могло  давить  и
угнетать, могло искажать привычные  масштабы  и  играть  опасные  шутки  с
разумом. Оно зловеще пряталось  всюду,  натягивая  нервы  и  звеня  в  них
тревогой, не давая ни на минуту забыть, что никто тебе не поможет и никому
ты не нужен. Оно доказывало тебе, что ты атом, летящий в  пустоте,  и  оно
ждало случая напугать тебя, напугать чудовищно - вот чего оно добивалось и
чего нельзя было ему позволить...
     Лишить стадное животное общества ему подобных означает изувечить его,
изнасиловать его  природу.  Заключенный  и  изгнанник  знают,  что  где-то
существуют другие люди; само существование их делает возможным  заключение
и изгнание. Но когда стада больше нет, бытие стадного животного кончается.
Оно больше не частица целого; уродец без места в жизни. Если оно не  может
удержать разум, оно пропало, пропало окончательно  и  бесповоротно,  самым
чудовищным образом, оно становится лишь судорогой в мышцах трупа.
     Теперь это требовало  гораздо  больших  усилий,  чем  прежде.  Только
отчаянная надежда вновь обрести друга в конце дороги  удерживала  меня  от
того, чтобы немедленно повернуть назад  и  искать  облегчения  в  обществе
Коукера и всех остальных.
     Зрелища, которые я видел в пути, не имели с этим ничего  общего.  Да,
они были ужасны, но к тому времени я уже притерпелся к  ним.  Ужас  исчез,
как исчезал из истории ужас, наполнявший поля великих  сражений.  И  кроме
того, я не смотрел больше  на  эти  зрелища,  как  на  часть  исполинской,
поражающей воображение трагедии. Моя упорная борьба была личным конфликтом
со стадными инстинктами моей расы. Бесконечная оборона без всякой  надежды
на победу. В глубине души я знал, что не выдержу длительного одиночества.
     Чтобы  отвлечься,  я  поехал  быстрее,  чем  следовало.  В   каком-то
маленьком городке с забытым названием я круто свернул за угол и врезался в
автофургон,  загораживавший  улицу.  К  счастью,  мой  грузовик  отделался
царапинами, но машинам удалось  так  сцепиться,  что  разъединить  их  мне
одному в таком тесном  пространстве  было  делом  нелегким.  Эта  проблема
отняла  у  меня  целый  час  и  пошла  мне  на  пользу,  заняв  мои  мысли
практическим делом.
     После этого случая я уже не решался ехать с большой  скоростью,  если
не считать нескольких минут вскоре после того, как я въехал в  Нью-Форест.
Сквозь ветви деревьев  я  вдруг  увидел  вертолет,  летящий  на  небольшой
высоте. Он двигался так, что должен был пройти над дорогой впереди меня. К
несчастью, деревья у обочины совершенно скрывали дорогу  от  наблюдения  с
воздуха. Я погнал грузовик что было духу,  но  к  тому  времени,  когда  я
выскочил на открытую местность,  вертолет  был  уже  крошечным  пятнышком,
удалявшимся на север.  Тем  не  менее  даже  один  вид  его  доставил  мне
облегчение.
     Несколькими  милями  дальше  я  очутился   в   маленькой   деревушке,
расположенной возле опушки зеленого массива. На первый взгляд она казалась
очаровательной, словно картинка, эта пестрая смесь соломенных и черепичных
крыш с цветущими садами. Но мне не хотелось вглядываться в эти сады, когда
я проезжал мимо них:  слишком  часто  виднелись  в  них  триффиды,  нелепо
торчащие среди цветов. Я был  уже  недалек  от  окраины,  когда  из  ворот
последнего сада вырвалась крошечная фигурка и побежала по  дороге  ко  мне
навстречу, размахивая руками. Я затормозил,  привычно  огляделся,  нет  ли
поблизости триффидов, затем взял ружье и соскочил на землю.
     На девочке были голубое ситцевое платье, белые носки и  сандалии.  Ей
было лет девять или десять. Хорошенькая малышка - это  было  сразу  видно,
хотя ее каштановые волосы были растрепаны, а лицо в грязи  от  размазанных
слез. Она потянула меня за рукав.
     - Пожалуйста, пожалуйста,  -  сказала  она  умоляюще.  -  Пожалуйста,
пойдите и посмотрите, что с Томми.
     Я стоял и глядел на нее. Чудовищное одиночество этого дня рассеялось.
