и разлетелась витрина. Снаружи вместе  с  нею  ввалились
три человека. Длинная зеленая плеть хлестнула им вслед и настигла  одного,
когда он уже лежал на полу.  Остальные  двое  вскочили  и,  скользя  среди
разбросанных  банок  и  пакетов,  навалились  на  столпившихся,   стремясь
убраться подальше от окна. Под их нажимом еще двое оступились и рухнули  в
открытый люк.
     Достаточно было одного взгляда на эту зеленую  плеть,  чтобы  понять,
что  произошло.  За  последние  дни  я  совершенно  забыл   о   триффидах.
Вскарабкавшись на ящик, я посмотрел в окно через  головы  людей  и  увидел
трех триффидов: одного на середине улицы и двух ближе, на тротуаре. Четыре
человека неподвижно лежали на земле. Теперь стало понятно, почему здесь не
тронуты магазины и почему в этом районе не видно ни души. Я  проклял  себя
за то, что не пригляделся к трупам на дороге. Если бы я увидел след  жала,
я бы знал, чего ожидать.
     - Стойте смирно! - закричал я. - Не двигайтесь!
     Я спрыгнул с ящика, столкнул  людей,  стоявших  на  откинутой  крышке
люка, и захлопнул люк.
     - Позади вас дверь, - сказал я им. - Только без паники.
     Первые двое вышли без паники. Затем триффид ударил свистнувшим  жалом
через разбитую витрину. Кто-то упал с диким криком.  Остальные  рванулись,
едва не опрокинув меня. В дверях началась давка.  Прежде  чем  мы  прошли,
позади дважды свистнули удары. В задней комнате я огляделся отдуваясь. Нас
было семеро.
     - Стойте смирно, - сказал я. - Здесь мы в безопасности.
     Я вернулся к двери. Внутренняя половина магазина  была  вне  пределов
досягаемости для триффидов - пока  они  оставались  снаружи.  Мне  удалось
добраться до люка и снова откинуть крышку. Из подвала вылезли двое мужчин,
упавших туда после того, как я выскочил наружу. Один придерживал сломанную
руку, другой отделался синяками и царапинами.
     Задняя комната выходила в небольшой дворик. В кирпичной стене дворика
была калитка, но я  стал  осторожен.  Вместо  того,  чтобы  направиться  к
калитке, я забрался на крышу флигеля и осмотрелся. Калитка  открывалась  в
узкую аллею, которая проходила по всей длине квартала. Аллея  была  пуста.
Но на другой ее  стороне,  за  стеной,  огораживавшей,  вероятно,  частные
садики, я различил среди кустарников неподвижные верхушки двух  триффидов.
Может быть, это было еще не все. Стена на той  стороне  была  ниже,  и  их
высота позволяла им бить  жалами  через  аллею.  Я  объяснил  своим  людям
положение.
     - Проклятые уроды, - сказал один. - Всегда ненавидел этих тварей.
     Я снова осмотрелся. Через одно здание от нас оказалась  автопрокатная
контора, там стояли наготове три легковые машины. Было непросто  добраться
туда через две отделявшие нас стены, особенно с человеком, у которого была
сломана рука, но нам  это  удалось.  Кое-как  я  втиснул  всех  в  большой
"даймлер". Едва все уселись, я открыл ворота на улицу и  побежал  назад  к
машине.
     Триффиды тут же заинтересовались. Зловещая чувствительность к  звукам
подсказала им, что здесь что-то происходит. Когда  мы  тронулись  в  путь,
двое уже поджидали нас у ворот. Их жала  хлестнули  нам  навстречу  и  без
вреда шлепнулись в закрытые окна. Я круто свернул, сбил одного и  переехал
через него. Минуту спустя мы были уже далеко и мчались на поиски  другого,
более безопасного места.


     Этот  вечер  был  для  меня  самым  скверным   со   дня   катастрофы.
Освобожденный от своих стражей, я выбрал себе небольшую комнату,  где  мог
побыть в одиночестве. На каминной полке я установил в ряд шесть  свечей  и
долго сидел в кресле, обдумывая положение. Вернувшись  домой,  мы  узнали,
что один из первых заболевших умер; другой был,  несомненно,  при  смерти;
заболели еще четверо. К концу ужина заболели еще двое.  Что  это  была  за
болезнь, я понятия не имел. При отсутствии санитарных условий и вообще при
теперешнем положении это могло быть все, что угодно. Я подумал, о тифе, но
у меня было смутное впечатление, что у тифа должен быть  более  длительный
инкубационный период. Да и то сказать, если бы я и знал -  какая  разница?
