Когда подохну я,
                           Меня не хороните.
                           Возьмите мое тело
                           И в спирте утопите.

     Унылый и нестройный, он гудел в пустынных улицах, отдаваясь  гнетущим
эхом. Люди в Сиркусе поворачивали головы  то  вправо,  то  влево,  пытаясь
определить  его  направление.  Пророк  судного  дня  повысил  голос,  дабы
перекричать соперников. А разноголосый вой приближался:

                           В ногах и головах
                           Поставьте мне бочонок,
                           Тогда червям могильным
                           Не жрать моих печенок.

     И  как  аккомпанемент  к  нему  слышалось  шарканье   многих   шагов,
старающихся ступать в ногу.
     С того места, где я стоял, было  видно,  как  они  цепочкой  один  за
другим выползли из бокового переулка  на  Шафтсбери-авеню  и  повернули  к
Сиркусу. Второй в цепочке держался за плечи ведущего, третий  -  за  плечи
второго  и  так  далее,  человек  двадцать  пять   или   тридцать.   Песня
закончилась, и тогда кто-то затянул "Пиво, пиво, вот славное пиво!"  таким
высоким голосом, что сейчас же устыдился и смолк.
     Они устало и упорно тащились  вперед,  пока  не  оказались  в  центре
Сиркуса, и тут ведущий скомандовал:
     - Рота-а-а... стой!
     У него  был  уверенный  командирский  голос.  Все  в  Сиркусе  стояли
неподвижно,  все  лица  обращены  у  нему,  каждый  старался  понять,  что
происходит. Ведущий снова заговорил,  пародируя  манеру  профессионального
гида:
     - Итак, джентльмены, мы здесь. Пиккавматьегодилли-Сиркус. Центр мира.
Пуп вселенной. Здесь знатные особы развлекались вином, девками и музыкой.
     Он не был слепым, отнюдь. Его глаза смотрели  зорко,  схватывая  все,
что происходило вокруг. Должно быть, зрение  у  него  сохранилось  так  же
случайно, как у меня, но он был изрядно пьян, и пьяны были  люди,  которых
он привел.
     - Мы тоже будем развлекаться, - прибавил он. - Следующая остановка  в
знаменитом "Кафе Рояль", выпивка за счет заведения.
     - Ага... А как насчет девок? - спросил голос, и раздался смех.
     - О, девки... Тебе нужны девки? - сказал ведущий.
     Он шагнул вперед и поймал за руку какую-то женщину. Она завизжала, но
он, не обращая на это внимания, подтащил ее к говорившему.
     - Держи, парень. И не говори потом, что я о  тебе  не  забочусь.  Это
персик, цыпочка... если тебе не все равно.
     - Эй, а мне? - сказал другой.
     - Тебе? Так, посмотрим. Тебе блондинку или черненькую?
     Позже я понял, что вел себя как дурак. Моя голова все еще была набита
условностями и нравственными стандартами, которые утратили смысл. Мне даже
в голову не пришло, что у женщины, принятой в эту  банду,  гораздо  больше
шансов выжить, чем у предоставленной самой себе.  Воспламененный  школьной
героикой и благородными сантиментами, я ринулся в бой.  Он  заметил  меня,
когда я был уже совсем рядом, и я изо всех сил ударил  его  в  челюсть.  К
несчастью, он чуть-чуть опередил меня...
     Когда я вновь обрел способность интересоваться окружающим, оказалось,
что я лежу на мостовой. Топот и шарканье банды затихали  вдали,  и  пророк
судного дня, восстановив  свое  красноречие,  посылал  ей  вслед  громовые
угрозы вечного проклятия, адского пламени и геенны огненной.
     Обретя таким путем некоторую долю  здравого  смысла,  я  почувствовал
облегчение, что так дешево отделался. Если бы  на  мостовую  лег  он,  мне
неминуемо пришлось бы взять на себя ответственность за людей, которые  шли
за ним. Можно что угодно думать о его методах,  но  он  был  глазами  этой
группы, и к нему они будут обращаться не только за выпивкой, но и за едой.
И женщины тоже пойдут к ним добровольно, когда достаточно наголодаются.  Я
огляделся и подумал, что уже теперь вряд ли какая-нибудь женщина стала  бы
серьезно возражать против этого. В общем, так  или  иначе,  мне,  кажется,
удалось счастливо избежать возведения в ранг вожака банды.
