ло,  что входило в  ее
жизнь. Но чем дальше, тем полней становились ее ощущения - и вот открылось
само  ее  сердце.   В  первый  раз  случилось  такое:  летним  вечером  на
всхолмленном поле  ржи  ее  вдруг застало одиночество и  вернулась память.
Зазвучали забытые  голоса,  она  увидела  лица...  услышала жгучий  ветер,
узнала  прошлое.   Стало  страшно,   и  кровь  застыла  в  жилах,   и  она
остановилась,  не в силах сделать больше ни шага.  Лица...  Голоса...  как
настоящие.
     Она пришла в себя около полуночи.  Поле серебрилось под луной.  Перед
ней лежали пологие холмы. На горизонте светились огни. Высокое темное небо
было усеяно звездами.  Пахло сеном,  цветами. Она едва добралась до эля. С
этих пор она узнала, что такое страх.
     Бежали дни. Она старалась привыкнуть к реальности, изучить ее.
     Одна за другой открывались перед ней дали. С высокого озерного берега
она  увидела раз  сверкающие гребни  волн  на  закате,  акварельно-зеленые
острова, тревожное движение желтых облаков, косые лучи садившегося солнца.
Дул чистый,  сильный,  ровный ветер.  Она стояла, держась за черную ольху,
смотрела,  как уходило солнце в воду,  и не могла надышаться вволю. Каждый
день она  просыпалась так,  как  будто заново рождалась,  как будто у  нее
вырастали крылья.  Одно крыло -  любовь. Другое - свобода. Подолгу бродила
она у  лесных ручьев,  где росли калужницы,  стрелолист и незнакомые белые
цветы,  и  думала  о  будущем.  Теперь  все  это  должно стать  ее  домом.
Воспоминания невыносимы.  Об  ушедшем могут поведать стоны,  боль,  слезы.
Слова не в силах передать отчаяние. И потому - забыть, забыть... стать как
все.  Она рассказала людям,  что могла,  что помнила.  У них ее письмо или
память о нем. Помощь ее теперь никому не нужна. Но жить с мыслью о прошлом
нельзя, это выше ее сил.
     И если травы не скошены, если ногам не колко, еще и еще раз пробежать
по лугу босиком, потом прилечь на поваленной сосне над оврагом, и смотреть
на солнце,  и гладить руками теплую тонкую кору...  И разыскивать родники,
грибы,  узнавать травы, собирать ягоды в ладонь. А к вечеру склоняться над
омутом в  заповедной роще,  чтобы  увидеть себя  в  водяном зеркале.  Руки
смуглы от солнца,  губы от ягод красны.  Ты ли это,  Аира?  Чьи это волосы
тяжелы, как волны, - клонят стройную шею к воде?
     Не твои ли пальцы до боли сжали виски?..  Там все еще твое лицо,  и в
глазах твоя  боль,  и  на  левой руке  твой  браслет.  Пусть подует ветер,
закроет зеркало!
     Она будет другой,  ее жизнь. Что же было раньше на САМОМ ДЕЛЕ? Вместо
иссохшей земли  -  мохнатые берега синих  озер.  Розовые и  ясные  вечера.
Весной деревья по  пояс в  воде -  половодье.  Ивы,  осины,  вербы...  Она
придумывала,  день  за  днем сочиняла историю своей жизни.  Старушка,  что
повстречалась ей однажды у околицы,  помогла ей. Рассказала о таких давних
временах,  что  она как будто воочию увидела и  широкие береговые луга,  и
серебристо-серые избы,  и темные вечерние реки.  Девушки,  похожие на нее,
волосы мыли  дождевой водой,  косы  заплетали.  Одна подняла голову;  лицо
круглое, лоб чистый, высокий, губы малиновые.
     - ...Нет,  што  вы!  Плясать-то  и  иной раз  можно.  А  нам  с  вами
поговорить любопытно.
     Голос  негромкий,  прозрачный,  как  у  нее  самой.  "Пусть будет мне
сестрой", - подумала Аира. И поверила. И опять голоса:
     - Разливалась мати вешняя вода!
     И этому поверила Аира.  Узнала про бело-розовую повилику. От призору,
от глазу дурного.  Про тайну плакун-травы.  Увидела красивую темно-зеленую
ветку -  и поверила. И была еще вязель-трава, та самая, что привораживает.
Сестра остановила:
     - Зачем тебе вязель-трава,  не  бери ее,  и  так хороша -  лучше быть
нельзя!
