ъяснение отрывало его от дела.  А
возвратиться я  не мог.  Через несколько минут я вывел эль к "черепашьему"
стаду.
     Вблизи все выглядело не  так,  как на  экране.  Вокруг моего эля море
кипело.  Со дна вырывались пузыри,  это напоминало извержение.  "Черепахи"
подпрыгивали над кипевшим дном. Одна из них задела эль, и я услышал глухой
скрип ее лапы,  сминавшей обшивку.  Я отошел в сторону,  в эль просочилась
вода.  Потом за приборной доской я увидел прозрачную дрожащую струйку, она
прилипала к  стенке и  бежала под  ноги.  Стало слышно клокотанье.  "Как в
котле, - подумал я. - Где же Карин?"
     В этот момент я увидел почти фантастическую картину. По дну двигалась
махина бульдозера. Перед машиной выросла гора песка; вот бульдозер влез на
холм,  и струи воздуха стали разбрасывать его добычу. Камни уносились, как
песчинки,  вверх и  падали на  дно в  ста метрах от бушевавшего подводного
кратера.   Но  автомат  упрямо  вел  пятисоттонную  машину  прямо  туда...
Вырвалось  огромное  серебристое облако,  среди  воздушных  масс  мелькали
доски, металлические листы, обрывки кабелей.
     Через минуту я  увидел,  как  бульдозер покачнулся,  его  плоский нос
приподнялся,   замер  и  вдруг  пошел,   пошел...   выше,  выше...  Машина
опрокинулась.  Гусеницы  продолжали  яростно  двигаться,  точно  неведомое
чудовище отбивалось от  врагов,  но  это  было беспомощное барахтанье,  не
более того. Тревожно замигали его красные глаза. Подплыли две "черепахи" и
попытались приподнять махину.  Тщетно. Им не удалось даже пошевельнуть его
массивное тело.
     Несколько минут "черепахи" кружились вокруг -  медленно и бестолково.
Потом удалились. Это лучшее из того, что они могли сделать.
     Как зачарованный смотрел я  на это столпотворение.  Изредка то здесь,
то  там пробегали лучи прожекторов,  их  свет вырывал из грязно-серой воды
механические лапы  "черепах",  тускло  отсвечивающие панцири,  их  ношу  -
прямоугольные бетонные блоки,  за  которыми они поодаль от меня опускались
на дно. Там стоял гул. Это с транспорта бетон сбрасывали прямо в воду.
     Один раз я с удивлением заметил рядом полосатую рыбину.  Она попала в
луч прожектора и  заметалась,  теряя равновесие.  На ее боку я  рассмотрел
бело-розовую царапину.  Рыба  попала под  фонтан пузырей.  Ее  подхватило,
перевернуло и бросило вверх.
     В  ста  метрах  от  моего  эля  появился водолаз.  Он  был  в  легком
серебристом  костюме,   снимающем  давление.   В   рукава   его   встроены
искусственные мышцы,  но, несмотря на это, человек выглядел стройным, даже
изящным  среди  неуклюжих  созданий,  подвластных  его  воле.  Я  медленно
приближался к нему.  Это был Карин. Он как-то странно замахал руками. Я не
понял.  Эль плыл к  нему.  И тут подо мной стало подниматься дно.  На моих
глазах рос холм.
     У подножия его стоял Карин и махал руками,  словно пытался оттолкнуть
меня вместе с элем.
     А я никак не мог взять в толк,  чего же он хочет от меня.  Я рад был,
что он жив-здоров.  Меня качнуло.  Я догадался,  но было поздно. Если бы я
включил  экран  раньше...  С  вершины  холма  сорвались  грохочущие  струи
воздуха. Эль накренился. Меня выкинуло из сиденья, и я покатился к дверце.
     За стеклом серая мгла, перемежаемая вспышками прожекторов. Гигантские
пузыри хлопали и бурлили,  как в кипятке.  Обшивка дрожала.  Я держался за
ручку  и   ждал  того  главного  удара,   который  должен  был   неминуемо
последовать,  окажись эль над самой вершиной холма.  И он последовал.  Эль
подскочил вверх сразу метров на  двадцать.  Я  покатился по боковой стенке
кабины, потому что эль перевернуло и смяло. Между краями дверцы и обшивкой
образовалась широкая щель, в которую хлынул поток.
     Я успел удивиться, что машина сравнительно медленно наполнялась водой
и  что я сам еще цел...  Эль был теперь неуправляем.  Я был его пленником.