     Припомнив, что они направились в "Кафе-рояль", я решил прийти в  себя
и освежить голову в отеле "Риджент-палас". Похоже было на то,  что  кто-то
подумал об этом раньше  меня,  но  нетронутых  бутылок  там  осталось  еще
достаточно.
     Я думаю, именно тогда, удобно расположившись со стаканчиком бренди  и
сигаретой, я начал, наконец,  признавать,  что  все,  что  я  видел,  было
реальным и окончательным. Что это конец всему, что я знал...
     Возможно, чтобы убедить меня, понадобился тот удар кулаком. Теперь  я
был лицом к лицу с фактом, что мое существование больше не имело цели. Мой
образ жизни, мои планы, стремления, мои надежды - все это сметено вместе с
условиями, которые их формировали. Я полагаю, что, если бы я имел родных и
близких и у меня было бы кого оплакивать,  я  чувствовал  бы  себя  в  тот
момент покинутым. Но то, что еще вчера создавало в  моей  жизни  некоторую
пустоту, обернулось теперь для меня удачей.  Мать  и  отец  давно  умерли,
единственная  моя  попытка  жениться   кончилась   несколько   лет   назад
неблагоприятно, никто во всем мире от  меня  не  зависел.  И  как  это  ни
странно, я вдруг обнаружил, что испытываю - отчетливо сознавая, что так не
должно быть, - чувство облегчения.
     Не  только  под  действием  бренди  возникло  это  чувство,  ибо  оно
оставалось во мне навсегда. Я думаю, оно возникло  из  ощущения,  что  мне
предстоит  нечто  совершенно  небывалое  и  новое.  Все  прежние   избитые
проблемы, личные и общие, были решены одним  могучим  потрясением.  Только
небо тогда знало, какие могут встать  новые  проблемы,  а  по  всему  было
видно, что их будет немало, но они будут новыми. Я стал сам себе  хозяином
и не был больше винтиком в чужой машине. Да,  возможно,  мир  будет  полон
ужасов и  опасностей,  которым  мне  придется  противостоять,  но  я  буду
действовать  по  своему  разумению,  я  не  буду  больше  игрушкой  сил  и
интересов, которых я не понимал и не желал понимать.
     Нет, это было не только бренди, ибо даже сейчас, годы спустя,  я  все
еще испытываю нечто подобное, хотя  не  исключено,  что  бренди  несколько
упростило тогда для меня положение вещей.
     Затем был еще маленький вопрос: что делать дальше, как и где начинать
эту новую жизнь? Я, однако, решил пока не слишком беспокоиться об этом.  Я
допил бренди и вышел из отеля посмотреть, что может  предложить  мне  этот
странный мир.



                             4. ТЕНИ ПРОШЛОГО

     Чтобы избежать новой встречи с бандой из "Кафе-рояль",  я  направился
по боковой улице, ведущей в Сохо, рассчитывая вернуться  на  Риджент-стрит
немного дальше.
     Видимо, голод гнал народ  из  домов.  Поэтому  или  по  иной  причине
кварталы, куда я теперь углубился, были более многолюдны, нежели остальные
места, где мне пришлось до сих пор  проходить.  На  тротуарах  и  в  узких
переулках происходили непрерывные столкновения,  и  сумятица  усугублялась
толкучкой перед разбитыми витринами. Никто из  толпившихся,  очевидно,  не
знал, какой перед ним магазин. Одни оставались снаружи и пытались выяснить
это, отыскивая на ощупь распознаваемые предметы; другие, рискуя  распороть
животы о торчащие осколки стекла, предприимчиво лезли внутрь.
     Я чувствовал, что надо бы показать этим людям,  где  найти  пищу.  Но
действительно ли я должен это сделать? Если бы я подвел  их  к  нетронутой
продовольственной лавке, началась бы  давка,  и  все  было  бы  кончено  в
течение пяти минут, и  слабейшие  были  бы  раздавлены  насмерть.  Пройдет
какое-то время, продовольствие кончится, и что тогда  делать  с  тысячами,
требующими еды? Можно было бы отобрать небольшую  группу  и  неопределенно
долго кормить ее - но кого отбирать и  от  кого  отказываться?  Как  я  ни
старался, безусловно правильной линии поведения мне придумать не удалось.
