к...  не
может... это невозможно...
     Я ощущал примерно то же самое. Дома, деревья, нелепо-громоздкие отели
на другой стороне Рассел-сквер  -  все  было  слишком  привычным,  слишком
готовым при одном мановении вернуться к жизни...
     - И все-таки мне кажется, - проговорил я, -  что  если  бы  динозавры
были способны рассуждать, они в свое время подумали бы то же самое.  Такие
вещи случались уже не раз, наверно.
     - Но почему именно с нами? Это словно в  газетах,  когда  читаешь  об
удивительных событиях, которые произошли с какими-то  другими  народами...
непременно с другими! Ведь мы такие обыкновенные.
     - Разве не всегда люди спрашивали: "Почему именно со мной?" Был ли то
солдат,  оставшийся  невредимым,  когда  все  его  товарищи  погибли,  или
человек, которого посадили за подделку чеков. Просто слепой случай,  я  бы
сказал.
     - Случай, что это произошло вообще?  Или  что  это  произошло  именно
сейчас?
     -  Именно  сейчас.  Когда-нибудь  это  так  или  иначе  должно   было
произойти. Это же противоестественно - считать, что один вид живых существ
будет доминировать нечто.
     - Не понимаю почему.
     - Почему? - в этом весь вопрос. Но жизнь должна быть динамичной, а не
статичной, такой вывод неизбежен.  Так  или  иначе  она  должна  меняться.
Заметьте, я вовсе не считаю, что с  нами  теперь  покончено  навсегда,  но
попытка была очень основательная.
     - Значит, вы  не  считаете,  что  это  действительно  конец...  конец
человечества?
     - Может быть, и конец. Но... нет, этого я не считаю. Еще не сейчас.
     Это могло быть концом. Тут я  не  сомневался.  Но  ведь  должны  были
сохраниться и другие группы вроде нашей.  Я  видел  пустой  мир,  по  лицу
которого рассыпаны крошечные общины, стремящиеся  снова  с  боем  овладеть
этим миром. Я должен был верить, что по  крайней  мере  некоторым  удастся
добиться цели.
     - Нет, - повторил я. - Это не обязательно конец.  Мы  все  еще  умеем
приспосабливаться, и у нас огромные преимущества  по  сравнению  с  нашими
предками. И пока остаются в мире здоровые телом и духом, у нас всегда есть
шанс... и очень неплохой!
     Джозелла не ответила. Она лежала, обратив лицо к небу,  с  отрешенным
выражением в глазах. Я подумал, что мог бы догадаться о том, что  проходит
перед ее  мысленным  взором,  но  промолчал.  Через  некоторое  время  она
сказала:
     - Вы знаете, едва ли не самое страшное - это то, с какой легкостью мы
утратили мир, казавшийся таким устойчивым.
     Она была совершенно права. Именно простота представлялась ядром этого
ужаса. Мы забываем о силах, которые держат мир в  равновесии,  потому  что
хорошо знаем их, и безопасность является для нас нормой. Но  это  не  так.
Мне никогда раньше  не  приходило  в  голову,  что  преимущество  человека
определяется вовсе не  наличием  мозга,  как  это  утверждают  книги.  Это
преимущество следует из способности мозга  усваивать  информацию,  которую
несет узкий диапазон видимого света. Вся цивилизация человека,  все,  чего
он достиг или мог достигнуть, висит как на ниточке на его  восприимчивости
к полоске вибраций от красной  до  фиолетовой.  Без  этого  он  погиб.  На
мгновение я осознал истинную призрачность его власти, все чудо свершенного
им при помощи столь хрупкого инструмента.
     Джозелла продолжала развивать свою мысль.
     - Это будет очень странный мир... то, что от него осталось, - сказала
она задумчиво. Я не думаю, что мы очень полюбим его.
     Такая точка зрения показалась мне странной - как если  бы  кто-нибудь
объявил, что он не любит умирать или что  ему  не  нравится  рождаться.  Я
предпочитал совсем иной поход: сначала выяснить,  как  это  все  будет,  а
затем всеми силами бороться против того, что мешает. Но спорить я не стал.
     Время от времени  мы  слышали,  как  во  двор  университета  въезжают
грузовики. Очевидно, большинство  снабженческих  групп  уже  вернулось.  Я
взглянул на часы и потянулся за ружьями, лежавшими в траве подле меня.