Мой разум, казалось, вырвался из ящика, в  который  я  его  заключил.  Мне
хотелось поднять ее и прижать к себе. Я  чувствовал,  как  к  моим  глазам
подступают слезы. Я протянул ей руку, и она ухватилась за нее. Мы пошли  к
воротам, откуда она выбежала.
     - Вот Томми, - сказала она.
     Мальчик лет четырех лежал на крошечной лужайке между клумбами. Одного
взгляда было достаточно, чтобы понять, что с ним случилось.
     - Его ударило чудовище, - сказала она. - Оно его ударило, и он  упал.
И оно собиралось ударить меня, когда я хотела помочь ему. Ужасное чудище!
     Я взглянул вверх и увидел над оградой верхушку триффида.
     - Зажми уши ладошками, - сказал я. - Сейчас я выстрелю.
     Она зажала уши, и я отстрелил триффиду верхушку.
     - Ужасное чудище, - повторила она. - Теперь оно сдохло?
     Я открыл рот,  чтобы  ответить  утвердительно,  когда  триффид  начал
барабанить черенками по стеблю - совершенно как тот, в Стипл-Хони.  И  как
тогда, я заставил его замолчать выстрелом из второго ствола.
     - Да, - сказал я. - Теперь оно сдохло.
     Мы подошли к мертвому мальчику. Алый след удара  четко  выделялся  на
бледной щеке. Это случилось,  должно  быть,  несколько  часов  назад.  Она
опустилась возле него на колени.
     - Не надо, - сказал я ей тихо.
     Она подняла голову, на ее глазах блестели слезы.
     - Томми умер? - спросила она.
     Я присел возле нее на корточки и покачал головой.
     - Боюсь, что да.
     Через некоторое время она сказала:
     - Бедный Томми. Давайте похороним его, как щеночков.
     - Да, - отозвался я.
     При всем этом всеобщем уничтожении я вырыл единственную могилу, и она
была такая маленькая. Девочка собрала букетик цветов  и  положила  сверху.
Затем мы уехали.


     Ее звали Сюзен. Давным-давно, как ей представлялось, что-то случилось
с мамой и отцом, так что они ослепли. Отец ушел позвать  на  помощь  и  не
вернулся. Потом пошла мама, строго наказав детям из  дома  не  отлучаться.
Она вернулась вся в слезах. На следующий день она опять пошла  и  на  этот
раз больше не вернулась. Дети съели все, что было в доме, потом есть стало
нечего. В конце концов Сюзен  проголодалась  так,  что  решилась  нарушить
мамин наказ, и пошла попросить помощь в  лавке  мисс  Уолтон.  Лавка  была
открыта, но мисс Уолтон там не было. Сюзен позвала, никто не вышел.  Тогда
она взяла немного пирожков, печенья  и  конфет,  решив,  что  мисс  Уолтон
скажет об этом потом.
     На обратном пути она увидела несколько чудищ. Одно в нее ударило,  но
не рассчитало, и жало проскочило у девочки над головой. Это ее напугало, и
оставшийся  путь  она  бежала,  что  было  сил.  После  этого  она   очень
остерегалась  чудищ  и  во  время  последующих  походов  в  лавку  научила
остерегаться Томми. Но Томми был маленький. Когда он сегодня  утром  вышел
поиграть, он не заметил чудища, что  спряталось  в  соседнем  саду.  Сюзен
несколько раз пыталась подобраться к нему, но каждый раз она  видела,  как
при ее приближении верхушка триффида начинала дрожать и двигаться...
     Примерно через час я решил, что пора остановиться на ночлег.  Оставив
ее в кабине, я обошел несколько коттеджей, пока не нашел подходящего, и мы
уселись за ужин. Я мало понимаю в маленьких девочках,  но  Сюзен,  на  мой
взгляд, управилась с поразительным количеством еды;  она  призналась  мне,
что диета из печений, пирожков и конфет совсем  не  так  приятна,  как  ей
казалось когда-то. После ужина мне удалось  ее  немного  отмыть,  затем  я
кое-как причесал ее,  и  результат  этих  операций  показался  мне  вполне
удовлетворительным. С другой  стороны,  иметь  собеседника  доставляло  ей
такое удовольствие, что она на время забыла обо всем.
     Я понимал ее. Совершенно то же самое испытывал и я.
     Но вскоре после того, как я уложил ее в  постель  и  снова  спустился
вниз, я услыхал, что она плачет. Я вернулся к ней.
     - Ничего, Сюзен, - сказал я. - Все будет хорошо. Бедному  Томми  даже
не было больно, это случилось очень быстро. - Я сел на край постели и взял
ее за руку. Она перестала плакать.