Надежды на  автоматику покинули меня  сразу  же:  во-первых,  машины этого
класса  строились по  самым  упрощенным схемам,  во-вторых,  ситуация была
слишком сложной. Даже мне сейчас не под силу было разобраться, что делать,
окажись я  в состоянии управлять:  ложиться на грунт под защиту неуклюжих,
но  надежных "черепах",  которые как-нибудь,  наверное,  с  грехом пополам
вызволили бы меня, или подниматься, всплывать.
     Второй путь показался мне предпочтительнее: я вряд ли успел бы надеть
водолазный костюм,  эль быстро наполнился бы, и мне тогда крышка, несмотря
на усилия "черепах".
     По мере всплытия давление уменьшалось, и я бы выбрался из машины сам,
без  посторонней помощи,  если  удалось  бы  достичь глубины в  пятнадцать
метров. Мне даже не понадобился бы костюм.
     Каким-то  чудом  я  подтянул тело  к  панели управления.  Меня  снова
швырнуло в  угол,  но я  все же дотянулся со второй попытки до ручки.  Дал
полный ход. Эль всплывал. Двигатель еще работал.
     С  каждой секундой глубина уменьшалась...  Но  и  кабина все  быстрее
наполнялась водой. Я встал и с трудом удерживал равновесие. Машину швыряло
и  крутило,  как  в  водовороте.  Вода,  заполнившая кабину,  демпфировала
толчки,  и я пока держался.  Теперь я,  пожалуй, не смог бы даже разыскать
спасательный костюм, не то что надеть его.
     Я   знал:   должен  наступить  такой   момент,   когда,   преодолевая
сопротивление,  я  открою  (или  выломаю)  дверцу  и,  уцепившись за  ввод
наружной антенны, поплыву к солнцу. Теоретически я мог бы дожидаться, пока
машина сама поднимет меня,  но при этом я  терял несколько мгновений.  Мой
подводный плен продолжался бы  и  после того,  как я  оказался бы наверху.
Там,  на поверхности моря, я был бы заперт в кабине, и последних моих сил,
быть может, не хватило бы, чтобы выйти наружу, на волю.
     "Нужно во  что  бы  то  ни  стало открыть дверцу по  пути,  не  теряя
времени",  -  думал я.  Правая моя рука ощущала металл полированной ручки.
Вода  доходила до  плеч.  Я  бултыхался и  держался так,  чтобы можно было
дышать. Голова начинала гудеть от резкой перемены давления.
     "Быстрее, - торопил я машину, - вверх, вверх! Вот сейчас, досчитаю до
тридцати и дерну ручку,  -  подумал я,  -  раньше нельзя - раздавит. Один,
два...  восемь... шестнадцать..." Я сделал последний вдох. Воздух вышел из
эля,  и только под золотистым пластиковым сводом остался небольшой пузырь,
но я не смог бы до него дотянуться.
     Я замедлил дыхание,  закрыл глаза и продолжал считать.  Двадцать два,
двадцать три...  двадцать восемь...  Пора!  Я рванул ручку.  И понял,  что
дверь заклинило. Смятый металл сопротивлялся.
     Несколько раз  я  пробовал потрепать металлический лист,  словно  это
было животное,  способное откликнуться на ласку.  "Ну же,  - бормотал я, -
давай-ка открывайся!" Дыхания у меня хватило бы на три-четыре минуты.
     Но  я  не  спешил  сделать  последний  рывок,  когда  напрягаются все
мускулы,  когда  в  один  лишь  порыв человек вкладывает все,  на  что  он
способен.  Все силы.  И все умение.  Я лишь постепенно готовился к нему. Я
нашел точку опоры для ног. Сиденье оказалось достаточно прочным для этого.
Мое правое плечо и рука должны были послужить тараном.
     Все зависело от  того,  насколько я  сумею согласовать движение тела,
ног  и  плеча.  Точно  три  пружины,  сложенные вместе,  они  должны резко
выпрямиться.  Три  толчка должны сложиться вместе,  тогда  получится нечто
вроде выстрела, который вышибет дверь. Я в этом был почти уверен.
     Иного выхода не было.  Но если пружина окажется слабой, тогда... Сон,
потеря сознания -  и  вряд  ли  меня  выловят "черепахи".  Никто просто не
знает, в каком я оказался положении.
     Я готовился к последнему прыжку. Но у меня не должно было остаться ни
малейшего сомнения в успехе.  Уверенность удваивает силы. И я убедил себя.