     - Если мы хотим поужинать, а  потом  послушать,  что  обо  всем  этом
думают другие люди, - сказал я, - то самое время возвращаться.



                              7. КОНФЕРЕНЦИЯ

     Я думаю, все мы ожидали, что на собрании нам просто коротко  обрисуют
положение и дадут точные инструкции на завтра. Время отправления, маршрут,
задача дня и прочее. И я решительно не ожидал, что мы получим столько пищи
для размышлений.
     Собрание состоялось  в  небольшом  лектории,  освещенном  для  такого
случая автомобильными фарами.  Когда  мы  вошли,  за  кафедрой  совещались
несколько мужчин и женщин, которые, по-видимому, утвердили себя в качестве
некоего комитета. К своему изумлению, мы обнаружили, что в зале  собралось
около сотни человек. В большинстве это были молодые женщины - примерно  по
четыре на каждого мужчину. Джозелла обратила мое внимание на  то,  что  из
женщин только немногие были зрячими.
     В группе совещавшихся выделялся своим ростом Микаэль Бидли.  Рядом  с
ним я узнал Полковника. Остальные были мне незнакомы за исключением Элспет
Кэри, сменившей в интересах наших потомков фотоаппарат на блокнот. Интерес
комитета был сосредоточен на пожилом человеке в очках, с  длинными  седыми
волосами.
     Была еще одна женщина в этой группе, совсем молоденькая, лет двадцати
двух  или  трех.  Видимо,  она  испытывала  неловкость  от  того,  что  не
находилась вместе  со  всеми  в  зале.  Время  от  времени  она  нервно  и
неуверенно поглядывала на аудиторию.
     Вошла  Сандра  Тельмонт  с  огромным  листом  бумаги.   Секунду   она
проглядывала этот лист, затем живо разогнала комитет по  креслам.  Взмахом
руки она направила Микаэля на кафедру, и собрание началось.
     Он постоял в ожидании, пока стихнут разговоры,  слегка  ссутулившись,
глядя в зал  темными  глазами.  Потом  заговорил.  У  него  были  приятный
тренированный голос и совершенно домашние манеры.
     - Должно быть, многие из нас, - начал он, - все еще не оправились  от
впечатления, вызванного этой катастрофой. Мир, который мы знали,  кончился
в мгновение ока. Некоторые из нас, возможно, испытывают чувство, будто это
конец всему. Это не так. Но я сразу скажу вам,  что  это  может  оказаться
концом всему, если мы это допустим.
     Как ни чудовищна эта катастрофа, мы все еще в состоянии пережить  ее.
Стоит, наверно, именно сейчас вспомнить, что в истории человечества не нам
одним приходится быть свидетелями исполинских бедствий. О них дошли до нас
только мифы, но не приходится сомневаться, что где-то в  глубинах  истории
имел место Великий Потоп. Те, кто пережил его, были свидетелями катастрофы
таких же масштабов, как наша, и в некоторых отношениях более  ужасной.  Но
они не впали в отчаяние: они, должно быть, все начали сначала,  как  можем
начать и мы.
     Из жалости к себе и из патетики не построить  ничего.  Поэтому  лучше
будет, если мы сразу отрешимся от этих чувств, ибо мы должны стать  именно
строителями.
     А чтобы выбить почву из-под ног любителей драматизировать, я  позволю
себе напомнить вот о чем. Нынешняя катастрофа даже сейчас не  кажется  мне
самым худшим, что могло бы случиться. Я, а также, вероятно,  и  многие  из
вас  большую  часть  жизни  прожили  в  ожидании  событий,  гораздо  более
страшных. И я все еще  верю,  что  если  бы  не  эта  катастрофа,  с  нами
случилось бы нечто худшее.
     После шестого  августа  1945  года  шансы  человечества  поразительно
уменьшились. Только позавчера они были меньше, чем в эту минуту.  Если  уж
вам хочется драматизировать, возьмите лучше в качестве материала все  годы
после 1945-го, когда дорога безопасности  сузилась  до  ширины  натянутого
каната, по которому мы переступали, намеренно закрывая глаза на  пропасть,
разверзшуюся под нами.
     Рано или поздно мы могли  оступиться.  Совершенно  неважно,  как  это
могло произойти: по злому умыслу, по небрежности или простой  случайности.
