- Это уже отдаленное будущее. Слишком отдаленное.
     - Возможно, - спокойно ответил Розов.
     - Предки были неглупые люди, - многозначительно сказал Никитин.
     - И они оставили нам океан таким,  каким мы его знаем!  - воскликнула
девушка в соломенно-желтом платье.
     - Ну  не  совсем,  -  вдруг возразил Розов.  -  С  того незапамятного
момента, когда возник человек, он только и делает, что изменяет все вокруг
себя.  Начав  это  делать,  просто  невозможно остановиться.  Это  как  бы
овеществленное время.  Первые эксперименты покажут,  что  можно  ждать  от
проекта.
     - Ты что же, не веришь расчетам? - спросил Никитин.
     - Да  разве дело в  расчетах?  Все основано на допущениях,  на смелых
гипотезах.  Если  фотоны будут отражаться...  если  пучок частиц достигнет
Солнца...  если магнитная буря не  собьет их  с  пути...  если...  Да  что
говорить!   Было  время,  когда  никто  не  взялся  бы  за  это.  Когда-то
действовали почти наверняка.  А  это роскошь -  зондировать Солнце лучками
высоких энергий.  Мы  можем себе это позволить,  потому что знаем:  что-то
получится,  что-то прояснится.  Не одно,  так другое.  Какие-то результаты
будут. Поговорите еще раз с Ольминым. Только откровенно. Неужели он уверен
на  все  сто,  что  можно  наверняка изменять направление солнечных лучей,
стягивать их к Земле?  Да не может этого быть! Он же ученый. Думаю, у него
уже  готовы не  один и  не  два  варианта эксперимента.  Это  пока опытная
установка.  Реактор.  Построят -  запустят,  тогда станет ясно,  как с ней
работать.
     - Да уж запустят,  -  протянул Никитин и,  обратившись ко мне,  вдруг
спросил: - А что же с тем делом, с той историей, о которой мы говорили?
     Я понял: он вспомнил об Аире.
     - А как об этом рассказать!  -  ответил я.  - Попробуй, может быть, у
тебя получится.
     Он   озадаченно  посмотрел  на  меня,   помолчал,   потом  добродушно
улыбнулся.
     - Жаль!  - кокетливо воскликнула девушка в соломенно-желтом платье. -
Мне непонятно то, о чем вы говорите.
     - Какой-то  скользкий невразумительный разговор,  - добавила другая и
поежилась от вечерней прохлады.
     - Скользкий? - переспросил Никитин.
     - Скользкий, - сказала девушка.
     - А  вам бы  хотелось знать до конца...  то,  что знать пока не дано.
Изучить под микроскопом. Пинцетиком потрогать. - Никитин широко улыбнулся.
- И меня тоже. Как инфузорию или моллюска.
     - Ты усматриваешь в этом желании что-то противоестественное?
     - Не усматриваю. Пытаюсь понять мотивы.
     - Мотивы? Вот они: скучно - это раз. Домой пора - это два.
     - Домой! - громко сказал Розов.
     А мой двойник стал читать стихи:

                   Зашумела синева на склонах,
                   Золотыми лучами светится,
                   Вдаль - молодое, зеленое, -
                   Несись, мое сердце, мой ветер!

     Мы пошли к  элю.  Его алые от солнца бока были приятно теплыми,  чуть
шершавыми от дождей, градин, ветра, невзгод, почти незнаемых нами, людьми.
Он раздвинул свои легкие,  невесомые дверцы, подал нам трап, как будто был
живым существом.  И движения эти были такими мягкими,  ритмичными,  такими
почти музыкальными,  что я подумал:  может быть,  где-то там, среди тонких
электронных слоев памяти,  под никелем и пластиком конструкторы умудрились
спрятать маленькое сердце.
     Мы взлетели к алым небесам.  Нас провожало солнце.  Сосны на песчаных
косах, где между длинных теней светились цветы.
     Снова я услышал стихи; они казались знакомыми...

                   Скользнула птица черной тенью
                   В квадрате солнечном окна.
                   И что же? Вновь простор весенний
                   И небо, где не видишь дна!
                   А всходы! Зелень! По равнинам
                   Потоп травы, листвы разлив.
                   Родная, далеко идти нам
                   В напев берез и шепот ив.