На это ушла минута.  Следовательно, у меня оставалось их еще две-три... Но
на  последней минуте рывок получился бы слабее.  Значит,  нужно считать до
шестидесяти,  не  больше.  Я  готовился,  я  старался почувствовать каждый
мускул, даже клетку моего тела.
     Так,  наконец-то...  Я  резко выпрямился.  Это был страшный удар,  от
которого  вмиг  онемело  плечо.   Дверца  отозвалась  глухим  звуком.  Она
подалась, погнулась. Я мог просунуть наружу руку! Но не мог выйти сам.
     Пауза.  Полминуты.  Еще удар.  Почти такой же сильный.  Я  задыхался.
Голова кружилась.  Кажется,  я  глотнул воды.  Но  дверь  распахнулась.  Я
медленно,  осторожно выплыл.  Чего  там;  я  действовал сейчас по  законам
механики и  физики,  как  "черепахи".  В  моем распоряжении было несколько
секунд и ни одного лишнего движения. Эль поднимал меня.
     Внизу грохотала лавина.  Там  по-прежнему метались лучи  прожекторов,
точно молнии в грозовой туче.
     Вода казалась светлее,  давление не расплющило меня,  значит, мы были
где-то  на подходе к  поверхности.  "Наверное,  не более десяти метров,  -
решил я.  -  Шесть секунд -  и мы всплывем".  И тогда я вдруг понял, что в
следующую секунду потеряю сознание. Просто не вынесу, так хотелось дышать.
Хотя  бы  просто выдохнуть воздух.  И  я  стал выпускать воздух.  Эль  шел
медленно,  что-то  не  ладилось  в  его  механизме,  изувеченном подводной
катастрофой.
     Ну же!  У меня потемнело в глазах.  Виски стали горячими.  И в тот же
момент мы вынырнули на поверхность. Когда я вдохнул воздух, я почувствовал
боль в груди. Какая-то пелена застлала глаза. Потом отошло.
     Стало легче...  совсем легко.  Вокруг море,  светлый окоем, приволье.
Только в  стороне,  в  полукилометре от меня,  вздымалась живая гора.  Там
бурлила  вода,  и  трехцветная радуга  блеклой полосой подрагивала над  ее
склонами.
     "Как далеко нас отнесло! - подумал я. - Возможно, это течение... Нет,
наверное,  машина шла наклонно вверх.  Значит,  я пробыл под водой немного
дольше, чем мне полагалось".


                                  * * *

     Я заметил океанский лайнер,  который шел к берегу. Думаю, это был тот
самый  лайнер,  что  сбрасывал над  прораном блоки.  Его  очертания быстро
таяли.  Там,  у горизонта,  было желтое небо, а над головой синели плотные
облака,  и воздух казался прозрачным, колючим, каким-то электрическим. Эль
мой ушел на дно;  двигатель его внезапно остановился, чихнув. Машина легла
на бок,  словно устав,  и  тихо погрузилась.  Я  нагнул голову,  осторожно
открыл в воде глаза и смотрел, как она описывала спираль и становилась все
меньше. Подо мной была прозрачная прохладная вода.
     Я  поплыл в ту сторону,  где должен был быть берег и где минуту назад
виднелся лайнер. Меня не пугало расстояние. После случившегося я был готов
к чему угодно,  мне не хотелось только, чтобы меня искали, и нашли, и, как
провинившегося школьника,  водрузили бы  наконец  на  спасательный эль  и,
обогрев, обласкав и пожурив, доставили бы на берег.
     Я скорее почувствовал, чем увидел, неясную продолговатую тень в воде.
Она  скользила впереди  меня,  на  глубине  примерно двадцати метров.  Она
пропала и появилась вновь;  вот плавно ушла вправо, грациозно изогнувшись.
Серое,  гибкое тело.  Это была акула. Я пристально наблюдал. Она описывала
широкий круг.
     Кто знает, что привлекло ее сюда. Может быть, пузыри, клокотавшие над
тоннелем.  Или мое беспомощное барахтанье. В ней было, пожалуй, метра три.
Молодая изящная рыбина. Делать было нечего. Я продолжал плыть, только стал
внимательнее. Совсем не хотелось такой вот встречи.
     Было что-то унизительное в том,  что я сейчас боялся ее. Схватка была
бы слишком неравной, и у меня не осталось никаких иллюзий, когда эта живая
торпеда стала круто сворачивать ко мне после каждого захода.  Да,  это моя
персона привлекла ее внимание.
