уж хорошая...  Я  хочу
сказать, не такая, как у Олдоса, или Чарлза, или других людей в этом роде.
Но свое дело она сделала. Я не стал осведомляться; какого из всех мыслимых
Чарлзов она имеет в виду. Я просто спросил:
     - Вы хотите сказать, что она была издана?
     - О да. И она принесла мне много денег. Право на экранизацию...
     - Что же это за книга? - спросил я с любопытством.
     - Она называется "Мои похождения в мире секса".
     Я вытаращил глаза, затем хлопнул себя по лбу.
     - Джозелла Плэйтон, ну конечно! Я  никак  не  мог  вспомнить,  где  я
слышал ваше имя. Так это вы написали ту штуку? - добавил я недоверчиво.
     Не знаю, почему я не вспомнил раньше. Ее фотографии  были  всюду  (не
очень хорошие фотографии, как я теперь убедился), и всюду была эта  книга.
Две крупные библиотеки наложили на нее запрет, скорее всего  просто  из-за
названия. После этого успех ей был обеспечен, и  книга  стала  продаваться
сотнями тысяч экземпляров. Джозелла хихикнула. Я был рад, что ей смешно.
     - О боже, сказала она. - Вы на меня глядите совершенно  как  все  мои
родственники.
     - Не могу им ставить этого в вину, - заметил я.
     - А вы ее читали?
     Я покачал головой. Она вздохнула.
     - Смешной народ. Вам известны только название и  реклама,  и  вы  уже
шокированы. А в действительности это такая безобидная маленькая  книжечка.
Смесь незрелой искушенности и розовой  романтики  с  пятнышками  девичьего
румянца. Но с названием мне повезло.
     - Тоже мне  везенье,  -  сказал  я.  -  Да  еще  имя  поставили  свое
настоящее.
     - Это было ошибкой, - согласилась она. - Издатели убедили  меня,  что
так будет лучше для рекламы. Со своей точки  зрения,  они  были  правы.  Я
приобрела скандальную известность. Меня прямо распирало  от  смеха,  когда
люди в ресторанах и прочих местах осторожно разглядывали меня - как видно,
им было трудно связать воедино то, что они видели, и то, что  они  думали.
Ко мне на квартиру стали регулярно наведываться всякие  личности,  которые
мне совсем не нравились, и, чтобы избавиться от  них,  я  снова  вернулась
домой: я ведь уже доказала,  что  могу  прожить  самостоятельно.  Впрочем,
книга  все-таки  подпортила  мою  репутацию.   Оказалось,   люди   склонны
воспринимать ее название  буквально.  По  всей  видимости,  я  была  навек
обречена отбиваться от людей, которых терпеть не могла... а те, которых  я
была готова терпеть, были либо напуганы,  либо  шокированы.  Больше  всего
меня раздражало, что книга даже не была безнравственной. Она  была  просто
глупой, и разумным людям следовало бы понимать это.
     Она промолчала. Мне пришло в голову, что разумные люди  сочли  просто
глупой и самого автора, но я не  стал  говорить  этого  вслух.  Все  мы  в
молодости творили безрассудства, о которых потом неприятно вспоминать,  но
поступки, имеющие следствием финансовый успех, люди почему-то  не  склонны
рассматривать как безрассудства молодости.
     - Из-за этого все как-то  пошло  прахом,  -  пожаловалась  она.  -  Я
принялась за новую книгу, чтобы выправить положение. Но я рада, что так  и
не закончила ее. Она получилась резковатой.
     - И название такое же волнующее? - спросил я.
     Она покачала головой.
     - Я собиралась назвать ее "Здесь покинутая".
     - Гм... Да, в нем, конечно, уже нет  той  изюминки,  -  сказал  я.  -
Цитата?
     - Да, - кивнула она. - Из мистера  Конгрива:  "Здесь  покинутая  дева
отдыхает от любви".
     - Э... А... - сказал я и на несколько минут погрузился в размышления.


     - А теперь, - предложил я, - настало, мне думается,  время  составить
вчерне план наших действий. Если разрешите, я хотел бы высказать несколько
общих соображений.
     Мы развалились  в  чрезвычайно  комфортабельных  креслах.  На  низком
столике между нами стояла кофеварка. Перед Джозеллой была крошечная  рюмка
с куантро. Пузатый плутократический бокал с лужицей бесценного бренди  был
передо мной. Джозелла выпустила струйку дыма и пригубила из рюмки. Смакуя,
она проговорила:
     - Интересно, доведется ли  нам  когда-нибудь  еще  раз  ощутить  вкус
свежих апельсинов? Ладно, валяйте.