Равновесие было бы потеряно, и началось бы уничтожение. Мы не  знаем,  как
это было бы страшно. Как это могло быть страшно... возможно,  в  живых  не
осталось бы ни одного человека; возможно, не уцелела бы и сама планета...
     А теперь сравните наше положение. Планета не  затронула,  не  покрыта
шрамами. Она по-прежнему плодородна. Она может давать  пищу  и  сырье.  Мы
располагаем  хранилищами  знаний,  которые  научат  нас  делать  все,  что
делалось до сих пор... хотя о некоторых вещах лучше забыть навсегда.  И  у
нас есть средства, здоровье, сила начать строить заново.
     Речь его не была длинной, но она произвела впечатление. Должно  быть,
она заставила, многих  слушателей  почувствовать,  что  они  находятся  не
столько в конце  одного  пути,  сколько  в  начале  другого.  И  хотя  его
выступление состояло главным образом из общих мест, в зале, когда он  сел,
ощущалось больше бодрости.
     Полковник, выступавший  следом  за  ним,  был  практичен  и  держался
фактов. Он напомнил, что в видах гигиены нам следует по возможности скорее
удалиться из населенных районов, каковое мероприятие  намечается  примерно
на полдень следующего дня. Практически все предметы первой необходимости и
кое-что сверх того в количестве,  достаточном  для  обеспечения  разумного
уровня удобств, уже имеются в наличии. В приобретении запасов нашей  целью
должна быть максимальная независимость от внешних источников  хотя  бы  на
один год. Этот период мы  проведем  фактически  на  положении  осажденных.
Несомненно, помимо того, что запечатлено в списках, есть еще много  других
предметов, которые для всех нас было бы желательно взять  с  собой,  но  с
ними придется подождать, пока медицинский надзор (тут девушка  в  комитете
покраснела) позволит группам выйти из изоляции и отправиться за ними.  Что
же касается места изоляции, то комитет тщательно обдумал  этот  вопрос  и,
приняв во внимание требования компактности, независимости и отчуждения  от
остального мира, пришел к заключению, что  лучше  всего  для  наших  целей
подойдет провинциальная школа-интернат или, на худой  конец,  какая-нибудь
крупная помещичья усадьба.
     Не знаю, то ли комитет тогда  действительно  еще  не  принял  решения
относительно места нашей будущей резиденции, то ли Полковник  был  одержим
идеей о необходимости скрывать  это  решение  как  военную  тайну,  но  то
обстоятельство, что он не назвал  ни  место,  ни  хотя  бы  предполагаемый
район,  было,  по  моему  глубокому   убеждению,   серьезнейшей   ошибкой,
допущенной в тот вечер. Впрочем, его деловой подход  вселил  в  слушателей
новый заряд уверенности.
     Когда он сел, снова поднялся Микаэль.  Он  шепнул  девушке  несколько
ободряющих слов и затем представил ее. Всех очень обеспокоило, сказал  он,
что среди нас не было  ни  одного  человека  с  медицинскими  знаниями,  и
поэтому он с величайшим удовлетворением  приветствует  здесь  сейчас  мисс
Берр. Правда, у нее нет медицинских степеней и внушительных  рекомендаций,
но зато она является медицинской  сестрой  высокой  квалификации.  Сам  он
полагает, что практические навыки, приобретенные за последнее время, могут
стоить больше, нежели степени, полученные годы назад.
     Девушка, снова  покраснев,  коротко  сообщила,  что  полна  решимости
выполнить свой  долг.  Закончила  она  немного  неожиданно,  объявив,  что
сегодня же, не выходя  из  зала,  сделает  нам  всем  прививки  от  разных
болезней.
     Маленький человечек (имени его я не разобрал),  похожий  на  воробья,
втолковал нам, что здоровье каждого является  делом  общим,  что  о  любых
болезненных  симптомах  необходимо   докладывать   немедленно,   поскольку
распространение  среди  нас  заразных  заболеваний  может  принять   очень
серьезный оборот.
     Когда  он  закончил,  поднялась  Сандра  и   представила   последнего
выступающего:  "Доктор  Е.Х.Ворлесс,  доктор  наук,  Эдинбург,   профессор
социологии Кингстонского университета".
     К кафедре подошел седовласый мужчина. Он  постоял  несколько  секунд,
опершись о  нее  кончиками  пальцев  и  склонив  голову.  Остальные  члены
комитета  внимательно  и  с  некоторым  беспокойством  смотрели  на  него.
