чтобы вызвать каие-то
мысли. В этот момент меня больше интересовали запахи пищи.






                        ГЛАВА    3.



     С  тех  пор  я  более  или менее регулярно посещал Софи
один  или  два  раза  в  неделю. Наше обучение - с полдюжины
детей  обучалось читать, считать и писать, собираясь у одной
старухи,  происходило  по  утрам.  После этого было нетрудно
ускользнуть  из-за  стола  и  исчезнуть, прежде чем кто-либо
обнаружит тебя и подыщет тебе работу.
     Когда  ее  нога  зажила,  она  смогла  показать любимые
уголки своей территории.
     Однажды  я  привел  ее  на нашу сторону большой насыпи,
чтобы  показать  паровую машину. Это была единственная паро-
вая  машина  на  сто  миль вокруг, и мы очень  гордились ей.
Хорки,  работающего  на  ней,  не  было, но двери сарая были
открыты,  пропуская  звуки  трудового  ритмичного скрежета и
пыхтения.  Мы переступили через порог и уставились на темно-
ту  внутри. Было удивительно смотреть, как вверх и вниз дви-
жутся  огромные бруски, а вверху, в тени крыши, медленно ка-
чается  взад и вперед огромная крестовина, на мгновение зас-
тывая  в  конце  каждого движения, как бы накапливая энергию
для  следующего  усилия.  Да, это было удивительное зрелище,
но быстро надоедающее.
     Минут  десять  спустя, мы взобрались на поленницу возле
сарая.  Мы  сели,  а дрова под нами медленно дрожали, в такт
пыхтению машины.
     - Мой  дядя Аксель говорит, что у древних были еще луч-
шие машины, - сказал я Софи.
     - А  мой папа говорит, что даже если четверть того, что
рассказывают  о  древних  людях, правда, то они были волшеб-
никами, а не настоящими людьми, - ответила она.
     - Но  они на самом деле были удивительными, - настаивал
я.
     - Слишком  удивительными  для правды, - как говорит мой
отец, -  заметила Софи.
     - Он не верит, что они умели летать? - Спросил я.
     - Нет.  Это  глупость.  Если бы они умели, то и мы тоже
летали бы.
     - Но  ведь  есть  множество вещей, которые умели они, и
которым мы вновь научились лишь недавно, - возразил я.
     - Но   не  летать, - она  покачала  головой. - Существо
либо умеет летать, либо не умеет. И мы не умеем.
     Я  хотел  рассказать  ей  мои сны о городе и о летающих
над  ним  предметах, но сон в конце концов не является дока-
зательством,  поэтому  я  промолчал. Вскоре мы слезли с дров
и,  оставив  машину  пыхтеть и скрипеть в сарае, отправились
домой к Софи.
     Джон  Вендер, ее отец, вернулся из одной своей поездки.
Жужжащие  звуки  доносились  из  сарая,  где он натягивал на
рамы  шкуры, наполнив все вокруг запахом своей работы. Впер-
вые  увидев  меня,  он напугал меня своим взглядом, и я даже
боялся  говорить  в его присутствии. Постепенно, однако, это
прошло.  Мы  стали  друзьями. Он показывал и рассказывал мне
много  интересного,  но  иногда  я замечал, что он глядит на
меня по-прежнему.
     И  не  удивительно.  Как он должен был встретить извес-
тие,  что  Софи  повредила ногу, а Дэвид Стром, сын того са-
мого  Джозефа  Строма, видел ее ногу. Я думаю, что вероятней
всего  его искушала мысль, что мертвый мальчик не сможет на-
рушить обещания. Возможно, что меня спасла миссис Вендер...
     Но,  вероятно,  он  успокоился бы, если бы узнал о том,
что  случилось  в нашем доме примерно через месяц после моей
встречи с Софи.
     Я  засадил  в  руку занозу, а когда выдернул ее, то по-
текла  кровь. Я пошел на кухню,  но там все были заняты при-
готовлением  ужина,  поэтому  я  сам нашел в комнате полоску
материи.  Около  двух  минут  я  неуклюже пытался перевязать
рану,  пока этого не заметила мать. Она неодобрительно поцо-
кала  языком  и  потребовала,  чтобы  я  сначала вымыл руку.
Затем  она  ловко  перевязала меня, бормоча, что, конечно, я
мог  это  сделать  и сам: ведь она так занята. Я сказал, что
мне очень жаль и добавил:
     - Я  отлично  бы  справился  и сам, если бы у меня была
еще одна рука.