Достаточно того, что болезнь эта очень скверная, раз  рыжеволосый  молодой
человек пустил в ход пистолет и отказался от преследования нашей группы.
     Похоже было на то, что я  с  самого  начала  оказывал  своей  команде
сомнительную услугу. Мне удалось помочь им продержаться, в то время как, с
одной стороны, им угрожала соперничающая шайка, а с другой - из  пригорода
надвигались триффиды. Теперь появилась еще эта болезнь. Чего же я достиг в
конце концов? Отодвинул на какое-то время голодную смерть, только и всего.
     Я не знал, что делать дальше. И  кроме  того,  меня  мучила  мысль  о
Джозелле. То же самое, а может быть, нечто похуже, могло твориться и в  ее
районе...
     Я обнаружил, что снова думаю о Микаэле Бидли и его группе. Еще раньше
я знал, что на их стороне логика, а теперь я начинал  думать,  что  на  их
стороне и истинная гуманность. Они исходили из того, что невозможно спасти
кого-нибудь, кроме  очень  немногих.  Внушать  же  остальным  беспочвенные
надежды - это по меньшей мере жестоко.
     Кроме  того,  были  еще  мы  сами.  Если  в  чем-либо   вообще   есть
какая-нибудь цель, то для чего мы выжили? Не для того  же,  чтобы  попусту
растратить себя в безнадежных усилиях?..
     Я решил, что завтра же отправлюсь на поиски  Джозеллы,  и  мы  вместе
разрешим все сомнения.
     Щеколда двери звякнула. Дверь медленно приоткрылась.
     - Кто там? - спросил я.
     - О, вы здесь... - сказал девичий голос.
     Она вошла и притворила за собой дверь.
     - Что вам угодно? - спросил я.
     Она была высокая и тонкая. Меньше двадцати, подумал  я.  Я  нее  были
слегка вьющиеся волосы. Каштановые волосы. Она была тихая, но не  из  тех,
кого не замечают: так уж она была устроена и сложена. Золотисто-коричневые
глаза  ее  смотрели  поверх  меня,  а  то  бы  я  подумал,  что  она  меня
рассматривает.
     Она ответила не сразу. Была в  ней  какая-то  неуверенность,  которая
очень не шла ей. Я ждал,  пока  она  заговорит.  У  меня  почему-то  комок
подкатил к горлу. Понимаете, она была молода и  она  была  прекрасна.  Вся
жизнь должна была лежать перед нею: возможно, чудесная жизнь. Всегда  есть
что-то немного печальное в молодости и красоте при любых  обстоятельствах,
не правда ли?..
     - Вы собираетесь уходить? - сказала она. Это был  наполовину  вопрос,
наполовину утверждение тихим, чуть нетвердым голосом.
     - Я этого не говорил, - возразил я.
     - Да, - согласилась она. -  Но  это  говорят  другие...  И  ведь  это
правда?
     Я ничего не сказал. Она продолжала:
     - Так нельзя. Вам нельзя бросать их. Вы им нужны.
     - Мне здесь нечего делать, - сказал я. - Все надежды напрасны.
     - А вдруг окажется, что не напрасны?
     - Этого не может быть... не сейчас. Мы бы уже знали.
     - Но если они все-таки оправдаются? А вы все бросили и ушли?..
     - Вы полагаете, я не думал об этом? Мне здесь нечего делать, говорю я
вам. Я был чем-то вроде наркотика,  который  впрыскивают  больному,  чтобы
хоть немного продлить его жизнь... не вылечить, а именно отсрочить смерть.
     Несколько секунд она молчала. Затем она проговорила нетвердо:
     - Жизнь прекрасна... даже такая. - Она едва владела собой.
     Я не мог выговорить ни слова.
     - Вы можете не дать нам умереть. Всегда есть шанс... просто шанс, что
что-нибудь случится, даже сию минуту.
     Я уже сказал, что думаю, об этом и не стал повторяться.
     - Это так трудно, - проговорила она, словно  сама  себе.  -  Если  бы
только я могла видеть вас... Но, конечно, если бы  я  могла  видеть...  Вы
молоды? Голос у вас молодой.
     - Мне около тридцати, - сказал я. - И я очень обыкновенный.
     - Мне восемнадцать. Это был день моего рождения... день, когда пришла
комета.
     Я не мог придумать, что ответить.  Любые  слова  были  бы  жестокими.
