лых часто были такие странности.
     Мать  Софи  продолжала  глядеть  на  меня  печально, но
без  слов, пока я не почувствовал себя неловко. Она заметила
это и улыбнулась. У нее была добрая улыбка.
     - Ну  что  ж, хорошо, - сказала она. -  Мы сохраним это
в секрете и никогда не будем об этом говорить.
     - Да, - сказал я.
     Подойдя к двери, я обернулся:
     - Можно мне снова придти к Софи? - Спросил я.
     Она колебалась, обдумывая мой вопрос, потом сказала:
     - Ладно. Но только, чтобы никто об этом не знал.


                        ..........


     До  тех  пор,  пока  я добрался до насыпи и по ее верху
пустился   в  обратный  путь  домой,  монотонные  воскресные
наставления  не наполнялись реальностью. Но вот это внезапно
произошло.  В  голове  моей  зазвучало определение человека:
"...  И каждая нога должна состоять из двух суставов и окан-
чиваться  одной ступней, а каждая ступня - пятью пальцами, и
каждый  палец  должен иметь плоский ноготь...". И так далее,
до  конца:  "любое создание, которое  кажется  человеческим,
но  не имеет этих признаков, не есть человек. Оно не мужчина
и  не  женщина. Оно богохульство  и ненавистен его вид перед
господом".
     Я  был  взволнован  и  удивлен.  Богохульство,  как мне
постоянно  внушали,  это  ужасная  вещь.  Но  в Софи не было
ничего  ужасного.  Это была обыкновенная девочка, может быть
более хорошая, чем остальные. Но согласно определению...
     Очевидно,  где-то  здесь ошибка. Иметь маленький лишний
палец  на  ноге - ну, ладно, пусть два пальца, я подозревал,
что  на  второй  ноге у нее тоже шесть пальцев - разве этого
достаточно, чтобы сделать ее "ненавистной перед господом"?
     Много в этом мире было удивительным...






                        ГЛАВА   2.



     Я  добрался  до  дома  обычным  путем. В том месте, где
паслись  обычно  коровы,  и  насыпь  с обеих сторон окружали
деревья  и  даже  взбирались  на  нее, я спустился по узкой,
редко  используемой,  тропинке.  Здесь нужно было быть осто-
рожным,  и  я  взял в руки свой нож. Случалось, правда очень
редко, что сюда, далеко вглубь цивилизованной части Вакнука,
проникали  большие  хищники,  кроме  того, здесь  можно было
наткнуться  на  диких кошек или собак. Однако, как и обычно,
единственными  живыми  существами,  которых  я заметил, были
маленькие зверьки, разбегающиеся при моем приближении.
     Пройдя  около  мили,  я  вышел  к  обработанным  полям.
Через  три  или  четыре  поля виднелся  дом. Я  крался вдоль
деревьев,  укрываясь  в  кустах,  затем,  прикрываясь живыми
изгородями,  пересек  три  поля.  И  оставалось  еще одно. Я
остановился  и  огляделся.  Никого  не  было   видно,  кроме
старого  Якоба,  медленно  переваливающего  во дворе  навоз.
Когда  он    повернулся  ко  мне  спиной, я быстро перебежал
открытый  участок,  влез    в   окно и осторожно пробрался в
свою комнату.
     Нелегко  описать  наш  дом.  С  тех пор, как  пятьдесят
лет  тому назад мой дед Элиас Тузик-Стром начал его строить,
появилось  много  новых комнат, помещений, пристроек. Сейчас
с  одной  стороны  от дома находились многочисленные навесы,
кладовые,  конюшни,  хлева,  амбары.  С другой - комнаты для
умывания,  сыроварня,  маслодельня, помещения для сельскохо-
зяйственных    рабочих.  За  домом  с  подветренной  стороны
находился  обширный  утрамбованный земляной двор, в середине
которого была навозная яма.
     Как  и  все  дома  нашего  района,  он стоял на прочном
фундаменте  из  толстых  бревен,  но  так  как это был самый
старый  дом  в  нашем округе, то внешние стены его были час-
тично  сложены  из  плит  и  камней,  оставшихся от строений
древних  людей,  а  штукатуренные  плетеные  стены были лишь
внутри дома.
     Мой  дед,  по  рассказам  отца,  был  человеком  крайне
добросовестным.  Много  позже  я думал составить себе другое
представление  о  деде,  менее  красочное,  но гораздо более
вероятное.