     И тут наступила тишина.
     Мать  нахмурилась. Я огляделся, не понимая, чем вызвано
внезапное  молчание.  Мери  стояла  с  булавкой в руке, двое
батраков  ждали  ужина,  отец сидел на своем месте у стола -
все  они  пристально смотрели на меня. Я увидел, что выраже-
ние  отцовского лица меняется от удивления к гневу. Недоуме-
ваеющий  и  встревоженный,  следил  я, как его губы сжались,
челюсть выдвинулась вперед, брови нахмурились. Он сказал:
     - Что ты сказал, мой мальчик?
     Я  знал  этот тон. В отчаянной спешке я пытался сообра-
зить,  какой  же  проступок я совершил. Затем ответил, запи-
наясь:
     - Я... Я... С-сказал, что не могу перевязать руку сам.
     В  его  глазах  окончательно исчезло недоумение. Теперь
это были глаза обвинителя.
     - И ты пожелал иметь третью руку?
     - Я только сказал: если бы у меня была третья рука...
     - ...  То ты ее смог бы употребитьь на завязывание бин-
та. Если это не желание, то что это?
     Я  был  слишком  взволнован  и смущен, чтобы объяснить,
что  это  было  простой попыткой показать, как трудно дейст-
вовать  одной  рукой.  То  же самое можно было бы выразить и
по-другому.
     Лицо моего отца стало угрожающим.
     - Ты,  мой  собственный  сын,  просил дьявола дать тебе
еще одну руку! - Обвинял он меня.
     - Вовсе нет, - возразил  я. - Я только сказал, если...
     - Спокойно.  Все  в  комнате слышали тебя. Будет лучше,
если ты перестанешь лгать.
     - Но...
     - Выражал  ли  ты  или  не  выражал недовольство формой
тела,  данной  тебе  господом,  формой, которая является его
подобием?
     - Я только сказал, если бы я...
     - Ты  богохульствуешь.  Ты  недоволен своей формой. Все
вокруг  слышали  тебя. Что ты скажешь на это? Ты знаешь, что
такое норма?
     Я  перестал  возражать.  Я  хорошо знал, что отец в его
теперешнем  настроении  даже  не  постарается меня понять. Я
пробормотал как попугай:
     - Норма есть образ господа.
     - Ты  знал  это - и, однако, зная это, ты пожелал стать
мутантом,  что ужасно, отвратительно. Ты, мой сын, богохуль-
ствуешь,  и где? Перед своими родителями! - Он добавил стро-
гим голосом проповедника: - что такое мутант?
     - Существо,  ненавистное господу и людям, - пробормотал
я.
     - Вот кем ты хотел стать! Что ты скажешь теперь?
     Сознавая  в глубине сердца, что бесполезно что-либо го-
ворить, я сжал губы и опустил глаза.
     - На колени! - Приказал он. - На колени и молись!
     Все  остальные тоже встали на колени, и прозвучал голос
отца:
     - Боже,  мы согрешили. Мы просим твоего прощения за то,
что  недостаточно  хорошо учили этого ребенка твоим законам,
-  молитва продолжалась очень долго. После "аминь" наступила
пауза,  затем  отец сказал: иди в свою комнату и молись. Мо-
лись,  богохульник, о прощении, которого ты не заслуживаешь,
но  которое  лишь  господь,  в своем безграничном милосердии
может дать тебе. Я приду к тебе позже.



                        ..........



     Ночью,  когда  боль, вызванная посещением отца, немного
улеглась,  я  лежал  без  сна  недоумевая. Я совсем не хотел
иметь  третью  руку,  но даже если бы захотел?.. Неужели это
настолько  ужасно,  что нельзя даже думать о третьей руке...
Или  еще  о  чем-нибудь  таком,  например о лишнем пальце на
ноге?
     Когда я наконец заснул, я увидел сон...
     Мы  все  собрались  во  дворе,  как во время последнего
очищения.  Тогда здесь в ожидании стоял маленький безволосый
теленок,  тупо глядя на нож в руке моего отца. Сейчас же это
была  маленькая  девочка  Софи.  Она  была  босиком и тщетно
пыталась спрятать лишний ряд пальцев на ногах. Мы все стояли
в  ожидании,  глядя  на  нее.  Вдруг  она побежала от одного
человека к другому, умоляя помочь ей, но никто не двинулся и
у  всех на лицах было равнодушное выражение. Отец направился
к ней, нож сверкал в его руке. Софи бросилась еще к несколь-
ким неподвижным фигурам, слезы потекли по ее лицу. Мой отец,
суровый  и  неумолимый,  подошел ближе. По-прежнему никто не
двинулся,  чтобы помочь девочке. Вот отец уже совсем близко,
он загнал Софи в угол и протянул к ней длинную руку.