     Я  представил  себе,   как  после  шестого  или  седьмого  круга  она
проскользнет подо мной,  показав белое брюхо,  и  что из  этого выйдет.  В
кармане моего пиджака чудом уцелел карманный компьютер с  памятью,  что-то
вроде  записной книжки.  На  панели его  после  каждого обращения к  блоку
памяти выскакивают такие  симпатичные желтые цифры  и  надписи вроде:  "Вы
перепутали адрес и  время события,  проверьте еще раз!"  Не соблазнится ли
акула этим  удивительно умным прибором и  не  примет ли  его  за  желанный
деликатес?  И я всерьез,  а не в шутку полез в карман,  достал компьютер и
только тогда опомнился... Да, это пришел страх.
     Я  поворачивался после каждого ее маневра так,  чтобы оказаться к ней
лицом. А она все ближе подбиралась ко мне после поворотов. Оставалась одна
надежда на спасение: не показывать ей, что я боюсь ее. И делать вид, будто
я купаюсь по собственной воле.  Слабое утешение.  Так, кажется, записано в
старых   морских  книгах   о   правилах  вынужденного  этикета  во   время
непредвиденных встреч такого рода.  Я  завидовал легкости,  с какой рыбина
скользила в глубине: похожа она на умную, сильную машину. Ни одно творение
рук человеческих с ней не сравнится.
     Я включил компьютер, чтобы он светился и мигал, и вытянул руку. Акула
шла прямо на  меня.  Нас разделяли десять метров,  не  больше.  Это был ее
последний заход.  Я  догадался,  понял:  движения противника были  смелы и
решительны, все сомнения, если только их можно приписать этой чудо-машине,
отброшены. Ее механический мозг точно рассчитал траекторию.
     И тогда я увидел неожиданное зрелище.
     Из прозрачной воды,  светло-серой,  пронизанной желтоватым светом, из
самых  глубин к  нам  наверх поднималась гигантская белая глыба.  Какое-то
бесформенное тело.
     Я почувствовал движение воды,  ее упругое давление.  В трех метрах от
меня акула отвернула,  испугалась.  И  тут же  из  воды выпрыгнула льдина,
настоящий айсберг.  С  нее стекали шумные струи,  она матово отражала свет
неба,  края  ее  опускались круто  вниз,  и  отвесная стена льда  казалась
бесконечной, уходившей до самого дна.
     Я перестал понимать происходящее. Махнул на все рукой и полез на этот
айсберг, выбивая углубления моим компьютером.
     Там,  наверху,  было прохладно,  но заметно суше. Никогда раньше я не
увлекался  альпинизмом,  зато  хорошо  понимал  теперь  чувства  настоящих
спортсменов;  нелегко им в  пути,  но как здорово растянуться где-нибудь в
укромном уголке,  на  ледовой  вершине  и  после  всех  треволнений лениво
созерцать окрестности, затянутые легким туманом.
     ...Надо мной в сторону берега пролетела стая крылатых киберов.


                             СТРАТЕГИЯ ПОИСКА

     На айсберг опустился эль,  подобрал меня и,  замерзшего,  невеселого,
высадил  в  парке  перед  старинным  дворцом.  Ночью  комната,  куда  меня
определили, наполнилась теплом, синими потрескивающими искрами, и я понял:
меня лечили во сне.
     Утром мне  стало лучше,  но  руки  и  ноги были как  деревянные,  для
полного здоровья чего-то  не  хватало.  Оправдались опасения:  меня решили
задержать  здесь,  в  этом  вместилище  гармонии  и  древней,  полузабытой
красоты.  За  мной  наблюдали,  словно я  впал в  детство.  Несколько дней
благородного безделья  были  обеспечены:  мне  не  разрешали работать.  На
третий день  стало тоскливо,  и  я  стал  жаловаться.  Наблюдение за  мной
усилилось. Я попался, как школьник, при попытке к бегству.
     Если бы можно было поселиться где-нибудь в  лесной избе,  в  одиноком
доме,  куда идешь-идешь и конца не видно дороге! Забрести туда и потрогать
руками бревенчатый, высушенный солнцем сруб, а потом войти.
     А здесь,  у  стекла  большого   зала,   как   в   раме,   красовались
ослепительные облака и море. "Ну что тебе надо? - подумал я. - Как жить-то
будешь?" Какое-то чувство обыденности и безысходности охватило меня,  и  я
подумал, что тысячу раз уже спрашивал себя о том же, а мимо молча и быстро
летели дни и годы.  Другое "я" заставляло меня мучиться от бессонницы  под
южными  звездами,  вдыхать ночные запахи,  и думать,  и мучиться - это "я"
было равнодушно к ясным линиям солнечной живописи.