     Происходило нечто жестокое и страшное, где не было  места  рыцарству,
где все хватали и никто не давал. Человек, столкнувшись с другим человеком
и почувствовав, что тот несет какой-то сверток,  вырывал  этот  сверток  в
расчете на съестное и отскакивал в  сторону,  а  ограбленный  в  бешенстве
хватал руками воздух или бил кулаками во все стороны.  Раз  меня  едва  не
сбил с ног пожилой человек, внезапно шарахнувшийся, не разбирая дороги,  с
тротуара  на  мостовую;  выражение  его  лица  было  необычайно  хитрое  и
торжествующее, и он алчно прижимал к груди две банки масляной  краски.  На
углу мне преградила путь толпа, сгрудившаяся  вокруг  смущенного  ребенка.
Люди едва не плакали от отчаяния: ребенок был зрячий, но  он  был  слишком
мал, чтобы понят, чего от него хотят.
     Я начал ощущать беспокойство. С моим  цивилизованным  порывом  помочь
всем этим людям сражался инстинкт, который приказывал держаться в стороне.
Люди на глазах теряли  обычные  сдерживающие  начала.  Я  испытывал  также
иррациональное чувство вины за то, что был зрячим, тогда как все остальные
были слепыми. Это вызывало странное ощущение, будто я  скрываюсь  от  них,
разгуливая между ними. Позже я понял, что прав был инстинкт.
     Возле Голден-сквер я подумал о том, что пора пробираться  обратно  на
Риджент-стрит, где мостовая шире и идти  свободнее.  Я  уже  сворачивал  в
переулок, который вел туда, когда меня остановил  внезапный  пронзительный
крик. Люди вокруг тоже остановились. Они  стояли  как  вкопанные  по  всей
длине улицы, поворачивая головы  так  и  этак,  полные  смятения,  пытаясь
догадаться, что происходит. Страх усилил  горе  и  нервное  напряжение,  и
многие женщины расплакались; нервы мужчин были не в лучшем  состоянии:  их
испуг  выразился  в  коротких  проклятиях.  Несомненно,  они   все   время
подсознательно ожидали чего-нибудь  зловещего  в  этом  роде.  Теперь  они
ждали, что крик повторится.
     Он повторился, болезненный и задыхающийся. Но  теперь  он  не  внушал
такого страха, потому что к нему были готовы. На этот  раз  я  понял,  где
кричат. В несколько шагов я был у входа в аллею.  Когда  я  сворачивал  за
угол, задыхающийся крик раздался снова.
     В глубине аллеи,  метрах  в  десяти  от  входа,  корчилась  на  земле
какая-то девушка, а дородный мужчина  избивал  ее  тонким  медным  прутом.
Платье ее было разорвано, на голой спине виднелись красные рубцы. Вблизи я
увидел, почему она не убегает: руки у нее были связаны за спиной, и  конец
веревки был обмотан вокруг левого запястья мужчины.
     Я подбежал в тот момент, когда  мужчина  размахнулся  для  следующего
удара. Было нетрудно выхватить у него прут и с  известной  силой  обрушить
этот прут ему на плечи. Он проворно лягнул в мою сторону ногой  в  тяжелом
ботинке,  но  я  быстро  увернулся.  Радиус  его  действий  был  ограничен
веревкой, обмотанной вокруг запястья. Пока я искал по карманам нож, он еще
раз лягнул воздух. Никуда не попав, он для  ровного  счета  пнул  девушку.
Затем он выругал ее и потянул за веревку, чтобы  поднять  ее  на  ноги.  Я
торопливо нагнулся и перерезал веревку. Легкий толчок в грудь заставил его
попятиться  и  сделать  полоборота,  так  что  он  потерял   ориентировку.
Освободившейся левой рукой он выдал великолепный косой свинг.  По  мне  он
промахнулся, но угодил кулаком в кирпичную стену. После этого  он  потерял
интерес ко всему, кроме боли в разбитых костяшках. Я помог девушке встать,
распутал ее руки и повел по аллее прочь, а он все осквернял руганью воздух
позади нас.
     Когда мы  свернули  на  улицу,  она  начала  приходить  в  себя.  Она
повернула ко мне замурзанное, в потеках слез лицо и взглянула на меня.
     - Да вы же зрячий! - сказала она недоверчиво.
     - Конечно, - сказал я.
     - О, слава богу! Слава богу! Я думала, что я одна осталась  такая,  -
проговорила она и расплакалась.
     Я огляделся. В нескольких шагах был кабачок,  там  гремел  граммофон,
вдребезги бились стаканы и вообще шла  добрая  старая  жизнь.  Несколькими
метрами дальше был еще один кабачок, поменьше и  еще  нетронутый.  Хороший
удар плечом распахнул перед нами дверь в бар. Я чуть не на руках внес туда
девушку и усадил ее в кресло. Затем  я  сломал  другое  кресло  и  заложил
дверь, чтобы какие-нибудь непрошенные гости не помешали нам.