     И она снова поверила.  Утром роса  у  речной  излуки,  холодно  босым
ногам.  Шла по воду,  смотрела на светлое далекое поле, грустила. Будто бы
повстречала кого-то.  В белой рубахе,  волосы льняные,  глаза чистые -  по
берегу  шел с той же пространной песней о вешней воде.  Взглянул - и глаза
отвел.  И прошел мимо.  Вспоминала о нем.  Сколько  дней  минуло!  Осенним
вечером  над  крыльцом  остался  красноглазый огонь холодного заката - она
ушла с ним.
     Значит, было  это.  Потом был сон.  Будто бы долгий-долгий.  3аболела
она,  что ли?  Что за вопрос - если бы не болезнь, все было бы по-другому.
Иначе.  Может  быть,  ей  вся  жизнь  ее приснилась?  Может быть,  она все
придумала? И сестры не было - никого?
     Нелегко с  памятью совладать.  Нужно  вернуться,  решила Аира,  снова
пройти по тем местам,  где уже побывала.  Тогда все и  вспомнится.  И  она
улетела в тайгу.
     Она постигала секреты одной из стихий - земли.  Но первые впечатления
ее относились к озерам,  рекам,  морю, к ним безудержно тянуло, и любовь к
воде была ей непонятна.  Так,  попалось однажды озерцо  в  хвойном  глухом
лесу. С черной, но прозрачной водой. Дно темное, покрытое слоем коричневых
игл.  Она долго всматривалась в воду.  Заметила свое отражение,  нагнулась
совсем низко.  Белое лицо,  большие глаза да темные брови.  Волосы упали в
воду, а она смотрела и смотрела.
     Она разделась,  сложила платье, поставила рядом туфли и вошла в воду.
Как завороженная. Было холодно, но приятно.
     Она поплыла,  медленно,  без брызг.  Легла на спину и  закрыла глаза.
Что-то почудилось вдруг.  Представилось, что под ней бездонная пропасть, и
она падает, падает... и вода уже подхватила ее и несет вниз, где темнота и
вечный плен. Она вскрикнула:
     - Нет! Нет!
     Боясь открыть глаза, поплыла к берегу. Поняла, что ошиблась: все было
на своих местах. Открыла глаза: вокруг светло. Высокое небо. Вздрогнула от
страха.  Успокоилась.  Тело  покрылось  мурашками,  она  вышла  на  траву.
Прутики,  иглы  кололи подошвы ног.  Кожа  ее  рук  пахла  старым деревом,
смолой, хвоей.
     Она  приложила ладони к  щекам и  расплакалась.  Потом заставила себя
снова войти в воду. Страх пропал.
     Вышла однажды к  реке.  На  галечной косе  костер.  Невдалеке эль.  У
костра о чем-то беседуют люди.  Пятеро...  нет, шестеро. Подошла так тихо,
что не треснула сухая ветка.  Спряталась за кустом,  смотрела-смотрела,  и
самой захотелось погреться у костра.  Да вдруг увидела:  человек как будто
знакомый. Как будто знала его. Почему-то стало опять страшно. Ушла и снова
вернулась. Скоро они улетели.
     Читала,  говорила с  другими,  поняла:  вода  -  стихия  родственная.
Некогда,  века и  века назад,  на сваях,  вбитых в дно,  ставились хижины,
шалаши,  позднее -  настоящие дома.  Двести  свайных построек раскопали на
берегу  одного  из  швейцарских  озер.   В  египетском  храме  сохранились
настенные  изображения:   царица  Хатшепсут  в  стране  Пунт,  на  цветном
барельефе -  свайные дома.  Путь многих цивилизаций проходит через морское
побережье.  Легендарный капитан Немо  говорил:  "Ветер над  морем  чист  и
животворен.  В  бесконечном одиночестве на  море человек все же  чувствует
вокруг трепетание миллионов жизней. Море хранит в своем лоне изумительные,
неистощимые богатства, все оно - движение и любовь". До странного знакомые
слова, подумалось ей,  как будто кто-то шептал ей это во сне. "Море хранит
в своем лоне..."
     Несколько бедуинов из Африки гостили в Европе.  Как-то раз их повезли
к водопаду.  Хрустальный столб, мельчайшая пыль брызг, радуга. Здесь можно
было вволю напиться и  снова смотреть на  чудо,  неведомое жителям знойной
пустыни.  Сколько переходов нужно сделать на лошадях или верблюдах,  чтобы
добраться до колодца!  А  бывало,  и глубокие колодцы пересыхали.  И тогда
надо рыть песок и растрескавшуюся глину,  чтобы добраться до жидкой грязи.