     - Так вот, - сказал я. - Положение не блестящее. Нам  нужно  поскорее
убираться отсюда.  Если  не  завтра,  то  послезавтра.  Уже  сейчас  можно
представить себе, что здесь произойдет. Пока еще есть вода в  резервуарах.
Скоро она кончится.  Весь  город  будет  вонять,  как  гигантская  сточная
канава. На улицах уже появились трупы, с каждым днем их будет все  больше.
- Я увидел, как она содрогнулась. Я совсем забыл, что  кое-какие  из  моих
общих соображений могут жестоко задеть ее. Я  поспешно  продолжал:  -  Это
может вызвать холеру, тиф и бог знает что еще. Важно уехать отсюда раньше,
чем начнется что-нибудь в этом роде.
     Она согласно кивнула.
     - Тогда следующий вопрос, по-видимому, таков: куда  мы  едем?  У  вас
есть какие-нибудь предложения? - спросил я.
     - Ну... Мне кажется, надо найти место, где мы, грубо говоря, не будем
путаться под ногами. С надежным водоснабжением, например,  с  колодцем.  И
еще хорошо бы, чтобы это было где-нибудь на возвышенности... где всегда бы
дули свежие, чистые ветры.
     - Правильно, - сказал я. - О свежих, чистых ветрах я не  подумал,  но
вы правы. Вершина холма с надежным водоснабжением - такое  местечко  найти
не так-то просто. - Я  подумал  секунду.  -  Лэйк-дистрикт?  Нет,  слишком
далеко. Может быть, Уэльс? Или, возможно,  Эксмур,  или  Дартмур,  или  уж
сразу Корнуэлл? Где-нибудь на Лэндс  Энде  у  нас  будет  по  преимуществу
юго-западный ветер прямо с Атлантики, ничем не  зараженный.  Но  это  тоже
очень далеко. Нам ведь придется зависеть от  городов,  когда  снова  можно
будет посещать их без опаски.
     - Как насчет Суссекского Даунса? - предложила  Джозелла.  -  Я  знаю,
там, на северной стороне, славный старый фермерский  дом,  прямо  напротив
Пулборо. Он, правда, не на вершине холма, но довольно  высоко  на  склоне.
Там есть ветряной  насос  для  воды,  и  я  думаю,  они  там  вырабатывают
собственное электричество. Они все там переделали и модернизировали.
     - Действительно, идея заманчивая. Но это слишком близко к  населенным
местам. Вы не думаете, что нам следовало бы убраться еще дальше?
     - У меня на этот счет есть сомнения. Сколько пройдет времени,  прежде
чем можно будет снова вернуться в города?
     - Не имею никакого представления, - признался я. - Думаю,  что-нибудь
около года... Такой срок наверняка достаточно велик, как по-вашему?
     - Понятно. Но вы же сами говорили: если мы заедем слишком далеко, нам
будет очень не просто получать из городов снабжение.
     - Это, конечно, мысль, - согласился я.
     Мы  временно  оставили  вопрос  о  будущей  резиденции  и  перешли  к
разработке деталей переезда. Мы решили, что утром прежде всего  раздобудем
грузовик - вместительный грузовик, и стали составлять список  материальных
благ, которые в него погрузим.  Если  мы  успеем  погрузиться,  то  выедем
завтра  же  вечером,  а  если  нет  -  этот  вариант  представлялся  более
вероятным, потому что список все увеличивался, - то мы рискнем остаться  в
Лондоне еще на одну ночь и отправимся послезавтра утром.
     Было  уже  около  полуночи,  когда  мы  кончили  добавлять  к  списку
необходимого свои личные пожелания. В результате  получилось  нечто  вроде
каталога универсального магазина. Но даже если это занятие послужило  лишь
для того, чтобы отвлечь на время наши мысли  от  самих  себя,  оно  стоило
затраченного времени.
     Джозелла зевнула и поднялась.
     - Спать хочется, - сказала она. - И меня ждут шелковые простыни этого
ложа любви.
     Казалось, она плыла над толстым ковром.  Положив  ладонь  на  дверную
ручку, она остановилась и с важным видом оглядела себя в большом зеркале.
     - Было очень  славно,  -  сказала  она  и  послала  своему  отражению
воздушный поцелуй.