     Можно ли представить в  этом зале прощание князя Андрея Болконского с
маленькой  княжной?  И  как  бы  прозвучали эти  два  запомнившихся слова:
"Андрэ, уже?" - здесь, среди этого великолепия, в пространстве, очерченном
высокими  плоскостями  стен  и  квадратом  матового  потолка?  Здесь  -  у
сказочного   берега,   в   те   далекие   времена   казавшегося  наверняка
недостижимым.  Или несуществующим. Как прозвучал бы этот простой вопрос на
французском?  Из  большого  старинного романа,  населенного сотнями  почти
живых людей?
     Нет. Здесь мог бы быть бал - праздник для тех, кто вроде быстроглазой
Наташи Ростовой впервые попал  бы  сюда.  Здесь могли бы  шуршать нарядные
платья,  благоухать шелка,  сиять глаза молодых и  скользить по обнаженным
плечам колючие взгляды стариков.
     Но  здесь  нельзя  было  представить женщину,  задавшую тот  короткий
вопрос.
     В  парке был заброшенный,  засыпанный отжившими листьями и  древесной
ветошью  угол,  куда  я  забирался,  чтобы  поскучать и  подремать в  тени
больничных  тополей.   Однажды  подошел  человек  в  пижаме,  и  мы  долго
беседовали.  Никогда не доводилось мне -  ни до,  ни после - слышать более
резкие отзывы о проекте "Берег Солнца".
     - Поймите,  это утопия чистейшей воды, - повторял он так убедительно,
что я напрягал все внимание и пытался уловить суть его аргументов.
     - Но есть расчеты, - возражал я.
     - Это несостоятельные расчеты.  Ничего хорошего ждать не  приходится.
Вспомните,  сколько было неудач на пути развития науки.  Тупики неизбежны.
Мы на них учимся.
     У  него был  высокий лоб,  редкие седые волосы и  темные,  "опаленные
страстью и мыслью" глаза.  Он долго говорил о человеке и человечестве, и я
никак  не  мог  поймать нить  его  рассуждений:  он  возвеличивал античную
культуру,  высыпал, как из рога изобилия, ворох старых афоризмов и речений
древних  философов.   Жесты  его  были  так  энергичны,  а  интонации  так
убедительны,  что я не мог возразить ему.  Это было воинствующее неприятие
второй  природы,   созданной  руками  человека.   Он  старательно  отделял
человека, мысленно как бы очищал его от "технических примесей".
     - Вспомните,  -  говорил он, - крылатое изречение столетней давности:
если война -  продолжение дипломатии, то автомобилизм - продолжение войны,
только  другими  средствами.  Вспомните и  скажите:  разве  все  дороги  и
магистрали  любого  типа  не  опасней  действующих вулканов?  Разве  можно
когда-нибудь точно установить причину аварии или катастрофы? И разве любые
технические  новшества  не   приносят  столько   же   огорчений,   сколько
преимуществ?  Вспомните,  что  еще  в  Древнем  Вавилоне  загрязнение реки
каралось  смертной  казнью.   И  несмотря  на  все  строгости,  во  многих
классических очагах цивилизации,  где лопаты археологов отрывают развалины
дворцов,  великолепные  скульптуры,  чудесные  сосуды,  простираются  ныне
сожженные солнцем пустыни.
     - Но что же вы предлагаете? - спросил я.
     - Человеку нужно  вглядеться внутрь  себя.  Вспомните старую  истину:
познай себя!
     - Но  можно ли  познать себя,  не  проникая все  глубже в  окружающее
пространство,  не знакомясь с устройством мира и удивительными механизмами
природы? Одним словом, не изменяя ничего вокруг?
     - Можно и нужно. Мы уже столкнули с места гигантские костяшки домино.
Пора остановиться. Нам все труднее предвидеть последствия изменений. Может
быть, завтра нас с вами не станет...
     - Я не боюсь этого.
     - Вы обманываете меня и себя! - запальчиво воскликнул он.
     - Ничуть. Я познал себя.
     Он растерянно остановился и пристально взглянул на меня, но, не найдя
в   выражении  моего  лица  ни  одной  иронической  черточки,   как  будто
успокоился.  С этой минуты его одолела непонятная апатия.  Он иссяк, так и
не найдя во мне сторонника.
     На следующий день он явно избегал меня. А я подумал, что он говорил в
общем-то  довольно безобидные вещи:  все равно это неосуществимо.  А  если
вдруг...  что будет