     Можно было не спешить. Она всхлипывала и пила маленькими глотками.  Я
предоставил ей время, чтобы взять себя в  руки,  и  вертел  ножку  бокала,
слушая, как граммофон в соседнем кабачке  выбулькивает  популярную  тогда,
хотя и мрачноватую, песенку о сердце в  холодильнике.  В  то  же  время  я
украдкой  разглядывал  девушку.  Ее  платье,  вернее  то,  что  от  платья
осталось, было хорошего качества. Хорош был и голос, приобретенный явно не
на сцене  и  не  в  киностудии.  Она  была  блондинка,  однако  далеко  не
платиновая. Похоже было, что лицо у нее миловидное,  если  отмыть  его  от
грязи. Она была дюйма на три-четыре ниже меня, телосложения  изящного,  но
не  хрупкого.  На  вид  она  была  сильной,  хотя   эта   сила   наверняка
употреблялась до сих пор разве что на игры в мяч,  на  танцы  и  в  лучшем
случае на верховую езду. У нее были  гладкие,  прекрасной  формы  руки,  а
длина ногтей, тех, что еще были целы, представлялась скорее  декоративной,
нежели практичной.
     Спиртное постепенно делало свое дело. После  первой  порции  она  уже
оправилась настолько, что в ней заговорили обычные рефлексы.
     - Господи, - сказала она. - Выгляжу я, наверно, ужасно.
     Я  был  единственным  человеком,  который  мог  это  заметить,  но  я
промолчал.
     Она встала и подошла к зеркалу.
     - Ужасно, - признала она. - Где здесь?..
     - Попробуйте пройти туда, - предложил я.
     Она вернулась минут через двадцать. Учитывая, что  возможности  в  ее
распоряжении были, вероятно, очень  ограничены,  поработала  она  успешно:
моральное состояние было восстановлено.  Сейчас  она  больше  походила  на
жертву дурного обращения в представлении кинорежиссера, чем  на  настоящую
жертву.
     - Сигарету? - спросил я, протягивая ей через стол вторую  укрепляющую
порцию.
     Пока завершался процесс восстановления сил, мы обменялись  рассказами
о себе. Сначала рассказал я, чтобы дать  ей  время  собраться  с  мыслями.
После этого она сказала:
     - Мне чертовски стыдно за себя. Я ведь вовсе не  такая  уж  размазня,
честное слово. На самом деле я могу за себя постоять, хотя вы, может быть,
думаете иначе. Но все это оказалось для меня слишком  ошеломительным.  То,
что случилось, уже само по себе скверно, но тут мне пришла в  голову  одна
ужасная мысль, и я ударилась в панику. Понимаете, мне представилось, будто
я осталась единственной  зрячей  во  всем  мире.  Это  меня  подкосило,  я
испугалась и потеряла голову, я  сломалась,  я  ревела,  как  девчонка  из
викторианской мелодрамы. Никогда, никогда бы не  поверила,  что  могу  так
раскиснуть.
     - Пусть вас это не беспокоит, - сказал я. - Мы наверняка очень  скоро
узнаем о себе множество удивительных вещей.
     - А меня это все-таки беспокоит.  Если  я  потеряла  голову  в  самом
начале... - Она замолчала.
     - Я в больнице тоже чуть не сошел с ума от страха, - сказал я.  -  Мы
же люди, а не счетные машины.
     Ее звали Джозелла Плэйтон. Имя показалось мне знакомым, хотя я не мог
вспомнить, где оно мне встречалось. Она жила на  Дин-род,  Сент-Джонс-вуд.
Это   подтверждало   мои   предположения   относительно   ее    социальной
принадлежности. Уединенные комфортабельные дома, большей частью некрасивые
и все дорогие. Ее спасение от общей участи было столь же случайным, как  и
мое, даже, пожалуй, еще более случайным. В понедельник вечером она была на
пирушке, и пирушка была, по-видимому, изрядная.
     - Я думаю, какой-то болван вообразил, будто будет очень весело,  если
намешать в спиртное какой-нибудь гадости, - сказала она. - Выпила я  очень
немного, но никогда не чувствовала себя более скверно.