     Я  знал  эти  строки.  Губы шептали знакомые слова -  на  них  щемяще
отзывалось сердце:

                   А путь все длится, жизнь все длится.
                   Полжизни пронеслось, как день,
                   Как миг... Промчалась с граем птица,
                   И по окну скользнула тень.


                     ГАРМОНИСТ. НЕЗНАКОМКА ИЗ ДЕТСТВА

     В моих руках книга,  удивительная книга: можно читать слова и строки,
можно видеть и слышать все,  что хотел передать автор;  привычка к чудесам
все   же   мешает   мне   осознать  всю   необыкновенность  происходящего;
воображаемый мир  становится реальностью,  стоит  только  нажать маленькую
клавишу, спрятанную в переплете... Шумели тополя под окном. К дождю, гадал
я,  или к погоде?  Руки и плечи были приятно теплыми от загара. А на улице
необыкновенно свежо.
     Сейчас в  комнате возникнет объемное изображение -  это словно вторая
жизнь,  которой можно тешиться до  старости.  Но  я  чаще  всего забываю о
клавише.  Люблю читать,  как читали встарь.  А  если уж  забавляться...  я
вспоминаю  иногда  простой  способ:   выключить  программу  сопровождения,
подрегулировать  генератор,   поменять  контакты  -  немного  терпения,  и
объемная  книга  превращается в  любопытную игрушку.  Ее  содержание можно
менять,  ее можно дописывать за автора или,  наоборот, сокращать. И герои,
почти живые,  во  всяком случае,  очень похожие на  таковых,  тут  же,  на
глазах,  изменяли свои привычки и  характер,  а стало быть,  и собственную
судьбу.   Как   выигрывал  какой-нибудь   неважнецкий  роман   от   такого
неожиданного соавторства.  Любые изменения, казалось, только украшали его.
Каждое новое слово было уместным и нужным.  С другой стороны, и сокращения
тоже шли на пользу:  прояснялись события,  а  образы как будто становились
выпуклее,  осязаемее.  Но  зато  уж  к  хорошей книге притронуться трудно.
Красота  и  мысль,  соединенные навечно в  скупых  и  лаконичных строчках,
сопротивлялись любому постороннему натиску.  По-разному,  по-своему хороши
такие книги,  каждая на  свой лад.  И  всегда меня смущала тайна:  ни одна
голографическая инсценировка не могла бы заменить мне слов и  музыки фраз.
Быть может,  когда-нибудь человек овладеет этим тончайшим видом искусства:
переложением книг на язык объемного кино.  Но ведь искусство слова тоже на
месте не  стоит.  По-прежнему со словом связано всякое движение души,  его
нечем заменить.  Нити фраз связывают нас  с  тканью мира.  И  только они -
слова и  фразы -  донесут до нас настоящий смысл событий,  их подлинность.
Без слов мы слепы.  И это не парадокс. Цветной калейдоскоп - вот что такое
планета, пока не будут названы вещи, люди, поступки.
     Два  или  три раза за  чтением меня посетил странный образ:  в  ткань
повествования вдруг входил человек,  вовсе непричастный к  сюжету.  У него
крепкие скулы,  чуть покатый лоб с  продольными морщинами,  зеленые глаза,
каштановые волосы с  небрежным пробором.  Так  я  его себе представлял.  И
стоило мне  притронуться к  этой  удивительной электронной машине-книге  с
клавишами,  как  чаще всего именно он  появлялся вместо другого,  книжного
героя. Я называл его гармонистом. Звонко и чисто звучала старинная гармонь
в его загорелых руках. Таким я его видел в мыслях - таким он и появлялся.
     Забавно все вдруг мешалось в книге, и я уже не читал, а фантазировал.
Но когда-то гармонист успел увлечь меня заливистыми переборами -  и стоило
ему появиться,  как я  старался удержать его.  И  долго-долго не  смолкала
гармонь.  Все  просто:  биотоки...  Но  гармонист казался  таким  живым  и
веселым,  что сомнения таяли:  наверное,  я  видел его когда-нибудь.  Или,
может  быть,  когда-то  возникший образ так  поразил меня,  что  в  памяти
остался нестираемый след?
     Не знаю,  что более верно.  Он появлялся,  стоило вспомнить о  песне,
мелодии,  даже об одной-единственной музыкальной фразе...  и играл.  И его
продолговатые,  чуть  прищуренные глаза  смотрели вдаль,  мимо  меня.  Раз
показалось:  глаза как  будто печальны,  это  только игра  света делает их
такими лучистыми,  чуть смеющимися.  Меня озадачило: как это не вязалось с
его игрой!  Есть такая высшая ступень мастерства,  когда любая тема звучит
как откровение. И тогда рождается свет, от него - сила, волшебство, долгие
мгновения озарений!
     Так уж он умел играть.
     Его  большие  ладони  прикасались  к  серебряным  планкам,   и  звуки
наполняли комнату.  Он почти не говорил.  Только играл.  И  не столько для
меня,  сколько для себя.  Словно раздумывал о прошлом, о времени, о разных
людях и, конечно, о любви. О чем поведали его музыкальные размышления?
     Заиграет - и я вижу старые улицы над рекой  и  чей-то  белый  платок,
яркие  девичьи  губы,  весенний зернистый снег и огонь холодного заката...
Музыка - искристая роса и желтоголовые калужницы над омутом, зеленые холмы
за  речной  излукой  и гребни волн на озерном просторе.  И купол дерева на
берегу с теплым воздухом под ним - влажным, с шорохом листьев и веток. Как
будто тростниковый перезвон...  Мелодия рассказывает: синь, ветры, высокие
сосны, желтое свечение ивняка, березы, черные волны. Отголубело лето!
     О  чем расскажет сердцу гармонь?  О долгом безлунном времени.  О том,
что  быстро чертят небо темные птицы.  А  небо,  как  кровля,  нависло над
землей.  Обветшали зеленые ограды рек -  дремучие кусты.  И роща прощально
шумит листьями перед зимним сном.
     Живые звуки:  вышла за околицу девица с гладким пробором. Смеркается.
Моросит. Стелется туман. Все затихает.
     И  снова звуки.  Точно хрусталь.  Мороз.  Снег.  В распахнутом небе -
синие  таинственные огни.  О  временах года,  как  повелось,  рассказывает
музыка.  Поет гармонь,  звучит стародавняя песня. Глаза гармониста веселы,
непроницаемы.  Пальцы бьются как крылья:  звени,  звени,  гармонь!  Играй,
гармонист.