     Элиас  Тузик-Стром  пришел  с   востока,  от  моря.  Не
ясно,  почему  он  ушел  оттуда.  Говорили, что  его  предки
были  как-то  связаны с Наказанием. Значительно более тесно,
чем  многие  другие.  Сам  же  он  говорил, что не смог жить
среди  неверующих людей востока и отправился на поиски менее
извращенного  и более стойкого  населения. Однако, я  думаю,
что   просто окружающие отказались выносить его присутствие.
Как  бы  то  ни  было,  он  явился  в Вакнук - тогда это был
неразвитый  район - со  всем  своим добром на семи фургонах.
Было  тогда  ему  сорок пять лет. Это был сухощавый властный
человек,  борец  за нравственность. Глаза его горели еванге-
лическим  огнем  под  густыми  бровями.  Призывы к богу были
постоянно  у него на устах, а страх перед дьяволом в сердце,
и трудно сказать, кого он, бога или дьявола, боялся больше.
     Начав  строить  дом,  он  отправился в поездку и привез
невесту.  Это  была  робкая  и хорошенькая девушка с розовой
кожей  и  золотистыми  волосами, на двадцать пять лет моложе
его.  Мне  рассказывали, что она бегала, как резвый теленок,
когда  думала,  что ее никто не видит, но когда чувствовала,
что  на  нее  устремлены  глаза  мужа,  вела себя робко, как
кролик.
     Бедняжка!  Она  обнаружила, что брак сам по себе не по-
рождает  любовь,  она оказалась неспособной пробудить в муже
воспоминания  о  его  собственной юности, не стала она и хо-
зяйкой его дома.
     Элиас  был человеком, несклонным оставлять незамеченны-
ми  ничьи  поступки. Он несколько лет уничтожал ее игривость
своими  предостережениями,  а розовый цвет кожи и золото во-
лос  проповедями,  в результате чего появилась седая печаль-
ная  тень.  Его  жена  тихо  умерла через год после рождения
сына.
     Дед  Элиас  никогда  не сомневался, что он является об-
разцом  для своих сыновей. Вера была символом моего отца, ее
принципы - его  суждениями,  а  содержание  мозга  полностью
соответствовало  примерам из библии "покаяния домарощинера".
В  вере  и  отец  и  дед были одинаковы, разница была лишь в
проявлении:  евангелический огонь не загорался в глазах мое-
го отца, его добродетель была менее криклива.
     Джозеф  Стром,  мой  отец,  женился только после смерти
Элиаса  и не повторил его ошибки. Он немного изменил фамилию
и  нашел  себе такую жену, что взгляды на жизнь у моих роди-
телей полностью совпадали. Моя мать была человеком с сильным
чувством  долга  и никогда не сомневалась, в чем он заключа-
ется.  Таким  чувством  долга  отличались все члены семьи, в
которой  она  выросла. И хотя об этом вслух у нас не говори-
ли,  мне удалось узнать следующее. Оказывается, родители ма-
тери  имели  своими  предками каких-то легендарных Кандида и
Наву.  Более  подробно  кем  были эти легендарные предки я в
то  время  узнать  не сумел. Ясно было только, что они также
имели  непосредственное  отношение  к Наказанию, причем чуть
ли  не  в большей степени, чем сам пророк дьявола Шухарт. От
них  и передалось это сильное чувство долга. Правда, относи-
лось  оно  у  членов семьи к разным убеждениям, даже к прямо
противоположным.  Поэтому,  когда  все  дети  выросли, семья
распалась,  и все члены ее разъехались в разные места. Поки-
нула  родной  дом и моя мать, а вскоре после этого она вышла
замуж за отца.
     Наш  район,  а следовательно, и наш дом, как самый пер-
вый  в  этой  местности,  был назван Вакнуком, ибо когда-то,
давным-давно,  это место уже называлось так древними людьми.
Предания  об  этом были очень смутными, возможно, что назва-
ние  было  и  другим,  но здесь несомненно имелось несколько
строений,  части  котороых  пошли впоследствии на сооружение
дома.  Была  также  высокая насыпь, убегающая к дальним хол-
мам,  и  глубокий  карьер,  вырытый древними людьми, которые
срезали  полгоры,  чтобы извлечь из нее то, что их интересо-
вало.  Итак, это место называлось Вакнуком, и продолжало так
называться,  но  теперь  это  была законопослушная, покорная
богу  община,  насчитывающая несколько сотен больших и малых
домов.