     Вторник  запомнился  ей  как  день  черных  страданий  и   рекордного
похмелья. Около четырех часов дня она решила, что с  нее  достаточно.  Она
позвонила горничной и приказала, чтобы никто не смел ее беспокоить,  пусть
там будет  комета,  землетрясение  или  даже  страшный  суд.  Заявив  этот
ультиматум, она приняла сильнейшую дозу  снотворного,  которое  на  пустой
желудок подействовало на нее, как нокаут.
     После этого она ничего не знала, пока, сегодня утром ее  не  разбудил
отец, ввалившийся к ней в комнату.
     - Джозелла, - проговорил он, - ради бога, вызови доктора Мэйла. Скажи
ему, что я ослеп, начисто ослеп.
     Ее поразило, что было  уже  около  девяти.  Она  торопливо  встала  и
оделась. Слуги не отзывались ни  на  звонок  отца,  ни  на  звонок  из  ее
комнаты. Она пошла разбудить их и, к своему  ужасу,  обнаружила,  что  они
тоже ослепли.
     Телефон не работал, и  ей  показалось,  что  самым  правильным  будет
съездить за доктором на машине.  Тишина  и  отсутствие  уличного  движения
сразу бросилось ей в  глаза,  но  она  проехала  почти  милю,  прежде  чем
сообразила, что произошло. Когда она осознала это, то  в  панике  чуть  не
повернула обратно, но возвратиться ни  с  чем  было  бы  глупо.  Возможно,
доктору, как и ей самой, удалось избегнуть этого непонятного  бедствия.  И
поэтому в отчаянной, но уже таящей надежде она продолжала мчаться вперед.
     На середине Риджент-стрит мотор стал  давать  перебои  и  фыркать;  в
конце концов он заглох совсем. В спешке она не поглядела на  счетчик:  бак
был пуст.
     Мгновение она сидела  в  нерешительности.  Все  лица  на  улице  были
обращены в ее сторону, но к тому времени она уже знала, что никто из  этих
людей не видит ее и не  в  состоянии  ей  помочь.  Она  вышла  из  машины,
рассчитывая отыскать где-нибудь  поблизости  гараж  или,  если  гаража  не
окажется, пройти  оставшуюся  часть  пути  пешком.  Когда  она  захлопнула
дверцу, ее позвали:
     - Эй приятель, а ну погоди минутку!
     Она обернулась и увидела человека, ощупью направлявшегося к ней.
     - Что вам? - спросила она. Вид его ей не понравился.
     Услыхав ее голос, он изменил тон.
     - Я заблудился, - сказал он. - Не знаю, где нахожусь.
     - Это Риджент-стрит.  Сразу  позади  вас  кинотеатр  "Нью-гэлэри",  -
сказала она и повернулась, чтобы уйти.
     - Только покажите мне, где здесь обочина, мисс, будьте так  добры,  -
сказал он.
     Она заколебалась, и в это время он подошел вплотную.  Его  протянутая
рука пошарила и коснулась ее рукава. Он прыгнул вперед и крепко  и  больно
сжал ее руки в своей ладони.
     - Так ты зрячая, - сказал он. - Какого же ты черта зрячая, когда  все
слепые?
     Прежде чем она сообразила, что происходит, он повернул ее,  подставил
ногу, и она уже лежала но мостовой лицом вниз, а он упирался коленом ей  в
спину. Сжимая ее кисти одной рукой,  он  принялся  связывать  их  шнурком,
который достал из кармана. Затем он поднялся и снова поставил ее на ноги.
     - Все в порядке, - сказал он. - Теперь ты  будешь  моими  глазами.  Я
голоден. Веди меня, где есть хорошая жратва. Давай пошевеливайся.
     Джозелла рванулась от него.
     - Не пойду. Немедленно развяжите меня. Я...
     Он ударил ее по лицу.
     - Хватит болтовни!
     И она пошла.
     Она пошла и все время искала случая бежать. Он был настороже. Раз  ей
почти удалось это, но он оказался проворнее. Едва она вывернулась  из  его
рук, как он подставил ногу, и, прежде чем она смогла подняться,  он  снова
держал ее. После этого он нашел  прочный  шнур  и  привязал  ее  к  своему
запястью.
     Сначала она повела  его  в  кафе  и  поставила  перед  холодильником.
Холодильник не работал, но продукты в нем  были  еще  свежими.  Затем  они
отправились в бар, где он потребовал ирландского виски.  Ирландское  виски
оказалось на верхней полке, куда она не могла дотянуться.
     - Развяжите мне руки, - предложила она.
     - Ну да, а ты треснешь меня  по  голове  бутылкой.  Я  уже  давно  из
пеленок, милочка. Нет уж, я лучше выпью ш