  Как бульдозер.  И так она была поглощена работой,  что не замечала
ничего вокруг.  Даже ворону,  сидевшую на соседнем дереве, не приметила. А
та, скособочившись, смотрела и удивлялась нежданной удаче...
     Женя умолк и подбросил в костер хвороста. Я подумал о нем: это первое
желание увидеть жизнь и  понять ее  по-своему.  И  вот  что  странно:  два
простецких эпизода,  рассказанные Женей,  я потом не раз вспоминал. Но мне
не везло:  так и не удалось увидеть смелых ворон. И собаку с хлебом я тоже
не встретил.
     Минуты две все молчали, только смолистое дерево потрескивало от жара.
Я подошел ближе и уловил тепло костра.
     Я услышал об Арктическом кольце жизни. О Великой Сибирской полынье. В
ледовых просторах океана -  синие озера. Там никогда не замерзают обширные
участки.  Открытая вода в  сердце Арктики...  Женя хорошо знал это и видел
своими глазами.
     - Есть еще  Восточно-Таймырская полынья,  -  добавила Силлиэмэ,  -  и
другие...  там,  где кончается шельф,  далеко от берега. Материковый склон
поднимает из  глубины теплую воду  во  время приливов.  А  если  еще  есть
подводные хребты,  тогда приливное течение разрушает льды в  самые сильные
морозы. Это совсем особая географическая зона.
     - Нет,  из  Таймыра  не  получится Мадагаскара,  -  сказала  одна  из
девушек.  -  Даже после Солнцеграда в это трудно поверить.  Пусть когда-то
были  тропики,  но  тогда и  земная ось  была наклонена совсем под  другим
углом,  и океаны соединялись друг с другом широкими проливами,  и Северный
магнитный полюс был где-то на юге. Все, все совсем не так, как сейчас.
     - Дело не в тропиках,  - заметил гитарист, - пустыня ни к чему, вот о
чем речь.
     - Там не пустыня, а птичьи базары! Миллионы птиц.
     - Это  природа вынуждает птиц  гнездиться там,  где  они  могут найти
корм,  -  возразила Силлиэмэ. - Птичий базар - это пятьдесят или сто тысяч
птиц,  но не миллион. Птенцы там реже гибнут от холода. Когда рядом другие
птицы, теплоотдача меньше. А вот на острове Врангеля гнездится всего шесть
пар воронов.  Птица всеядная,  и все равно зимой трудно. Пустыня! Вот если
бы весь Северный Ледовитый превратить в кольцо жизни!
     - Я читал, - сказал Женя, - что из-за потепления климата многие птицы
уже гнездятся на градус севернее.  Чайки,  свиязи... Силлиэмэ, подскажи...
да... морские чернети, люрики, луговые коньки... кайры, бакланы...
     - Птицы стали прилетать раньше. Дней на десять-двадцать.
     - Потом  будет  теплее.