     Мой  отец  был  очень  влиятельным  человеком в округе.
Когда  он,  в  возрасте  семнадцати лет,  впервые выступил с
публичной  проповедью  в  церкви,  выстроенной  его дедом, в
районе  было  не  больше  семидесяти семейств. Но хоть с тех
пор  было много новых  земель, на которых поселилось множес-
тво  новых  людей,  он продолжал выступать с проповедями. Он
оставался  самым  богатым  землевладельцем в округе и каждый
вечер  просто  и ясно объяснял законы бога и те взгляды, ко-
торых  придерживаются  на небе на то или иное событие. В ус-
тановленные  дни  он  отдавал распоряжения как бургомистр. В
остальное  время он следил за тем, чтобы он сам и все, нахо-
дящиеся  под  его контролем, продолжали являться высоким об-
разцом добродетели всему району.
     В  доме,  по местному обычаю, жизнь сосредотачивалась в
большой  гостиной,  которая  одновременно  служила и кухней.
Как  и  дом, наша гостиная была наибольшей и лучшей в вакну-
ке.  Большой  камин в центре был предметом гордости - не су-
етной  гордости, конечно, но гордости за то, что было найде-
но  достойоное  применение материалам, созданным богом. Очаг
был  сложен  из больших каменных блоков. Дымоход из каменных
плит,  он никогда не дымил и давал отличную тягу. Крыша вок-
руг  трубы была выложена черепицей (наш дом был единственным
во  всей  округе с черепичной крышей), в то время, как крыши
других  домов  были  покрыты  соломой  и  постоянно угрожали
испарениями.
     Моя  мать  следила за тем, чтобы большая комната всегда
была  чистой  и  прибранной.  Пол  ее был выложен кирпичом и
искуственными  материалами,  тщательно  подогнанными  друг к
другу.  Мебель  состояла из выскобленных до бела столов, та-
буретов  и  нескольких  стульев. Стены были чисто вымыты. На
них  висело несколько кастрюль, слишком больших, чтобы умес-
титься  в шкафу. Единственным украшением комнаты были разве-
шанные  по  стенам  изречения,  большей  частью из покаяний,
написанные  довольно  искусно.  Слева  от  очага  можно было
прочесть:
     "Только подобие господа есть человек".
     А справа от очага:
     "Храни в чистоте образ господа, его облик".
     На противоположной стене два изречения:
     "Будь  благословенна  норма"  и  "в чистоте наше спасе-
ние".
     Самое  большое изречение висело на стене против входной
двери,  которая  вела во двор. Каждый, кто входил в комнату,
читал:
     "Опасайся мутантов!"
     Частое  повторение  этих  текстов  познакомило  меня  с
письмом  немного  раньше,  чем  я  научился  читать. Вернее,
именно  эти тексты дали мне первые уроки чтения. Я помнил их
наизусть, так же, как и остальные, например:
     "Норма - это  воля  господня" или "точное воспроизведе-
ние - единственное  угодное  богу производство", или "дьявол
-  отец  отклонений" и много других о проступках и богохуль-
ствах.
     Многие  из  них  я  до сих пор вижу перед собой и помню
наизусть.  Например,  о  проступках. Это происходило потому,
что  каждый  проступок производил на меня глубокое впечатле-
ние.  Обычно,  первым признаком того, что случился проступок
было  возвращение домой отца в плохом настроении. Вечером он
созывал  нас всех, включая и работающих на полях. И мы стоя-
ли  на  коленях,  а он говорил о нашем раскаянии и молился о
прощении.  На следующее утро мы вставали до рассвета и соби-
рались  во  дворе.  Когда  восходило солнце, мы пели гимн, а
отец  торжественно  резал двухголового теленка, или цыпленка
с  четырьмя  лапами, или любое другое существо, называющееся
проступком.  Иногда  среди них были гораздо более удивитель-
ные, чем названные.