                                  * * *

     Я заснул с мыслью о гармонисте.
     В мой сон вошли едва уловимые запахи и шорохи.  Наверное, я не закрыл
окна, и к утру в комнате стало прохладно.
     Но еще раньше я просыпался. Я говорил. С кем же?..
     ...Женщина  с   коротко  подстриженными  волосами  и   тонкой  ниткой
коралловых бус на стройной шее. Бусины были красными, как густая кровь или
как темная ржавчина, причудливой формы, но гладкие - с отсветами мерцающих
точек. Я долго не узнавал ее. Пока мы не заговорили. Она сидела на стуле у
самого окна.
     - На улице свежо, - сказала она, - может быть, прикрыть окно?
     - Нет, не надо, впрочем, если вам холодно...
     - Мне? - удивленно спросила она. - Холодно? Ну нет...
     Ее реплика озадачила меня. Я сидел за столом, гораздо дальше от окна,
и то ощущал легкий озноб.  Впрочем,  он скоро прошел. Меня не удивило, что
на  улице ночь и  что визит ее,  следовательно,  можно назвать поздним.  Я
пытался об  этом думать,  но  никак не  мог сообразить,  была ли  какая-то
причина ее прихода или нет. Мой сон как будто начинался с середины.
     - Вам  нравятся мои бусы?  -  спросила она с  наивной интонацией,  но
вполне искренне.
     - Очень красивые бусы,  -  отозвался я, и у меня вдруг возникло такое
чувство,  что одновременно я  ответил и  на другой ее вопрос.  И как будто
этот  другой вопрос,  не  относящийся к  бусам,  был  важнее для  нее.  Но
потаенный смысл разговора все еще не доходил до моего сознания.
     Она улыбнулась. Спросила:
     - Вы помните меня? Или забыли?
     И я вспомнил. Но не сказал вслух. Промолчал. Просто кивнул.
     - Хорошо, что вспомнили, - сказала она и опять улыбнулась.
     Улыбка у нее была едва заметная.  Только глаза улыбались, но не губы.
Меня вдруг осенило.  Я понял, почему она спросила о бусах. Хотела сказать,
что я не смогу ее больше увидеть. Вот что она хотела сказать! Она кивнула,
словно подтверждая мою догадку.
     - Я  давно не видел вас,  -  сказал я  и тут же заметил,  что лицо ее
стало серьезным,  даже озабоченным.  Как  тогда...  почти сорок лет назад,
зимой,  когда она наклонилась над заснеженной ямой, чтобы подать мне руку.
Но с  тех пор она не изменилась,  вот в  чем штука,  и  я почему-то не был
нисколько этим удивлен.
     - Что же случилось? - спрашивал я. - Куда вы исчезли?
     Она наконец рассмеялась. До того необыкновенен был мой вопрос.
     - Я  понимаю,  -  поправился я.  -  Очень  даже  хорошо понимаю,  как
сложно...
     Смех застыл в ее глазах.  И я будто бы спросил ее, почему эта встреча
- только сон.
     - Но во сне время бежит иначе!  -  воскликнула она.  - За одну минуту
можно поговорить о многом.
     И я опять понял скрытый смысл ее ответа:  "Пусть это останется сном!"
И  понял,  что  смог раньше увидеть ее только потому,  что случилось нечто
непредвиденное,  из ряда вон выходящее.  Что же? Я вспомнил далекую зиму в
северном поселке... Что случилось тогда?
     - Нет,  не могу понять...  -  сказал я откровенно, и она, конечно же,
догадалась, о чем я, и сказала:
     - Это было так давно.
     Вот  оно  что,  подумал я,  и  опять возник другой,  настоящий ответ:
незадолго до того, в один прекрасный день и час космический зонд поднял со
дна впадины подводный цветок.  Там, на планете, в созвездии Близнецов. Наш