Каждая капля воды  на  вес  золота.  Чтобы посмотреть,  как  растет трава,
бедуины готовы проехать сотни километров. И вдруг...
     Точно продырявился бурдюк,  где  хранится запас воды для  всего мира.
Водопад!  Бедуинов позвали дальше.  Они не трогались с места. "Побудем еще
немного",  -  просили они и снова погружались в созерцание. Вода, питьевая
вода!
     - Пойдемте дальше, здесь не на что больше глядеть.
     - Подождем еще.
     - Чего же ждать?
     - Подождем, пока кончится вода.
     ...Что-то мешало ей вспомнить все до конца,  как жила она раньше и  о
чем говорила с сестрой, как встречала в детстве зиму и радовалась весне. И
где затерялся этот северный край?  Как теперь найти дорогу к дому?  Узнают
ли ее?  И горестно отозвалось: нет! Не узнают. Порой она догадывалась, что
места эти придуманы ею и люди тоже.
     Исходила много троп:  привыкала к раздолью,  размышляла о себе и пока
старалась не  попадаться часто на глаза.  Слушала говор воды на перекатах,
всплески,   звоны  брызг,  ловила  взглядом  мелькания  лучей  на  пестрых
каменьях.   Старалась  понять,   почему  брошено  гнездо  скопы  на  сухой
лиственнице  и  откуда  этот  несказанный предвечерней свет  от  оранжевых
цветов,  разбросанных на  лугах.  В  пойменных лесах,  где много усыхающих
деревьев,  чутко  прислушивалась  к  стуку  белоспинных  дятлов,  искавших
личинки усачей, златок, короедов. Там разбила эль. Нашла другой...
     Чувствовала себя иногда просто,  свободно с людьми:  но что-то мешало
сделать последний шаг. Вдруг поняла: браслет. В нем причина.
     Ранним утром улетела к  реке,  где камни и  тальники,  пади и висячий
мост.  Ступила на мост.  Дошла до середины,  сжала голову руками,  сказала
громко: "Хочу быть как все! Не надо мне больше ничего! Устала, измучилась,
пора!"  И  сняла браслет.  Облокотилась на перила и наклонила голову:  под
мостом  шумел  белопенный поток.  Протянула руку  вниз:  браслет выпал  из
пальцев и  утонул.  "Вот и все",  -  подумала она.  И с этого дня началась
новая жизнь.  Удивителен и неповторим ее талант - вживаться в новый образ.
Можно вспомнить о грации,  пластике души и тела, но происходившее поразило
бы кого угодно.
     Совсем вычеркнула она из памяти то давнее,  что так пугало ее.  Мысли
были ясными,  и  неведом с  этих пор стал ей разлад с собственным сердцем.
Ибо не  было другого пути спрятать от  себя самой:  нескончаемые раздумья,
сомнения, тревогу, прошлое, лики друзей, былую любовь.
     Светел ее ум: она познала многое и сумела бы теперь жить в этом мире,
как ей хотелось.  Только так ведь и можно вступить в эту жизнь. Только так
ведь, и не иначе, постигается гармония, пропорции, сам смысл инопланетного
бытия.  Но  если бы  вдруг ей показалось,  что пришло время вспомнить -  и
помочь,  рассказать,  убедить и добиться своего, она бы снова стала Аирой.
Такая  уж  она.  Увы,  барьер в  десятки световых лет  преодолим лишь  для
сотни-другой астронавтов. Это не утешение. И так будет еще долго.
     Пусть же здесь, на Земле, задумаются о другом пути. Она поможет. Если
настанет день и час.


                                  * * *

     Я  видел ее  на  мосту.  Крутые склоны,  поросшие редким кустарником,
спускались к  воде.  У  берега громоздились глыбы  гранитов,  пенные струи
лизали  их  шершавые  красноватые  бока,  поднимались  по  камню  вверх  и
отступали, срывались в свое ложе, вымощенное валунами.
     Я видел ее. Солнце слепило глаза, но я успел заметить, как склонилась
она над потоком и как рука ее свесилась вниз.  Она что-то сжала в ладони -
и это был,  несомненно, браслет, хотя я тогда и не подозревал об этом. Нас
разделяло несколько десятков метров.  Стоял  дивный день.  Под  ее  ногами
покачивалось полотно туристского моста  в  две  доски и  бушевала вода  со
светлой каймой едва  наметившейся радуги.  Место  было  очень  живописное,
глухое, дикое - центр заповедника.