     Проступки  не  ограничивались  домашним  скотом. Иногда
приносили  стебли  пшеницы  и  других растений, которые отец
разрезал  на  кухонном  столе  в  гневе и стыде. И если дело
ограничивалось  несколькими  рядами  растений,  они сразу же
уничтожались.  Но  если проступком было целое поле, приходи-
лось  ждать  хорошей  погоды и поджигать его, распевая гимн,
пока  оно  горело.  Мне такие события очень нравились. У нас
проступки  встречались  чаще,  чем  у других, потому что мой
отец  был  человек  с острыми глазами, но предположение, что
мы  больше,  чем  другие люди подвержены проступкам, сердило
его  и  причиняло ему боль. Он говорил, что ему тоже не нра-
вится  уничтожать  свой  скот и тратить лишние деньги. Он не
сомневался,  что  если бы наши соседи были бы также набожны,
как  он,  то у них проступки бывали бы гораздо чаще. К сожа-
лению, встречается еще много людей без твердых принципов.
     Итак,  я очень рано узнал, что такое эти проступки. Это
означало  живые  существа,  которые выглядят неправильно, не
так,  как  их  родители.  Иногда  это отклонение было совсем
незначительным,  но,  большее или меньшее, оно было проступ-
ком.  А  если это случалось среди людей, то называлось бого-
хульством.  В  конце  концов,  проступок и богохульство были
особыми терминами, а вместе это называлось отклонение.
     Конечно,  вопрос о проступках был не таким простым, как
может  показаться,  и  когда возникали разногласия, посылали
за  районным  инспектором.  Мой  отец, однако, редко вызывал
инспектора:  он  предпочитал  уничтожать все подозрительное.
Были  люди, которые не одобряли его пунктуальности и говори-
ли,  что  местные отклонения, которые часто встречаются и со
временем  увеличиваются  в числе, могут приветси к улучшению
породы.  Но  мой  отец  не  желал слушать об этом. Благодаря
ему, весь Вакнук носил гордое прозвище Чистого.
     Наш  район  больше не считался окраинным. Тяжелая рабо-
та,  самопожертвование привели к стабильности домашнего ско-
та  и  урожая, которым могли бы позавидовать общины  на вос-
токе.  Теперь нужно было пройти не менее тридцати миль к югу
или  западу,  чтобы  прийти  в дикую страну - так назывались
районы,  где  вероятность  произвести обычное потомство была
менее  пятидесяти процентов. Дикая страна представляла собой
полосу  шириной  в десять миль, местами в двадцать, а дальше
начинались  удивительные  окраины, где не было ничего надеж-
ного,  и где, по словам моего отца, расхаживает дьявол гордо
и  издевается над законами господними. Говорили, что окраины
тоже  различны  по  ширине,  а за ними лежат дурные земли, о
которых  никто не знал ничего определенного. Обычно тот, кто
осмеливался  проникнуть в дурные земли, там и умирал, а один
или два человека, вернувшись обратно, прожили недолго.
     Не  дурные  земли,  а  именно  окраины время от времени
причиняли  нам  беспокойство.  Люди из окраин - они называли
себя  людьми,  хотя  были настоящими отклонениями, правда, у
многих  из  них  отклонение  было  не особенно заметно - эти
люди  очень  бедствовали в своих окраинах, поэтому они часто
совершали  набеги  на  цивилизованные  земли,  похищая скот,
зерно,  одежду, инструменты, оружие, если удавалось, а иног-
да они уводили с собой детей.
     Случайно  небольшие набеги происходили два - три раза в
год,  и на них не обращали особого внимания, конечно, за ис-
ключением  тех,  кто пострадал от них. Обычно нападавшие ус-
певали  убраться вовремя. Но с течением времени цивилизован-
ные  земли  надвигались  на окраины, тем становилось тесно и
все  более голодно. Люди окраин стали совершать более частые
набеги,  они  объединялись в большие организованные отряды и
причиняли большой убыток.
     Когда  мой  отец был ребенком, матери успокаивали и пу-
гали  беспокойных  детей  угрозой:  "веди себя хорошо, или я
позову  старую  Мегги  из окраины. У нее четыре глаза, чтобы
следить  за  тобой, четыре уха, чтобы слушать тебя, и четыре
руки,  чтобы  бить  тебя". Другой угрожающей фигурой был Во-
лосатый  Джек:  "... Он заберет тебя в свою пещеру на окраи-
не,  где живет вся его семья. Они все волосатые и с длинными
хвостами.  Каждое  утро  они  съедают  на завтрак маленького
мальчика,  а  каждый  вечер  на  ужин - маленькую  девочку".