Пауза затянулась. Я видел, как она стискивает руки. Затем она уронила  их;
костяшки пальцев у нее побелели. Она шевельнула губами, чтобы  заговорить,
но ничего не сказала.
     - Ну что? Что я могу  сделать?  -  спросил  я.  -  Продлить  это  еще
немного?
     Она закусила губу, затем сказала:
     - Они... они говорят, что вы, наверно, одиноки. Я подумала, что  если
бы... - Ее голос дрогнул, костяшки пальцев побелели еще сильнее. - Если бы
у вас кто-нибудь был... я хочу сказать,  если  бы  у  вас  был  кто-нибудь
здесь... вы... вы бы, может быть, не ушли от нас. Может быть, вы  остались
бы с нами?
     - О Боже, - сказал я тихо.
     Я глядел на нее. Она стояла очень прямо, губы ее  слегка  дрожали.  У
нее должны были быть поклонники, жадно ловившие тень ее улыбки.  Она  была
счастлива и беззаботна, а потом к ней пришло  бы  счастье  в  заботах.  Ее
ждали жизнь, полная очарования, и радостная любовь.
     - Вы ведь будете добры ко мне, правда? - сказала она. - Понимаете,  я
никогда еще...
     - Замолчите! Замолчите! - оборвал я ее. - Вы не должны  говорить  мне
такие вещи. Пожалуйста, уходите.
     Но она не уходила. Она стояла и глядела на меня невидящими глазами.
     - Уходите же! - повторил я.
     Она была прямым укором, и я не мог вынести этого. Она была не  просто
собой. Она была тысячами тысяч погибших юных жизней.
     Она подошла ближе.
     - Что это, вы плачете? - спросила она.
     - Уходите. Ради Бога, уходите! - воскликнул я.
     Она  постояла  в  нерешительности,   затем   повернулась   и   ощупью
направилась к двери. Когда она выходила, я сдался:
     - Можете сказать им, что я остаюсь.


     Проснувшись на следующее  утро,  я  прежде  всего  ощутил  запах.  Он
чувствовался и раньше, но погода, к счастью, была  прохладная.  Теперь  же
наступил теплый день, и  было  уже  довольно  поздно.  Не  стану  подробно
рассказывать об этом запахе; те, кто знал его, никогда не забудут,  а  для
остальных он неописуем. Он неделями поднимался над городами  и  разносился
каждым дуновением ветра. Я ощутил его в то утро, и он окончательно  убедил
меня,  что  наступил  конец.  Смерть  есть  лишь  жуткий  конец  движения;
окончательным же является распад.
     Несколько минут я лежал и думал. Теперь единственное, что можно  было
сделать, это погрузить команду на грузовики и вывезти из города. А запасы,
которые мы сделали? Их также надо погрузить и вывезти...  и,  кроме  меня,
никто не может сидеть за рулем... На это понадобятся  дни...  если  только
они еще есть у нас, эти дни...
     Тут я подумал, что сейчас делают мои люди.  В  доме  стояла  странная
тишина. Я прислушался, но различил только  доносившиеся  откуда-то  стоны.
Меня  охватила  тревога.  Я  вылез  из  постели  и  торопливо  оделся.  На
лестничной площадке я прислушался снова.  Нигде  в  доме  не  было  слышно
шагов.  На  меня  вдруг  нахлынуло  скверное   ощущение,   будто   история
повторяется и я опять нахожусь в больнице.
     - Эй! Кто здесь есть? - крикнул я.
     Отозвалось несколько голосов. Я распахнул ближайшую дверь. Там  лежал
мужчина. Он выглядел очень плохо и  был  в  полубреду.  Я  ничего  не  мог
сделать. Я снова закрыл дверь.
     Мои шаги гремели по деревянным ступенькам. На следующем этаже женский
голос позвал:
     - Билл!.. Билл!
     Она  лежала  на  кровати  в  маленькой  комнатушке,  девушка  которая
приходила ко мне вчера вечером. Когда я вошел, она повернула ко мне  лицо.
Я увидел, что она тоже больна.
     - Не подходите близко, - сказала она. - Это все-таки вы, Билл?
     - Да.
     - Я так и думала. Вы еще можете ходить, остальные  ползают.  Я  рада,
Билл. Я сказала им, что вы не уйдете... но они сказали, что вы уже ушли. И
они все ушли, все, кто мог ходить.
     - Я спал, - сказал я. - Что произошло?
     - Многие и многие из нас заразились. Все были напуганы.
     Я сказал беспомощно:
     - Что я могу сделать для вас? Может быть, вам что-нибудь принести?