     Он  схватил ее и потащил на середину нашего двора. Край
солнечного  диска  показался  над горизонтом, и все затянули
гимн.  Одной  рукой  мой  отец  держал Софи, как он держал в
прошлый  раз  бьющегося  теленка. Другую он высоко поднял, а
когда  опустил, нож сверкнул в лучах восходящего солнца, как
он всегда сверкал, перерезая чье-то горло...


                        ..........


     Если  бы  Джон  и Мери Вендер видели, как я проснулся с
отчаянным  криком,  а  потом долго пытался убедить себя, что
эта  ужасная  сцена была только сном, я думаю они немного бы
успокоились.






                        ГЛАВА  4.



     Это  было  время, когда миновал спокойный период, и мир
вступил  в  полосу потрясений. Для этого не было особых при-
чин,  просто  одни  события  оказались связанными с другими,
один цикл сменился другим через короткий промежуток времени.
     Я  считаю,  что  моя  встреча  с Софи была первым таким
событием, вторым - когда дядя Аксель застал меня за разгово-
ром  с  моей двоюродной сестрой Розалиндой Мортен. Он, счас-
тье,  что это был именно он, а никто другой, подошел ко мне,
когда я что-то говорил ей. Полусознательный инстинкт застав-
лял  нас хранить эту способность в тайне от других людей, но
активного  чувства  опасности у нас не было - и у меня в том
числе,  поэтому, когда дядя Аксель застал меня непринужденно
болтающего  у стога, возле которого кроме него и меня никого
не было, я не сделал попытки скрыться. Он стоял уже с минуту
или больше, прежде чем я почувствовал, что кто-то находиться
рядом, и повернулся к нему.
     Мой  дядя Аксель был человеком высокого роста, не толс-
тым  и  не худым, крепким и закаленным. Я часто думал, следя
за  тем, как он пашет землю, что его обветренные руки чем-то
схожи  с  отполированной  рукояткой.  Он  стоял  как обычно,
опираясь на толстую палку, так как его нога была изуродована
на  море. Его густые брови, слегка тронутые сединой, сдвину-
лись,  а  лицо  приобрело  встревоженное выражение, когда он
разглядывал меня.
     - Ну,  Дэви,  с  кем  же  ты  так оживленно болтаешь? С
феями,  с  гномами, или просто с кроликами? - Честно спросил
он меня.
     Я  покачал  головой.  Он придвинулся ближе и сел рядом,
принявшись жевать соломинку из стога.
     - Ты чувствуешь себя одиноким? - Спросил он.
     - Нет, - ответил я.
     Он нахмурился сильнее.
     - Разве  не  интереснее  поговорить  с  кем-нибудь, чем
сидеть так и разговаривать с собой?..
     Я колебался, но так как это был дядя Аксель, мой лучший
друг среди взрослых, я сказал:
     - Но я не говорил с собой.
     - Что? - Он был удивлен.
     - Я разговаривал с другим человеком.
     Он продолжал глядеть на меня с все возрастающим удивле-
нием.
     - С кем же?
     - С Розалиндой.
     Он немного помолчал, сурово глядя на меня.
     - Гм... Но я не вижу ее здесь, - заметил он.
     - О,  ее  и  нет  здесь. Она дома, точнее возле дома, в
маленьком  убежище  на  дереве.  Его соорудили в зарослях ее
братья - объяснил я. - Это ее любимое место.
     Вначале  он  не понял, что я хочу сказать. Он продолжал
считать  это своеобразной игрой, но после того, как я поста-
рался  объяснить ему, он сидел неподвижно, глядя мне в лицо,
и  постепенно  выражение  его  лица  становилось все более и
более серьезным. Когда я закончил, он минуту или две молчал,
потом спросил:
     - Это  не  игра?  Ты  рассказал  мне  правду, Дэви? - И
поглядел при этом на меня очень серьезно.
     - Да, дядя Аксель, конечно, - заверил я его.
     - И ты никому никогда не говорил об этом?