     Она стояла на мосту,  который так хорошо мне знаком.  Старые стальные
канаты,  на которых он держится давно успели покрыться  налетом  ржавчины,
доски его посерели от дождей.  Я направлялся прямо туда, где была она... И
ничего не заметил.  Она повернулась и пошла не быстро и не тихо,  и только
позже,  много  позже  волна  ее  темных  волос  напомнила  мне  встречу на
"Гондване".  Даже малиновый эль,  взлетевший вскоре неподалеку  от  нашего
лагеря,  не  подсказал ничего такого,  о чем я догадался,  узнал несколько
месяцев спустя.
     Она утопила браслет.
     Я  отчетливо помню тот  день и  ее  шаги.  И  как  чутко вздрагивал и
покачивался мост под ее ногами!
     На пороге была весна,  когда я  узнал,  с  кем довелось мне увидеться
тогда,  в тот день, который не повторится. Той весной и начала открываться
мне вся эта история...

                  Ты из шепота слов родилась,
                  В вечереющий сад забралась
                  И осыпала вишневый цвет,
                  Прозвенел твой весенний привет.
                  С той поры, что ни ночь, что ни день,
                  Надо мной твоя легкая тень,
                  Запах белых цветов средь садов,
                  Шелест легких шагов у прудов,
                  И тревожной бессонницы прочь
                  Не прогонишь в прозрачную ночь.


                               Часть третья

                              НЕБЕСНЫЙ ОГОНЬ


                               БЕРЕГ СОЛНЦА

     Дорога  от  причала  бежала  в  сопки.  Там  алели  крутые  их  бока,
охваченные закатным огнем.  И  все там казалось позолоченным,  ярким,  как
рубиновые стекла: радиомаяки, ангары, купола обсерватории, мост, шагнувший
через  падь.  Небо  пылало.  Над  дорогой проносились грузовые террапланы,
порхали эли, по асфальту ползли мобили.
     У  самой обочины шел человек.  Он  не  спешил.  Он  испытывал чувство
сродни тому, какое возникает при возвращении домой. Разве дома спешат?
     Он  думал пройти по шоссе до поворота на перевал,  потом подняться на
мыс,  увидеть,  как откроется весь залив. Он готов был устать. На этот раз
не от работы, не от споров и объяснений - просто от ходьбы.
     За его спиной,  в бухте,  стояли морские транспорты, в их трюмах были
грузы   для   Берега  Солнца.   На   борту   одного  из   них   и   прибыл
физик-исследователь Александр Ольмин.  Целый год он провел на заводах, где
собирали блоки реакторов, и считал дни, когда вернется сюда.
     - Я не полечу, - решительно сказал он девушке, встретившей его у эля.
- Спасибо, я пойду пешком.
     - Этот эль -  настоящий лифт,  - уговаривала девушка. - Две минуты, и
мы дома,  - тут она почему-то смутилась, но Ольмин не заметил этого или не
подал виду.
     Девушка была из настойчивых.  Он позволил усадить себя в кресло. Но в
тот  самый момент,  когда девушка нажала кнопку автопуска и  машина должна
была взмыть вверх и совершить прыжок через сопку, Ольмин неожиданно легко,
быстро соскочил на площадку. А эль столь же быстро набрал высоту.
     Чего же  ему  хотелось?..  Поплескаться в  ручье.  Сверху,  с  сопки,
хорошенько рассмотреть,  как  выглядит теперь Берег Солнца.  Сбежать вниз.
Это все.  Он успел добраться до ручья, пока эль, словно в раздумье, кружил
над  долиной и  потом  куда-то  исчез.  Ручей  говорил о  сухом лете,  его
обмелевшие  струи  были  пусты,   лишь  однажды  на  перекате  высветилась
серебристая нитка,  словно под водой кто-то натянул и  отпустил струну,  -
рыба. У серых теплых камней цвели синие ирисы.
     Со склона сопки постепенно открывалось пространство над морем,  и все
там казалось далеким и  неподвижным.  Над бухтой висела стрекоза.  Ольмину
хотелось поторопить ее,  увидеть,  как  опустится на  причал ее  нелегкая,
наверное,  ноша. Но стрекоза равнодушно поблескивала крыльями. А двигаться
ее заставляла,  казалось,  лишь сила воображения наблюдателя,  а не мотор,
спрятанный в ее пластмассовом теле.
     Стрекоза приблизилась к  причалу  и  превратилась в  обычный летающий
кран.  На прежнем ее месте висела уже другая стрекоза,  их было много, они
по-своему спешили -  перенести часть груза на берег,  чтобы корабли смогли
подойти  к  сравнительно мелководному причалу,  где  их  ждали  многорукие
гиганты - портальные краны.