Полковник, наклонившись к Микаэлю, что-то шепнул ему,  и  тот  кивнул,  не
спуская глаз с профессора. Старик поглядел в зал.  Он  провел  ладонью  по
волосам.
     - Друзья мои, - сказал он. - Я  полагаю,  что  могу  претендовать  на
старшинство по возрасту. За мои семьдесят лет я узнал и должен был  забыть
много, хотя и не так много, как  мне  бы  хотелось.  Но  если  в  процессе
длительного изучения  человеческих  установлений  что-либо  поражало  меня
более нежели их устойчивость, так это их разнообразие.
     Хорошо говорят французы: autres temps, autres moeurs [другие времена,
другие нравы (фр.)]. Давайте хорошенько поразмыслим, и тогда мы  отчетливо
увидим,  что  добродетели,  почитаемые  в  одном  обществе,  оборачиваются
преступлением  в  другом,  что  поступки,  вызывающие  возмущение   здесь,
поощряются где-нибудь в другом месте; что  привычки,  порицаемые  в  одном
веке, охотно прощаются в другом. Мы увидим также, что в каждом обществе  и
в каждую эпоху распространена  уверенность  в  моральной  правоте  обычаев
данного общества и данной эпохи.
     Отсюда явствует, что, поскольку многие обычаи разных обществ и разных
эпох противоречат друг другу,  они  не  могут  быть  все  "правильными"  в
абсолютном смысле. Самый строгий приговор, который  можно  им  вынести,  -
если им вообще должно выносить приговоры, - состоит в утверждении,  что  в
какое-то время они были "правильными" для общества, где они  существовали.
Может быть, они правильны и сейчас, но нередко оказывается, что это совсем
не  так,  что  общество,  которое   продолжает   слепо   поддерживать   их
безотносительно к изменившимся обстоятельствам, делает это себе во вред  -
возможно, ведет себя к самоуничтожению.
     Аудитория  не  понимала,  куда  он   клонит.   Слушатели   беспокойно
задвигались. Большинство из них привыкло немедленно выключать радио, когда
передавались выступления  такого  рода.  Теперь  они  чувствовали  себя  в
ловушке. Оратор решил пояснить свою мысль.
     - Таким образом, - продолжал он, - вряд  ли  вы  можете  рассчитывать
найти одни и те  же  нормы  поведения,  обычаи  и  привычки  в  какой-либо
умирающей от голода индийской  деревушке  и,  скажем,  в  центре  Лондона.
Аналогично население теплых стран с  благоприятными  условиями  для  жизни
очень отличается в смысле взгляда на добродетели от занятого тяжким трудом
населения суровых северных областей.
     Другими словами, различные обстоятельства порождают  различные  нормы
морали.
     Я напоминаю вам об этом потому, что мир, который мы знали,  ушел.  Он
кончился.
     Вместе с ним ушли и условия, определявшие и формировавшие наши нормы.
У нас теперь другие нужды, и  другими  должны  быть  наши  цели.  Вот  вам
пример: весь день мы с чистой совестью занимались тем,  что  еще  два  дня
назад было бы грабежом  и  кражей.  Старые  нормы  сломаны,  и  мы  должны
выяснить, какой образ жизни лучше всего соответствует новым. Мы не  просто
начинаем заново строить: мы  должны  начать  заново  думать,  а  это  куда
труднее и неприятнее.
     В ближайшем будущем  огромное  большинство  всех  этих  предрассудков
должно исчезнуть или радикально измениться. Мы можем признать и  сохранить
лишь  один  первостепенный  предрассудок,  то,  что  гласит:  человечество
пребудет вовеки. Этому соображению должны быть подчинены, по крайней  мере
временно, все остальные. Что бы мы ни  делали,  мы  должны  задавать  себе
вопрос: "Поможет это или помешает человечеству в борьбе за существование?"
Если поможет, то мы обязаны делать, даже если это вступает  в  конфликт  с
идеями,  в  которых  мы  были  воспитаны.  Если  помешает,  то  мы  должны
устраниться, даже если  наше  бездействие  столкнется  с  нашими  прежними
идеями о долге и справедливости.