     - Нет.  Это  секрет, - сказал  я,  и  он  с облегчением
вздохнул.
     Он  отбросил  остатки соломинки и вытащил из стога дру-
гую. Задумчиво откусывая от нее кусочек за кусочком и выпле-
вывая их, он внимательно разглядывал меня.
     - Дэви, - сказал  он, - я  хочу,  чтобы  ты мне кое-что
обещал.
     - Да, дядя Аксель?
     - Вот  что, - сказал он очень серьезно. - Я хочу, чтобы
ты обещал мне, что никогда не расскажешь никому то, что рас-
сказал  мне - никому.  Это  очень  важно,  ты после поймешь,
почему это так важно. Ты не должен делать ничего такого, что
дало  бы  возможность  догадаться об этом... Ты мне обещаешь
это?
     Его  тон  произвел  на  меня  сильное впечатление. Я не
помнил, чтобы он когда-нибудь разговаривал со мной так серь-
езно.  Это  заставило меня подумать, когда я давал обещание,
что  речь  идет о чем-то значительно более важном, чем я мог
вообще себе представить. Он следил за мной взглядом, когда я
говорил,  и  затем удовлетворенно кивнул. В знак согласия мы
пожали друг другу руки. Потом он сказал:
     - Лучше бы ты забыл об этом вообще.
     Я подумал и отрицательно покачал головой.
     - Не  думаю,  чтобы я смог, дядя Аксель. Нет, ничего не
вышло бы. Это просто во мне. Это все равно, что забыть бы...
-  Я  замолчал,  так как не в состоянии был передать то, что
хотел.
     - Все  равно, если постараешься забыть, как говорят или
слышат? - Предположил он.
     - Да, но... Немного по-другому, - согласился я.
     Он кивнул и опять задумался.
     - Ты слышишь слова в голове? - Спросил он.
     - Ну,  не  совсем слышу, скорее вижу... А если говорить
вслух,  то  эти  видимые  образы становятся яснее и их легче
понять.
     - Но  тебе  не  обязательно  говорить вслух, как ты это
делал сейчас?
     - Нет, это просто помогает лучше понять.
     - Но  это  гораздо опаснее для вас обоих. Я хочу, чтобы
ты дал мне еще одно обещание - что никогда не будешь в таких
случаях переводить образы в слова и произносить их вслух.
     - Хорошо, дядя Аксель, - вновь согласился я.
     - Ты  поймешь, когда станешь старше, насколько это было
важно, - сказал  он мне и стал уговаривать, что нужно попро-
сить Розалинду дать тоже такое обещание. Я ничего не говорил
ему об остальных, потому что он и так был сильно встревожен,
но  про  себя  решил,  что  со всех возьму это обещание. Под
конец  мы  вновь  пожали друг другу руки и поклялись хранить
все в секрете.
     В тот же вечер я рассказал обо всем Розалинде и осталь-
ным. Это укрепило чувство, которое уже было у нас. Не думаю,
что  среди  нас  был  хоть один, кто не допускал бы время от
времени промахи, навлекающие на него или на нее подозритель-
ные  взгляды.  Несколько  таких взглядов было бы достаточно,
чтобы  возникло  неодобрение,  граничащее с подозрением. Это
заставляло  нас беспокоиться. Но у нас не было сознательной,
единой политики поведения. Мы просто полусознательно придер-
живались  примерно одинаковой тактики сохранения всего этого
в  секрете.  Но теперь, после того, как дядя Аксель заставил
меня  дать  обещание, чувство тревоги усилилось. Оно все еще
было  бесформенным,  но стало гораздо более ощутимым. К тому
же,  стараясь передать озабоченность дяди Акселя, я возбудил
беспокойство в их сознании, поэтому разногласий не было. Они
все  с  охотой  дали  обещания, они были даже рады разделить
общую  ношу.  Это было наше первое общественное решение, оно
превратило нас в настоящую группу с особыми правилами приема
в  нее  и  ответственностью ее членов друг перед другом. Оно
изменило нашу жизнь, это был первый шаг к настоящему объеди-
нению,  и  был он сделан в порядке самозащиты, хотя тогда мы
об  этом и не думали. Тогда для нас было гораздо важнее чув-
ство общности...
     Затем,  сразу  после заключения этого соглашения, прои-
зошло другое событие, касающееся всех: вторжение из окраин.