     - Спокойной ночи, сладкое суетное видение, - пробормотал я.
     Она обернулась с легкой улыбкой и затем исчезла за дверью, как облако
тумана.
     Я плеснул в бокал последнюю каплю бренди, согрел в ладонях и выпил.
     "Никогда, никогда в жизни ты не увидишь больше такого зрелища, сказал
я себе. Sic transit..." [так проходит... - начало латинского изречения Sic
transit gloria mundi - так проходит земная слава;  здесь  употребляется  в
значении: этим и кончилось].
     И, не дожидаясь, пока тяжкое отчаяние овладеет мной, я  отправился  в
свою скромную постель.
     Я уже покоился в блаженном полузабытье, когда раздался стук в дверь.
     - Билл, - позвал голос Джозеллы. - Скорее идите сюда. Свет!
     - Какой свет? - осведомился я, выбираясь из постели.
     - В городе. Идите посмотрите.
     Она стояла в коридоре, закутавшись в халат, который мог  принадлежать
только владелице той замечательной спальни.
     - Боже милосердный! - нервно проговорил я.
     - Не валяйте дурака, - раздраженно сказала она. - Идите и  посмотрите
на этот свет.
     Свет действительно был. Выглянув из окна на северо-восток,  я  увидел
яркий неподвижный луч, скорее всего  прожекторный,  направленный  прямо  в
зенит.
     - Это означает, должно быть, что там кто-то зрячий, - сказала она.
     - Должно быть, - согласился я.
     Я попробовал определить, где находится прожектор, но  не  смог  из-за
темноты. Не слишком далеко, я был уверен, и основание луча как бы висело в
воздухе - это, вероятно, означало, что  прожектор  установлен  на  высоком
здании. Я заколебался. Мысль попытаться  отыскать  туда  путь  по  улицам,
погруженным   в   кромешный   мрак,   представлялась   мне    далеко    не
привлекательной. Кроме того, возможно было  -  весьма  мало  вероятно,  но
все-таки возможно, - что это  западня.  Даже  слепой  человек,  достаточно
умный и отчаянный, мог оказаться в состоянии смонтировать такую  штуку  на
ощупь.
     - Лучше оставим это до завтра, - решил я.
     Я нашел пилку для ногтей и опустился перед  окном  на  корточки  так,
чтобы мои глаза были на уровне подоконника. Кончиком пилки  я  старательно
провел по краске прямую линию, обозначив точное направление на луч.  Затем
я вернулся в свою комнату.
     Час или больше я лежал, не  смыкая  глаз.  Ночь  усилила  тишину  над
городом и прибавила тоски нарушающим ее звукам. Время от времени  с  улицы
поднимался гомон голосов, раздраженных и ломающихся  от  истерии.  Однажды
послышался леденящий душу визг, который, казалось, упивался  освобождением
от оков разума. Неподалеку кто-то тихо  рыдал,  бесконечно  и  безнадежно.
Дважды я слыхал отчетливый треск одиночных пистолетных выстрелов... И я от
всего сердца вознес благодарность случаю, который свел меня с Джозеллой  и
избавил от одиночества.
     Полное одиночество было самым страшным состоянием, какое я мог  тогда
себе представить. Один  был  ничем.  Содружество  означало  цель,  а  цель
помогала держать на привязи мрачные ужасы.
     Я старался заглушить ночные крики мыслями обо всем, что  нужно  будет
сделать завтра и послезавтра, и еще через день, и во все последующие  дни;
догадками о том, что может означать прожекторный луч и  какое  влияние  он
окажет на нас. Но рыдания продолжались, они не давали забыть о том, что  я
видел сегодня и что я увижу завтра...
     Отворилась дверь, и я сел в постели, охваченный  внезапной  тревогой.
Это была Джозелла с горящей свечой. Глаза у нее были огромные и темные,  и
она плакала.
     - Я не могу заснуть, - сказала она. - Я боюсь... ужасно боюсь. Вы  их
слышите... всех этих несчастных? Я не вынесу этого...
     Она пришла, ища утешения, как ребенок. Не думаю  все  же,  чтобы  она
нуждалась в утешении больше, чем я сам.
     Она заснула раньше меня, положив голову мне на плечо.
     Воспоминания о прошедшем дне все еще не давали мне покоя. Но рано или
поздно человек засыпает. Последнее, что я  вспомнил,  был  нежный  девичий
голос, певший балладу Байрона.