     Ее лицо исказилось, она обхватила себя  руками  и  скорчилась.  Потом
приступ прошел. Она лежала, и струйки пота стекали по ее лбу.
     - Пожалуйста, Билл. Я не очень храбрая. Вы  не  можете  принести  мне
чего-нибудь... покончить с этим?
     - Да, сказал я. - Я могу сделать это для вас.
     Я вернулся из аптеки минут через десять. Я подал  ей  стакан  воды  и
вложил ей снадобье в другую руку.
     Некоторое время она медлила. Затем она сказала:
     - Все тщетно... и все могло быть совсем по-другому. Прощайте, Билл...
и спасибо вам за то, что вы сделали.
     Я глядел на нее, как она лежала. Я  спрашивал  себя,  сколько  женщин
сказали бы: "Возьми меня с собой", когда она сказала: "Останься с нами"?
     И я даже не знал ее имени.



                               9. ЭВАКУАЦИЯ

     Я решил ехать к Вестминстеру, потому что хорошо помнил о  рыжеволосом
молодом человеке, который в нас стрелял.
     После того как мне исполнилось  шестнадцать,  мой  интерес  к  оружию
пошел на убыль, но теперь, когда мир снова впал в дикость,  представлялось
необходимым либо быть готовым в случае надобности вести себя  по-дикарски,
либо в скором времени вообще перестать вести себя как бы то  ни  было.  На
Сент-Джеймс-стрит было несколько магазинов, где с величайшей изысканностью
торговали всеми видами смертоносного оружия - от ружей на птиц до винтовок
на слонов.
     Я  покинул  эти  магазины  со  смешанным  чувством   защищенности   и
агрессивности. У меня вновь был добрый охотничий кинжал. В  кармане  лежал
пистолет,  точный  в  надежный,  как  научный  прибор.  На  сиденье  рядом
покоились заряженный дробовик двенадцатого калибра и коробки с  патронами.
Я выбрал дробовик, а не винтовку: гремит он не менее убедительно, верхушку
же триффида снесет, не в пример пуле, начисто. А триффиды были уже в самом
Лондоне. По-видимому, они еще старались избегать улиц, но я  заметил,  как
несколько штук  ковыляли  через  Гайд-парк,  и  еще  несколько  торчало  в
Грин-парке. Скорее всего это  были  декоративные  экземпляры  с  урезанным
жалом, но, может быть, и нет.
     И вот я прибыл в Вестминстер.
     Все здесь несло на себе отпечаток  смерти,  гибели.  Обычная  россыпь
покинутых машин замерла на улицах. Людей почти не было.
     Над всем  этим  возвышалось  здание  Парламента,  стрелки  его  часов
застыли на трех минутах седьмого. Было трудно  поверить,  что  теперь  это
просто претенциозное украшение из  непрочного  камня,  которому  предстоит
медленное  разрушение.  Пусть  градом  посыплются  вниз  на  террасу   его
обвалившиеся бельведеры - больше не будет  негодующих  членов  парламента,
сетующих на риск, которому подвергаются  их  драгоценные  жизни.  Наступит
время, и потолки и крыши проваляться  в  эти  залы,  откуда  на  весь  мир
звучало эхо добрых намерений и наивных уловок.
     Рядом  невозмутимо  текла  Темза.  Она  будет  течь  и  тогда,  когда
обрушатся  каменные  набережные,  разольется  вода  и  Вестминстер   снова
превратится в островок на болоте.
     Поразительно  четким  силуэтом  на  фоне   ясного   неба   вздымалось
серебристо-серое аббатство. Оно стояло,  отчужденное  своим  возрастом  от
эфемерной поросли вокруг. Прочный фундамент веков поддерживал его, и, быть
может, ему предстояло еще долгие века сохраняться в  неприкосновенности  и
служить памятником тем, чья работа была теперь разорена дотла.
     Я не стал там задерживаться. В грядущие годы кто-нибудь,  исполненный
романтической меланхолии, придет  взглянуть  на  аббатство.  Но  романтизм
такого рода есть сплав трагедии и давних воспоминаний. Мне же все это было
слишком близко.
     Мало того, я начинал испытывать нечто новое - страх одиночества. Я не
был одинок с тех пор, пока шел из больницы по Пиккадилли. Во всем,  что  я
видел тогда, была неразгаданная новизна. А теперь я  впервые  почувствовал
ужас, который обрушивает одиночество на  стадное  по  натуре  животное.  Я
ощущал себя голым, беззащитным против всех страхов, кравшихся за  мною  по
пятам...