     Как  обычно,  не  было  детального разработанного плана
отражения  таких  набегов.  Когда возникала необходимость, в
районе назначался штаб, он же сборный пункт. Во время трево-
ги  обязанностью  всех  людей, способных носить оружие, было
явиться  в  местный штаб, где и принималось решение о после-
дующих действиях. Как средство для отражения маленьких набе-
гов,  такая организация вполне себя оправдывала. Но это было
все,  на  что  она  была способна. В результате, когда среди
людей  окраины нашлись вожаки, способные организовать и воз-
главить  большой  набег, то у нас не оказалось пригодной для
такого  случая оборонительной системы. Они смогли легко про-
никать  на  нашу  территорию,  отбрасывая  небольшие  отряды
полиции,  грабя  все, что им нравилось, не встречая при этом
серьезного  сопротивления,  пока  не углублялись на двадцать
пять - тридцать миль в цивилизованные земли.
     К  этому времени наши силы стали лучше организованными,
соседние районы объединились, чтобы отразить нападение. Наши
люди  были лучше вооружены. Большинство наших имели ружья, в
то время, как у людей из окраин было лишь несколько украден-
ных ружей, а остальные были вооружены луками, ножами и копь-
ями.  Тем  не  менее,  бороться с ними было трудно. Они были
лучшими  охотниками и умело скрывались и ускользали, так что
приходилось преследовать их подолгу, прежде чем они вынужде-
ны были вступить в схватку.
     Все  это  действовало  на  меня возбуждающе. Когда люди
окраин  появлялись  в  семи милях от нас, наш двор в Вакнуке
становился  сборным  пунктом.  Так  было  и на этот раз. Мой
отец,  незадолго до этого раненный в руку, помогал организо-
вывать  отряд.  В течении нескольких дней у нас была большая
суета,  люди приходили и уходили, их записывали, распределя-
ли,  в  конце  концов все уехали с решительным выражением на
лицах, а женщины махали им вслед платками.
     Когда  они  все,  включая  батраков, ушли, двор казался
неузнаваемо спокойным в течение всего дня. Затем вновь пока-
зался  скачущий  всадник.  Он  остановился и сказал нам, что
было  большое  сражение,  и люди окраин бежали, несколько их
вожаков  взяты  в плен. Затем всадник уехал дальше со своими
хорошими новостями.
     В полдень на наш двор въехал небольшой отряд всадников,
и среди них были два пленника.
     Я бросил свое занятие и побежал смотреть. Первый взгляд
принес  разочарование.  Рассказы  об  окраинах  давали повод
ожидать  созданий  с  двумя  головами  и поросших шерстью, а
также с полудюжиной рук и ног. На первый же взгляд они каза-
лись  обычными  бородатыми  мужчинами,  только необыкновенно
грязными  и  в изодранной одежде. Один из них был небольшого
роста,  с  неровной бородой, как будто ее подрезали ножом...
Но взглянув на другого, я был поражен и в изумлении уставил-
ся на него.  Если бы его одеть в приличную одежду и побрить,
подумал я, он был бы точной копией моего отца.
     Сидя  на  лошади и глядя по сторонам, он заметил меня и
скользнул  по мне глазами, а потом в упор посмотрел на меня.
Странен был его взгляд, значение которого я не мог понять.
     Он  открыл  рот,  как бы собираясь сказать что-то, но в
этот  момент открылась дверь и во двор вошли несколько чело-
век, и среди них был мой отец с рукой на перевязи.
     Я  видел, как отец остановился на ступеньках и осмотрел
группу  всадников.  При этом он тоже заметил этого человека.
Некоторое  время  он,  как и я, тоже пристально рассматривал
его, затем краска схлынула с его лица, и он побледнел.
     Я  снова  взглянул на того человека. Он совершенно сво-
бодно  сидел  на  лошади. Только выражение его лица поразило
меня.  Я раньше никогда не видел такой обнаженной ненависти,
черты  его лица заострились, глаза засверкали, а зубы ощери-
лись,  как у дикого зверя. Эта сцена была для меня открытием
чего-то  дотоле неизвестного и отталкивающего, она врезалась
в мой мозг, я никогда так и не смог забыть ее.
     Тут  мой  отец, выглядевший как больной, с трудом ухва-
тился здоровой рукой за дверь и ушел в дом.
     Один из охранников развязал веревку на руках пленников.
Этот  человек  спешился,  и только тогда я увидел, что в нем
было необычного. Он был примерно на восемнадцать дюймов выше
всех  окружающих,  но не потому, что был очень высоким. Если
бы  ноги  его