                                6. ВСТРЕЧА

     Проснувшись, я услыхал, что Джозелла уже возится на кухне.  Мои  часы
показывали около семи. К тому времени, когда я побрился с холодной водой и
оделся, по всей квартире уже пахло поджаренным  хлебом  и  кофе.  Когда  я
вышел в кухню,  Джозелла  держала  сковородку  над  керосинкой.  Она  была
преисполнена самообладания, которое совсем не ассоциировалось с испуганной
фигуркой минувшей ночи. И движения ее были весьма деловиты.
     - Боюсь, молоко у  нас  будет  консервированное,  -  сказала  она.  -
Холодильник не работает. Впрочем, все остальное в порядке.
     На мгновение мне было трудно поверить, что эта  скромно  и  практично
одетая девушка и есть вчерашнее видение с  великосветского  бала.  На  ней
были темно-синий лыжный костюм, грубые носки  с  белым  верхом  и  крепкие
башмаки. На черном кожаном ремне вместо посредственного ножа, которым я ее
вооружил вчера, висел отличный охотничий кинжал.
     Не знаю, в какой одежде я ожидал ее увидеть и  думал  ли  я  об  этом
раньше вообще, но ее вид произвел на меня большое впечатление.
     - Подходяще, как вы думаете? - спросила она.
     - Замечательно, - уверил я ее. Затем я оглядел себя. -  Мне  бы  тоже
следовало подумать об этом. Этот джентльменский наряд, - добавил я,  -  не
совсем пригоден в нынешних обстоятельствах.
     - Да, вы могли бы одеться получше, - честно согласилась она, взглянув
на мой измятый костюм. - Этот свет прошлой ночью, - продолжала она, -  был
с Университетской башни. Я, во всяком случае, в этом уверена. Больше в том
направлении нет ничего заметного. И расстояние тоже подходит.
     Я отправился в ее комнату и посмотрел вдоль царапины, которую  провел
на подоконнике. Она действительно указывала прямо на  башню.  И  я  увидел
кое-что еще. На башне развевались два флага. Будь там один флаг, это могло
оказаться простой случайностью,  но  два  явно  означали  сигнал:  дневной
эквивалент прожекторного луча. За завтраком мы решили отложить  выполнение
нашей программы и прежде всего обследовать башню.
     Мы вышли из квартиры примерно через полчаса. Как я  и  надеялся,  наш
автофургон, стоявший на  середине  улицы,  избег  внимания  мародеров.  Не
откладывая дела в долгий ящик, мы бросили чемоданы, добытые  Джозеллой,  в
кузов рядом с противотриффидным снаряжением и тронулись в путь.
     Людей было мало. Вероятно, усталость и похолодание воздуха подсказали
им вчера, что наступила ночь, и пока лишь некоторые вышли из своих  ночных
убежищ. Теперь они старались держаться ближе к водосточным канавам, а не к
стенам, как вчера. Многие из них имели трости или обломки дерева, которыми
они простукивали путь вдоль обочины тротуаров.  Ходить  так  было  гораздо
легче, нежели вдоль стен  с  их  дверями  и  выступами,  а  стук  уменьшал
опасность столкновения.
     Мы продвигались без особых трудностей и вскоре свернули на  пустынную
Стор-стрит, в конце которой перед нашими глазами  выросла  Университетская
башня. Джозелла сразу сказала:
     - Осторожно. По-моему, у ворот что-то творится.
     Она была права. Подъехав ближе,  мы  обнаружили  перед  Университетом
довольно изрядную толпу. Вчерашний день наделил нас неприязнью к толпам. Я
резко свернул в Гауэр-стрит, проехал метров пятьдесят и остановил машину.
     - Как вы думаете, что там происходит? Попробуем узнать  или  уберемся
подобру-поздорову? - спросил я.
     - Я за то, чтобы узнать, - быстро ответила Джозелла.
     - Отлично. Я тоже.
     - Я помню этот район, - добавила Джозелла. -  За  этими  домами  есть
садик. Если забраться туда, можно наверняка все  увидеть,  ни  во  что  не
вмешиваясь.
     Мы вышли из машины и принялись разглядывать  нижние  этажи  ближайших
зданий. В третьем доме обнаружилась открытая дверь.  Проход  вел  прямо  в
садик.  Это  место  выглядело  странно,  потому  что  большая  его   часть
располагалась на уровне подвалов, то есть ниже уровня  соседних  улиц,  но
дальний его участок, ближайший к университету,  поднимался  и  образовывал
своего рода террасу, отделенную от дороги высокими  железными  воротами  и
низенькой оградой. Из-за ограды доносился шум толпы. Мы пересекли лужайку,
поднялись по  гравийной  дорожке  и  устроились  наблюдать,  укрывшись  за
кустами.