     ...На крутом склоне камешки-плитки выскальзывали из-под ног,  прыгали
коричневыми лягушками,  разбегаясь в стороны и вниз.  Ольмин остановился -
звук не пропал.  В  сотне метров от него камешки так и  скакали.  Он пошел
медленнее,  потом свернул,  спрятался за куст кедрового стланика. Подождал
немного. Ну, конечно! Та самая девушка, Ира.
     - Ира!  -  Ольмин вышел ей навстречу. Ему вдруг стало неловко, что он
заставил ее подниматься сюда, разыскивать его, волноваться, быть может.
     - Александр Валентинович!  Я  же отвечаю...  Ведь сюда из заповедника
тигры приходят.
     У  нее было растерянное лицо,  в  руках не то платок,  не то косынка,
волосы перехвачены широкой лентой, на ногах какие-то спортивные тапочки, в
общем,  с ней можно было перевалить через сопку если не за час, то часа за
полтора-два.
     - Ладно,  - сказал Ольмин. - Я не сержусь. А вы?.. Тогда идем вместе.
Это  вам.  -  Он  протянул ей  букет ирисов.  При упоминании о  тиграх ему
захотелось вдруг рассмеяться, но он держался серьезно, потому что такой уж
он был человек.
     ...Берег  Солнца.  На  воде,  точно поздние бабочки,  танцевали яхты,
раскрыв паруса.  Зарево первых огней... Берег мелководного широкого залива
был  светел.   Он   точно  вырос  из  морской  пены,   застывшей  тысячами
звезд-огней. Сюда сходились дороги побережья.
     - У  нас  даже в  школьных сочинениях слово "Солнце" пишут с  большой
буквы. Видите, сколько успели сделать?..
     Она говорила о том, что произошло здесь без него, она спешила сделать
это   сама  -   все  рассказать.   К   берегу  протянулись  ленты  морских
поглотителей,  но половина из них еще не закончена.  Отражатель готов. Она
показала рукой: там светилось алое пятно - отблеск зари на круглом зеркале
отражателя. И опять она смутилась, как два часа назад, когда она встречала
его у эля: ведь ему это было ясно и так, без ее пояснений. Он был одним из
тех,  кто доказал,  что солнечный свет можно собрать и  направить к Земле.
Планета получает ничтожную долю тепла,  и  никакие наземные гелиоустановки
не  помогут:  почти все  излучение уходит в  пространство,  разбегается по
бесконечным радиусам.  Пусть же  лучи  "схлопнутся" в  световой жгут,  как
схлопываются  лучи  лазеров.   Для  этого  нужно  осветить  Солнце  пучком
элементарных  частиц,   который  станет   коническим  зеркалом,   экраном,
собирающим тепло,  не дающим ему рассеиваться.  Все,  что попадет в конус,
придет к планете,  частицы, словно маленькие линзы, направят фотоны только
в одну сторону -  к Земле. Жгут солнечных лучей - лучший подарок планете с
ее небезграничными недрами.
     Похоже это на  то,  как если бы к  туче поднесли гигантскую воронку и
дождь,  попавший в воронку, по трубе отвели на иссохшие поля, в обмелевшие
реки и озера, в те места, где влаги не хватает.
     Как  просто,  думала  она,  но  только  на  первый  взгляд...  Фотоны
отталкивают частицы, "рассыпают" конус, волновод разрушается.
     Свет снова как будто рассеивается в пространстве.
     Ольмин доказал:  нет,  не  рассеивается.  Притяжение Солнца управляет
частицами,  притягивает их, возвращает на круги своя. Нужно лишь разогнать
их  еще на Земле и  вовремя изменять направление "бомбардировки".  Правда,
световод  будет  лишь  отдаленно напоминать конус,  но  фотоны  окажутся в
западне.  Энергии будет даже  слишком много,  ведь десятимиллиардная часть
солнечного диска способна дать  тепла больше,  чем  получает Земля сейчас.
Значит, надо правильно выбрать мощность и форму пучка элементарных частиц,
который управляет энергией, а избыток лучей поймать зеркалом и отправить в
атмосферу,  в космос или рассеять в морских просторах. Были Земля Королевы
Мод,  Берег Принца Олафа,  Берег Принцессы Марты, Земля Гранта. Теперь был
Берег Солнца.
     "Удивительно  повезло,   -   думала   Ирина   Стеклова,   -   сегодня
познакомилась с  Ольминым,  которого знала только по  фотографиям;  что-то
собиралась у него спросить, ах да... вот..."
     - У  нас  уж