     Я заставил себя ехать по Виктория-стрит. Даже рокот  мотора  тревожил
меня своим эхом. Мне страстно хотелось бросить машину и бесшумно двигаться
пешком, ища безопасности в собственной ловкости, подобно зверю в джунглях.
Вся  моя  воля  потребовалась  мне,  чтобы  не  сорваться   и   продолжать
действовать по плану. Ведь я  знал,  что  стал  бы  делать,  если  бы  мне
достался  этот  район:  я  бы  искал  продовольствие  в   его   крупнейшем
универсальном магазине.
     Так и есть, кто-то очистил продовольственный отдел магазина  армии  и
флота. Но сейчас там не было ни души.
     Я вышел из бокового  подъезда.  Кот  обнюхивал  на  мостовой  что-то,
похожее на груду тряпья. Я хлопнул  в  ладоши.  Кот  поглядел  на  меня  и
скрылся.
     Из-за угла вышел человек. Лицо его  сияло  торжеством,  он  катил  по
середине улицы огромный круг сыра. Услыхав мои шаги, он опрокинул сыр, сел
на него и принялся яростно размахивать палкой. Я вернулся к машине.
     Не  исключено,  что  Джозелла  тоже  избрала  для  своей   резиденции
какой-нибудь отель. Я вспомнил, что несколько отелей есть  вокруг  вокзала
Виктории, и направился туда.  Их  оказалось  там  гораздо  больше,  чем  я
предполагал.   Обследовав   десяток   и   не   найдя   никаких   признаков
организованной стоянки, я понял, что это совершенно безнадежно.
     Тогда я стал  искать  кого-нибудь,  чтобы  расспросить.  Может  быть,
именно благодаря ей кто-то остался в живых. В этом районе я встретил  пока
всего несколько человек, способных передвигаться. Теперь мне уже казалось,
что не осталось ни одного. Но в конце концов на углу Бекингэм Палас-род  я
заметил сгорбленную старуху, сидевшую на пороге. Всхлипывая и ругаясь, она
терзала сломанными ногтями  консервную  банку.  Я  отправился  в  лавчонку
поблизости и нашел там полдюжины банок бобов, забытых  на  верхней  полке.
Затем я нашел консервный нож и вернулся к  ней.  Она  все  еще  безуспешно
терзала свою жестянку.
     - Бросьте ее, - сказал я. - Это кофе.
     Я вложил в ее руку консервный нож и дал ей банку бобов.
     - Слушайте меня, - сказал я. -  Где-то  здесь  должна  быть  девушка,
зрячая девушка. Вы ничего не знаете о ней? Она обслуживала группу слепых.
     Я не очень рассчитывал на успех, но ведь что-то помогло этой  старухе
продержаться дольше, чем всем остальным.  Я  едва  поверил  своим  глазам,
когда она кивнула.
     - Да, - сказала она и принялась открывать банку.
     - Вы ее знаете? Где она? - спросил я. Мне почему-то  и  в  голову  не
пришло, что речь могла идти вовсе не о Джозелле.
     Старуха покачала головой.
     - Я не знаю. Я была с ее командой какое-то время,  а  потом  потеряла
их. Такой старухе, как я, не угнаться за молодыми, и я их потеряла. Они не
стали ждать бедную старуху, и я так и не нашла их больше.  Она  продолжала
трудиться над банкой.
     - Где она живет? - спросил я.
     - Мы все жили в отеле. Не знаю только, где этот отель, а то бы я  его
снова нашла.
     - А название отеля?
     - Не знаю. Что толку в названиях, когда не можешь читать, да и  никто
не может.
     - Но вы должны помнить о нем что-нибудь.
     - Ничего не помню.
     Она подняла банку и осторожно понюхала содержимое.
     - Вот что, - сказал я холодно. - Вы хотите, чтобы я оставил  вам  эти
банки?
     Она сделала движение рукой, чтобы придвинуть их к себе.
     - Ну так вот. Тогда расскажите мне все, что знаете об этом  отеле,  -
продолжал я. - Так вы должны знать, большой он или маленький.
     Она подумала, все еще загораживая банки.
     - Внизу было вроде бы гулко... как будто  много  места.  И  там  было
роскошно... знаете, мягкие ковры, и хорошие кровати, и хорошие простыни.
     - Что еще?
     - Да больше как будто... А да, вот еще что. Снаружи две ступеньки,  и
входить надо через дверь, которая вертится.
     - Это уже лучше, - сказал я. - Вы не врете?  Если  я  не  найду  этот
отель, то вас-то уж я найду, будьте