     Толпа на дороге перед воротами университета состояла, должно быть, из
нескольких сотен мужчин и женщин. Она была больше, чем можно  было  судить
по ее шуму, и я впервые  осознал,  насколько  толпа  слепых  молчаливее  и
пассивнее такой же толпы зрячих. Это, разумеется, естественно,  ибо  чтобы
ориентироваться   в   происходящем,   им   приходится   полагаться   почти
исключительно на слух, так что все заинтересованы в молчании  каждого;  но
понял я это только теперь.
     События развертывались прямо перед нами. Нам удалось найти  небольшое
возвышение, с которого мы могли видеть университетские ворота поверх голов
толпы. Человек в кепке  что-то  многословно  доказывал  другому  человеку,
стоящему  по  ту  сторону  решетчатых  ворот.  По  всей  вероятности,  его
доказательства  успеха  не  имели,  так  как  собеседник  в  ответ  только
отрицательно качал головой.
     - Что там такое? - шепотом спросила Джозелла.
     Я помог ей устроиться рядом с  собой.  Говоривший  повернулся,  и  мы
увидели его профиль. Ему было, насколько я мог  судить,  лет  тридцать,  у
него были прямой узкий нос и  впалые  щеки;  волосы,  выбивавшиеся  из-под
кепки, были темные. Но внимание  привлекала  не  столько  его  наружность,
сколько напряженность, которая ощущалась в каждом его движении.
     По  мере  того  как  переговоры  продолжались,   не   давая   никаких
результатов, его голос становился все громче и выразительнее. Впрочем,  на
собеседника это не производило впечатления. Было очевидно, что человек  по
ту сторону ворот был зрячим: он  настороженно  поглядывал  сквозь  очки  в
роговой оправе. В нескольких шагах позади  него  стояли  еще  трое,  тоже,
несомненно, зрячие. Они тоже глядели на толпу и ее предводителя с  тем  же
настороженным вниманием. Человек  в  кепке  начал  горячиться.  Голос  его
возвысился, как если бы он говорил теперь, обращаясь не только к людям  за
ограждением, но и к толпе.
     - Да послушайте же меня! - сердито вскричал он. - Эти вот люди  имеют
столько же права жить, как и  вы.  Разве  не  так,  черт  подери?  Они  не
виноваты, что ослепли. Разве не так? Никто здесь не виноват. Но  если  они
погибнут от голода, виноваты будете вы, и вам это прекрасно известно.
     Я показывал им, где взять еду. Я делал для  них  все,  что  мог,  но,
Господи Иисусе, я ведь один, а их тысячи! Вы бы тоже могли показывать  им,
где еда, но разве вы это делаете? Черта с два! Вам на  них  наплевать!  Вы
заботитесь только о своих шкурах. Я видел таких, как вы. У вас один символ
веры: "Провалитесь все к чертям, лишь бы мне было хорошо".
     Он презрительно сплюнул и ораторским жестом простер руку.
     - Там, - сказал он, - там, в Лондоне,  тысячи  несчастных  людей.  Им
нужно только, чтобы кто-нибудь показал, как взять еду, которая лежит у них
под носом. Вы могли бы делать это. Единственное, что от вас требуется, это
просто показать им. А вы? Что вы делаете, подонки? Вы помогаете  им?  Нет,
вы заперлись здесь, и пусть все они подыхают с голоду, а между тем  каждый
из вас мог бы спасти сотни людей, и для этого нужно всего-навсего выйти  и
показать беднягам, где взять жратву. Боже всемогущий, да  есть  ли  в  вас
что-либо человеческое?
     Он говорил яростно. Он знал, в чем обвинять, и обвинял он страстно. Я
почувствовал, как пальцы Джозеллы бессознательно впились в мой локоть, и я
положил ладонь на ее руку. Человек по ту сторону ворот сказал что-то, чего
мы не расслышали.
     - На сколько времени? - закричал человек в кепке.  -  Да  откуда  мне
знать, черт вас подери совсем, на  сколько  времени  хватит  еды?  Я  знаю
только, что если недоноски вроде вас не возьмутся  за  дело  и  не  начнут