     - Это не только Томми, - сказала она. - Это уже после Томми...  Нигде
никого не было, совсем никого. Мне было так страшно...
     - Я знаю, - сказал я. - Уж я-то знаю. Мне тоже было страшно.
     Она взглянула на меня.
     - Но теперь ведь нам не страшно?
     - Нет. И тебе тоже. Вот видишь, нам нужно просто быть вместе, и тогда
нам никогда не будет страшно.
     - Да, - серьезно и задумчиво  сказала  она.  -  Я  думаю,  так  будет
хорошо...
     Мы обсудили еще множество других вопросов, прежде чем она заснула.


     - Куда мы  едем?  -  спросила  на  следующее  утро  Сюзен,  когда  мы
тронулись в путь.
     Я сказал, что мы ищем одну леди.
     - А где она? - спросила Сюзен.
     Этого я точно не знал.
     - Когда же мы ее найдем? - спросила Сюзен.
     Этого я не знал совсем.
     - А она красивая? - спросила Сюзен.
     - Да, - сказал я, обрадованный тем, что могу,  наконец,  дать  вполне
определенный ответ.
     Почему-то это ей не понравилось.
     - Это хорошо, - удовлетворенно сказала она, и мы  перешли  на  другую
тему.
     Из-за нее я старался объезжать более крупные города по  окраинам,  но
избегнуть многих неприятных картин в сельской местности было трудно. Через
некоторое время я бросил притворяться,  будто  они  не  существуют.  Сюзен
глядела на них с тем же отстраненным интересом, что и на обычные  пейзажи.
Они ее не пугали, а озадачивали, и она задавала вопросы. Тогда я рассудил,
что мир, в котором ей предстоит расти, вряд ли  будет  находить  пользу  в
сюсюканье и эвфемизмах, наполнявших мое детство,  и  впредь  уже  старался
говорить  с  нею  об  ужасных  и   причудливых   зрелищах   с   одинаковой
объективностью. Для меня это тоже было хорошо.
     К полудню собрались тучи, снова начался дождь.  Когда  в  пять  часов
вечера мы затормозили на дороге сразу за Пулборо, дождь все еще лил вовсю.
     - А куда мы теперь? - спросила Сюзен.
     - В том-то и загвоздка, - признался я. - Это где-то там. -  Я  махнул
рукой в сторону Даунса.
     Я напряг память, пытаясь вспомнить, что  еще  говорила  Джозелла,  но
помнил только, что дом стоит на северной стороне холма. Кроме того, у меня
было впечатление, будто он находится где-то напротив Пулборо и отделен  от
него болотистой низиной. Теперь, когда я  был  здесь,  это  представлялось
весьма неопределенным ориентиром: холмы Даунса тянулись вправо и влево  на
мили.
     - Может  быть,  для  начала  нам  следует  посмотреть,  не  видно  ли
какого-нибудь дымка на той стороне, - предложил я.
     - Разве в  такой  дождь  что-нибудь  увидишь?  -  весьма  справедливо
возразила Сюзен.
     Через полчаса дождь соизволил на  некоторое  время  прекратиться.  Мы
вышли из грузовика и сели рядышком  на  каменную  ограду.  Мы  внимательно
оглядели склоны холмов, но ни  острые  глаза  Сюзен,  ни  мои,  оснащенные
биноклем, не обнаружили никаких признаков дыма или движения. Вскоре ливень
возобновился.
     - Есть хочется, - сказала Сюзен.
     Я есть не стал. Теперь, когда я был так близок к  цели,  нетерпеливое
стремление узнать,  насколько  оправдалась  моя  догадка,  захватило  меня
полностью. Пока Сюзен ужинала, я отвел грузовик немного назад и  вверх  по
склону, чтобы увеличить поле зрения.  В  промежутках  между  ливнями  и  в
сгущающихся сумерках мы вновь  оглядели  противоположную  сторону  долины.
Никаких результатов. В долине не было  ни  жизни,  ни  движения,  если  не
считать нескольких коров и овец да торчащего в низине одинокого триффида.