земной зонд.  Посланный предками, он успел приблизиться к горячей планете,
облететь ее,  сесть,  успел поднять со  дна  добычу.  Вот оно в  чем дело!
Совпадение казалось случайным -  и закономерным.  Мысль работала быстро, я
пробовал  разобраться  в  вихре  событий.  Но  как  передать  словами  эту
удивившую  меня  взаимосвязь  явлений  и  фактов,   разделенных  годами  и
парсеками?
     Мне придется начать издалека.
     Кто  похож на  нас во  вселенной?  Где миры,  на  которых есть жизнь?
Поколения исследователей и мечтателей задавали себе эти вопросы и пытались
на  них  ответить.  Придумали даже гипотетический язык для  межпланетных и
межзвездных  контактов  -   линкос.  Будто  бы  и  в  самом  деле  полезно
обмениваться фразами, основанными на математических аксиомах и константах.
Наконец  стало  ясно:   контакт  возможен  при  близких  уровнях  развития
цивилизаций. В иной ситуации диалог носил бы даже забавный характер, а его
последствия трудно было бы  предвидеть.  Кто рискнет на свой страх и  риск
вмешаться в  естественный ход  событий?  Сделав это однажды,  нельзя потом
освободиться  от  необходимости  делать  это  постоянно.   Начав,   нельзя
остановиться.  Можно говорить лишь о локализации такого влияния,  но и это
стоит  огромного  напряжения:  ведь  на  арену  действующих сил  выступает
пространство-время.  И еще один фактор,  который мы склонны недооценивать.
Это  энергия-точность...  именно так.  Чтобы  электронная машина вычисляла
тридцать знаков после запятой, нужна энергия: расчет длителен, утомителен.
Многие часы и дни работы -  затрата энергии. Только тогда результат точен.
А если говорить о больших величинах,  об очень высокой точности?  Если,  к
примеру,  нужно получить пятьдесят,  сто знаков? Может показаться, что это
абстрактная задача,  никому  не  нужная.  Безусловно,  если  речь  идет  о
масштабах планеты или даже солнечной системы.
     Но,  положим,  требуется  рассчитать  положение  космического  зонда,
отправленного за  тридевять земель,  к  другой  планетной "карусели",  для
того,  чтобы управлять им? Чтобы движения его механических рук были точны,
чтобы электронные зрачки его  работали бы  наподобие птичьего глаза?  Речь
идет  о  метрах,  сантиметрах,  прибор  должен  ощущать их  сквозь пустоту
космических бездн.  Рассмотреть один-единственный атом под  увеличительным
стеклом.  Попасть  пулей  в  невидимую  мишень.  Различить на  дне  океана
песчинку. Вот на что это похоже. Только еще труднее.
     Сто цифр...  В  недавнем прошлом это стоило бы  энергии всей планеты.
Сто  двадцать цифр  -  энергия всей солнечной системы.  Вот  что  означает
точность  и  достоверность.  Управлять на  близком  расстоянии,  на  самой
планете? Тогда нужно передать сюда энергию. И тоже издалека. И тоже точно.
Но ведь управлять нужно не только зондами. И не только киберами...
     Вот  почему  отношения между  цивилизациями разного уровня -  задача,
чаще всего непосильная ни для одной из них.
     Но контакт с равными себе -  совсем другое дело. Он ускоряет развитие
почти всегда. Он почти невероятен, это правда. Случайную возможность легко
упустить.  У  таких  цивилизаций нет  карты  Галактики с  пометками против
обитаемых миров...
     И вдруг опускается зонд. Посланец с далекой звезды (ее почти не видно
на здешнем небосводе,  не говоря уже о планетах,  ее спутниках, - уж их-то