Теперь,  однако,  не только маленькие дети жили в страхе пе-
ред  людьми  из  окраин.  Их существование стало помехой для
всех,  а  их  грабежи  послужили причиной многих обращений к
правительству в Риго.
     Однако  толку  от  этих  обращений было немного. Каждый
следующий  набег  отделяло от предыдущего пять или шесть со-
тен  миль,  и было неясно, что можно предпринять для защиты.
Поэтому  правительство,  расположенное  далеко  от окраин на
востоке,  ограничивалось  выражением  сочувствия и очередным
предупреждением  местной полиции, но в подобных предупрежде-
ниях  не было надобности,  так как все взрослые мужчины  ок-
раинных районов и так состояли в полиции.
     До  сих пор в Вакнуке угрозу со стороны окраин рассмат-
ривали  скорее  как  помеху,  чем серьезную опасность. Самые
опасные  набеги углублялись не более, чем на десять миль, но
теперь,  казалось,  крайняя необходимость гнала людей из ок-
раин,  и  все фермы были настороже. Часто приходилось преры-
вать  работу на полях. Перерывы эти обходились дорого: набе-
ги  вызывали  большое  беспокойство, и никто не был уверен в
своем будущем.
     Большей  частью,  однако, мы вели размеренное, удобное,
разумное  существование...  Наша  семья  была обширна. Отец,
мать,  две  моих  сестры  и дядя Аксель составляли семью, но
кроме  того  были кухарки и работники маслодельни, некоторые
из  них были  замужем за батраками, их дети и, конечно, сами
мужчины-батраки.  Так  что  когда  мы  все вместе собирались
вечером  за  ужином,  нас было больше двадцати. А на молитву
собиралось  еще  больше, так как к нам присоединялись обита-
тели соседних домов со своими женами и детьми.
     Дядя  Аксель был кровным родственником. Он был женат на
одной  из сестер моей матери - Элизабет. Он был моряком, она
уехала  с  ним  на восток, где и умерла в Риго, когда он на-
ходился  в плавании. Из этого последнего плавания он вернул-
ся  калекой.  Он был мастер на все руки, хотя и передвигался
медленно  из-за искалеченной ноги. Поэтому мой отец разрешил
ему жить с нами, это был лучший мой друг.
     В  семье  матери  было пять сестер и два брата. Четверо
сестер  были  родными, а вот младшая сестра и два брата были
сводными.  Хэмна,  старшая  сестра, уехала со своим мужем, и
никто  не  знал о ее судьбе. Эмили, моя мать, была следующей
по  возрасту.  Затем шла Гэррист, вышедшая замуж за владель-
ца  большой  фермы в Кентаке, в пятидесяти милях от нас. За-
тем  Элизабет,  вышедшая замуж за дядю Акселя. Где моя свод-
ная тетка  Лилиан и сводный брат Томас я не знал, но сводный
дядя  Энгус Мортен владел соседней фермой, и около мили наши
фермы  граничили  друг  с другом, что раздражало моего отца,
который  редко  соглашался в чем-нибудь с дядей Энгусом. Его
дочь Розалинда была моей двоюродной сестрой.
     Хотя  Вакнук был самой большой фермой в округе, осталь-
ные  были  устроены  примерно так же. Все они увеличивались,
так  как  с увеличением жизненного уровня росли стада и уро-
жаи.  Каждый  год  расчищались  от  деревьев новые участки и
превращались  в  поля. Леса все более сокращались, пока наша
местность  не превратилась в полностью обжитую и стала похо-
жа на давно возделываемую землю на востоке.
     Можно  утверждать,  что  даже  в Риго в наши дни знали,
где находится Вакнук без взгляда на карту.
     Я  жил на одной из наиболее процветающих ферм процвета-
ющего  района.  Но в возрасте десяти лет я не мог по-настоя-
щему  понять  этого. Мне казалось, что я живу в неудачно ор-
ганизованном  обществе, где всегда работы больше, чем людей.
И  вот в этот вечер я тихо сидел в комнате, пока тихие звуки
не  сказали  мне,  что  близко  ужин, и что я могу выйти без
опасения.
     Я  спустился  вниз,  глядя, как распрягают лошадей. Вот
зазвонил  колокол,  обозначающий время. Раскрылись двери, во
дворе  собирались  люди,  готовясь  к ужину. Я пошел с ними.
Предупреждение  "опасайся мутантов!" Встретило меня, когда я
вошел,  но  оно  было слишком знакомо,