     Мне пришла в голову одна мысль, и я решил спуститься  в  деревню.  Не
хотелось брать с собой Сюзен, потому что я  знал,  как  там  нехорошо,  но
оставлять ее здесь одну я тоже не мог. Впрочем, в деревне я обнаружил, что
зрелища действуют на нее  гораздо  слабее,  чем  на  меня:  у  детей  иная
концепция страшного, пока их не научат, чему следует  ужасаться.  Подавлен
зрелищами был только я. Для Сюзен там было  не  столько  скверно,  сколько
интересно. Все мрачные ощущения у нее были смыты  удовольствием  от  алого
шелкового плащика, который она себе раздобыла, хотя он  был  ей  велик  на
несколько размеров. Я тоже не остался внакладе. Я вернулся к  грузовику  с
большой фарой,  похожей  на  прожектор,  которую  мы  сняли  с  роскошного
"роллс-ройса".
     Я установил эту штуку на стержне возле ветрового стекла и присоединил
ее к аккумулятору. Когда все было готово, оставалось только ждать  темноты
и надеяться на то, что дождь прекратится.
     К тому времени, когда наступила тьма,  дождь  накрапывал  еле-еле.  Я
включил свой прожектор и  послал  в  ночь  ослепительный  столб  света.  Я
медленно поворачивал фару вправо и влево, обводя лучом гряды холмов на той
стороне и жадно вглядываясь в поисках  ответного  сигнала.  Раз  десять  я
ровно и упорно перемещал луч, выключая его на  несколько  секунд  в  конце
каждого поворота. И каждый раз ночь  над  холмами  оставалась  непроглядно
черной. Затем дождь снова пошел сильнее. Я направил  луч  прямо  вперед  и
уселся в ожидании, слушая барабанный стук капель по крыше кабины, а  Сюзен
заснула, привалившись к моей руке. Прошел час, барабанный стук  перешел  в
редкое потрескивание и замолк совсем. Когда я вновь принялся  поворачивать
фару, Сюзен  проснулась.  Я  заканчивал  шестой  поворот,  и  вдруг  Сюзен
закричала:
     - Глядите, Билл! Вон там! Свет!
     Я сейчас же выключил фару и стал смотреть вдоль линии  ее  протянутой
руки. Ничего определенного я не увидел. Нечто  тусклое,  словно  светлячок
вдали, если только не обман зрения. Пока  мы  вглядывались,  снова  хлынул
ливень, и когда я взялся за бинокль, видимости уже не было никакой.
     Я не знал, пора ли включать двигатель. Могло случиться,  что  свет  -
если свет был - не виден с более низкого места. Я  снова  включил  фару  и
стал ждать, собрав все свое терпение. Прошел еще  час,  прежде  чем  дождь
прекратился. Я сейчас же выключил фару.
     - Есть! - возбужденно вскрикнула Сюзен. - Глядите! Глядите!
     Да, свет был.  И  достаточно  яркий,  чтобы  рассеять  все  сомнения.
Правда, даже с помощью бинокля невозможно было разглядеть деталей.
     Я включил фару и передал азбукой Морзе букву "В" - других букв, кроме
"SOS", я не знал, и приходилось довольствоваться этим. В ответ  огонек  на
той стороне мигнул и затем разразился серией точек-тире, которые - увы!  -
ничего мне не говорили. На всякий случай я ответил  двумя  "В",  нанес  на
карту примерное направление на огонек и включил фары грузовика.
     - Это там леди? - спросила Сюзен.
     - Должна быть она, - сказал я. - Должна быть.
     Это было нелегкое  путешествие.  Чтобы  пересечь  болотистую  долину,
пришлось воспользоваться дорогой к западу от нас и затем снова пробираться
на восток вдоль подножия холмов. Едва мы проехали милю,  что-то  заслонило
огонек.  Отыскивать  путь  среди  тропинок  во  мраке  было  трудно,  и  в
довершение всего опять хлынул дождь. О дренажных  шлюзах  заботиться  было
некому, поэтому часть полей в низине оказались под водой, и  местами  вода
скрывала колеса. Приходилось править с исключительной осторожностью, а мне
хотелось мчаться на полной скорости, не разбирая дороги.
     Когда мы выбрались на другую сторону низины, затопление нам больше не
грозило, но скорость  не  увеличилась,  потому  что  тропинки  изобиловали
зигзагами и самыми невероятными поворотами. Мне пришлось все свое внимание
отдать дороге, а девочка вглядывалась в склоны холмов,  выжидая  появления
огонька. Мы достигли точки, где наш путь пересекала  нанесенная  на  карту
линия, но огонек не появлялся. Я попробовал первый  же  поворот  вверх  по
склону. После этого мы потратили полчаса, чтобы  вернуться  на  дорогу  из
мелового карьера.