     Это будет не легко: старые предрассудки  умирают  с  трудом.  Простак
опирается на костыли афоризмов и заповедей; опирается на них  и  робкий  и
умственно ленивый... Мы тоже подчас опираемся на  эти  костыли  -  гораздо
чаще, чем нам кажется. Теперь же, когда старая организация  мира  рухнула,
созданные  для  нее  арифметические  таблицы  не  дают  больше  правильных
ответов. Нам придется найти в себе моральную смелость думать и планировать
самим за себя.
     Он помолчал, задумчиво разглядывая аудиторию. Затем он сказал:
     - Прежде  чем  вы  решите  примкнуть  к  нашему  сообществу,  следует
совершенно отчетливо разъяснить вам одну вещь. Мы все, кто взялся  за  эту
задачу, обязаны будем играть определенные роли.  Мужчины  будут  работать,
женщины будут рожать. Если вы с этим не согласны, то в сообществе  вам  не
место.
     После паузы, заполненной мертвой тишиной, он добавил:
     - Мы можем позволить себе содержать  слепых  женщин  -  у  них  будут
зрячие дети. Мы не можем позволить себе содержать  слепых  мужчин.  Видите
ли, в нашем новом мире дети - самое важное.
     Он закончил выступление. Некоторое время все молчали, затем аудитория
зашевелилась и зажужжала.
     Я повернулся в Джозелле. К моему удивлению, она улыбалась.
     - Что здесь смешного? - спросил я несколько резко.
     - Посмотрите на лица у публики, - ответила она.
     Я посмотрел и был вынужден признать, что она имела причины улыбаться.
Я взглянул на Микаэля. Обводя глазами зал, он  старался  определить  общую
реакцию.
     - Микаэль как будто немного обеспокоен, - заметил я.
     - Ну, а как же, - сказала Джозелла.  -  Другое  дело,  если  бы  Янгу
удалось провернуть это еще в девятнадцатом веке.
     - Какой вы иногда бываете грубой, - сказал я. -  Вы  что,  знали  обо
всем заранее?
     - Не то чтобы знала, но не такая уж я тупица.  Кроме  того,  пока  вы
ходили переодеваться, кто-то пригнал полный автобус вот  этих  вот  слепых
девушек. Они из какого-то благотворительного учреждения. Я спросила  себя:
для чего было специально ездить за ними,  если  можно  набрать  тысячи  на
окрестных улицах? Ответ напрашивался сам собой. Во-первых,  поскольку  они
слепые уже давно, у них должны быть известные рабочие  навыки.  Во-вторых,
все они девицы. Такая дедукция не представляла особых трудностей.
     - Гм, - сказал я. - Это зависит от точки зрения. Мне бы это в  голову
не пришло. А что вы?..
     Ш-ш-ш! - сказал она.
     В зале наступила тишина.
     Поднялась высокая  женщина,  смуглая  и  моложавая,  с  видом  весьма
целеустремленным.
     - Следует ли нам сделать вывод, - спросила  она  голосом,  в  котором
звучала углеродистая сталь, - следует ли нам сделать вывод, что  последний
оратор выступает в защиту свободной любви? -  И  она  села  с  устрашающей
решимостью.
     Доктор Ворлесс рассматривал ее, приглаживая волосы.
     - Я думаю, задавшая этот вопрос должна  знать,  что  я  ни  слова  не
сказал  о  любви,  ни  о  свободной,  ни  о  продажной  или  взаимной.  Не
соблаговолит ли она поставить вопрос яснее?
     Женщина снова встала.
     - Я думаю, оратор понял  меня.  Я  спрашиваю,  не  предлагает  ли  он
отменить закон о браке?
     - Все законы, которые мы знали, отменены обстоятельствами.  Создавать
законы,  соответствующие  новым  условиям,  а  также,  если   понадобится,
навязывать их придется теперь нам самим.
     - Есть еще закон Божий и закон благопристойности.
     - Мадам, у Соломона было три сотни - или пять сотен? - жен,  но  Бог,
видимо, не ставил ему это в вину. Мусульманин  с  тремя  женами  сохраняет
полную респектабельность. Все зависит от местных обычаев.  Позже  мы  сами
решим, каковы будут наши законы касательно этого и всех прочих  предметов,
чтобы они были наиболее выгодными для нашего сообщества.
     Наш комитет после дискуссии  пришел  к  выводу,  что  если  мы  хотим
построить новый порядок вещей и не хотим впасть в  варварство  -  а  такая
опасность существ