не рассмотреть даже в самый сильный телескоп).
     Контакт может  состояться.  Стоит только механической руке зачерпнуть
грунт в  нужном  месте.  Маленькое  отклонение,  промах  -  и  возможность
сообщения  утеряна  на  тысячелетия,  если не навсегда.  Нить межпланетной
связи окажется разорванной:  в бескрайней вселенной найдется немало других
объектов   для  исследования.  Что  по  сравнению  с  утраченной  навсегда
возможностью пауза в столетие?  Пусть  даже  через  двести  лет  проснется
заколдованный  стихиями  мир подводных цветов - и тогда это будет праздник
для всех.  Но он никогда не проснется,  если наш земной зонд  не  поднимет
грунт  с  цветком,  если  механическая  рука  промахнется,  если  внимание
электронного глаза привлечет глыба гранита,  песчаника  или  просто  горка
глины. Только равные, только представители близкой цивилизации могут снять
вековечные чары: другим, даже более могущественным, туда дорога заказана.
     Правда,  они  могут  кое-что:  нетрудно чуть-чуть  поправить движение
механической руки,  не  так  ли?  Ведь это  все равно могло произойти само
собой. Случайно. Вмешательство? Отнюдь...
     - Ну вот,  - сказала женщина с коралловыми бусами, - так, быть может,
это и произошло тогда.
     И она снова улыбнулась, на этот раз чуть лукаво.
     А я стал думать о продолжении истории.
     Стало ясно, как развивались события.
     Как  раз тогда она была нашей гостьей,  если только так позволительно
выразиться,  -  незаметной,  неприметной, но так и должно было быть. С ней
был кто-то еще,  все вместе они наблюдали и  за нашим зондом,  посланным к
Близнецам (мы о нем давно и думать перестали).  Это же поворотный пункт! С
него могли начаться наши отношения с  соседями по  Галактике.  И  вот  они
решились:  небольшая коррекция -  и манипулятор нашел камень,  испещренный
письменами,  и  цветок на  дне бассейна...  Свершилось.  То же самое могло
произойти и само по себе.  И все же это был удивительный по нашим понятиям
и масштабам эксперимент.  Они измеряли параметры зонда отсюда,  с Земли, и
тут  же  вводили новые  данные,  на  расстоянии в  десятки световых лет...
Трудно даже  вообразить такое.  Вот  почему она  лукаво улыбнулась,  когда
сказала:
     - Это нетрудно:  чуть-чуть поправить движение мемеханической руки, не
так ли?
     Одно это рассказало мне больше об  их  уровне и  возможностях,  чем я
смог бы усвоить из многотомного трактата.  Я представлял, что это значило,
у  меня захватило дух,  и  я  попытался вдруг совсем не  к  месту выразить
восторг. Она сухо остановила меня. Тогда в нетерпении я воскликнул:
     - Это удивительно,  вы раскрыли мне глаза на саму проблему! Но я могу
упрекнуть вас в противоречии:  наша с вами встреча была контактом!  А ведь
его не должно быть! Уровни несопоставимы.
     - Не должно...  -  задумчиво сказала она. - Вы говорите о той, первой
встрече? Когда я увидела, как мальчик провалился в яму?.. Что ж, вы правы.
     - Но ведь вы спасли меня тогда!  Как же, позвольте, согласуется это с
проблемой контактов столь разных сообществ?  Как вы могли это сделать,  не
нарушая ваших же принципов? Уж это-то вам объяснить не удастся!
     - А как бы поступили вы?
     - Я? Почему я?
     - А вот почему.  Представьте, что вы потратили много, очень много сил
на то,  чтобы выручить -  я  не нахожу более подходящего слова -  др