     Мы двинулись по нижней тропе дальше. Затем  Сюзен  разглядела  справа
между ветвями какое-то мерцание. Следующий поворот был удачнее.  Мы  снова
поднялись по откосу и увидели в полумиле крошечный  квадратик  освещенного
окна.
     Но даже тогда и даже с помощью карты было нелегко найти ведущий  туда
проселок. Мы медленно, все время на первой  скорости,  тащились  вверх  по
склону, и каждый раз, когда окно вновь появлялось в поле зрения, оно  было
ближе. Проселок не  предназначался  для  тяжелых  грузовиков.  Кое-где  мы
продирались сквозь заросли и кусты ежевики, которые скребли борта  кузова,
как бы стараясь задержать нас и столкнуть обратно.
     Наконец  впереди  на  дороге   показался   фонарь.   Он   задвигался,
раскачиваясь, показывая нам поворот к воротам. Затем опустился на землю. Я
подъехал и затормозил в метре от него. Когда я открыл дверцу, в  лицо  мне
неожиданно ударил свет карманного фонарика. Я успел  разглядеть  фигуру  в
блестящем от воды дождевике.
     Легкий надлом нарушил нарочитое спокойствие голоса, который произнес:
     - Здравствуйте, Билл. Долго же вас не было.
     Я спрыгнул с подножки.
     - О Билл!.. Я не могу... Милый мой,  я  так  надеялась...  Билл...  -
говорила Джозелла.
     Я вспомнил о Сюзен, только когда она сказала сверху:
     - Глупые, вы же промокнете. Разве нельзя целоваться под крышей?



                                14. ШИРНИНГ

     Чувство, с которым я прибыл  на  ферму  Ширнинг,  то  самое  чувство,
которое твердило мне, что все беды теперь позади,  интересно  только  тем,
что свидетельствует, как обманчивы подчас бывают чувства. Я нашел и  обнял
Джозеллу,  но  мне  не  пришлось  немедленно  увезти   ее   в   Тиншэм   и
воссоединиться с остальными, что должно было быть естественным  следствием
нашей встречи. Причин было несколько.
     С того момента, как мне пришло в голову, где она может находиться,  я
представлял себе ее, должен сознаться, несколько кинематографически, будто
она сражается против всех сил природы и  так  далее  и  тому  подобное.  В
известном смысле, наверно, так оно и было, но вся обстановка здесь  весьма
отличалась от воображаемой. У меня был простой план: "Полезай в кабину. Мы
поедем к Коукеру и его маленькой компании". Этот план рухнул в  первую  же
минуту. Вообще следует знать, что так  просто  никогда  не  бывает,  и,  с
другой стороны, поразительно, сколь часто лучшее маскируется под худшее...
     Не то чтобы я с  самого  начала  отдал  предпочтение  Ширнингу  перед
Тиншэмом, хотя присоединиться к большой группе было бы значительно  умнее.
Но Ширнинг был очаровательным местом. Слово "ферма"  являлось  просто  его
титулом. Фермой он был лет двадцать пять назад и до сих пор  выглядел  как
ферма, но на самом деле это была загородная дача. В Суссексе и в  соседних
графствах было полно таких домов и коттеджей, которые облюбовали для  себя
усталые лондонцы. Внутри дом был полностью  модернизирован,  так  что  его
прежние хозяева вряд ли узнали бы хоть одну комнату.  Снаружи  он  блестел
как новенький.  Загоны  и  сараи  имели  вид  скорее  пригородный,  нежели
деревенский, они давно уже не знали никакого домашнего скота, кроме  разве
верховых лошадей и пони. Двор не имел никаких утилитарных устройств  и  не
издавал грубых запахов: он был засажен высокой густой травой и превратился
в лужайку для игры в шары. Окна под красной черепицей  выходили  на  поля,
обработанные другими фермерами, более практичными. Впрочем, сараи и амбары
оставались в хорошем состоянии.
     Друзья Джозеллы, нынешние владельцы  Ширнинга,  мечтали  когда-нибудь
все здесь переделать  и  заняться  всерьез  сельским  хозяйством.  Они  до
последнего  дня  отказывались  от  самых  соблазнительных  предложений   в
надежде, что когда-нибудь  и  какими-то  путями,  о  которых  имели  очень
смутное представление, достанут деньги  и  выкупят  принадлежавшую  им  по
праву землю.
     На ферме были свой колодец  и  своя  силовая  станция,  так  что  она
обладала многими преимуществами, но, обойдя ее, я понял мудрость  Коукера,
когда он говорил о необходимости коллективных уси