же
близко,  да  и  спрятаться   здесь  негде.  Давай  на   обочину  станем  и
посмотрим...  - Она еще раз потянула  носом. - Скверный какой-то запах, не
то чтобы опасный,  а лучше бы его не было...  А ты, Молчун, неужели ничего
не чуешь?  Ведь так разит,  будто от перепрелого бродила  - стоит горшок у
тебя перед носом,  а в нем перепрелое  бродило с плесенью...  Вон они!  Э,
маленькие, не страшно, ты их сейчас прогонишь... Гу-гу-гу!
     - Помолчи, - сказал Кандид, всматриваясь.
     Сначала ему  показалось,  что  навстречу  ползут  по  тропинке  белые
черепахи.  Потом  он  понял,  что  таких  животных  видеть  ему   еще   не
приходилось. Они были похожи на огромных непрозрачных амеб  или  на  очень
молодых древесных слизней, только у слизней не было ложноножек,  и  слизни
были все-таки побольше. Их было много, они ползли гуськом друг за дружкой,
довольно быстро, ловко выбрасывая вперед ложноножки и переливаясь в них.
     Скоро они оказались совсем близко - белые, блестящие, и  Кандид  тоже
почувствовал резкий незнакомый  запах  и  отступил  с  тропы  на  обочину,
потянув за собой Наву. Слизни-амебы один за другим проползли мимо них,  не
обращая на  них  никакого  внимания.  Их  оказалось  всего  двенадцать,  и
последнего, двенадцатого, Нава,  не  удержавшись,  пнула  пяткой.  Слизень
проворно поджал зад  и  задвигался  скачками.  Нава  пришла  в  восторг  и
кинулась было догнать и пнуть еще разок, но Кандид поймал ее за одежду.
     - Так они же потешные! - сказала Нава. - И  так  ползут,  будто  люди
идут по тропинке... И куда это они, интересно, идут? Наверное, Молчун, они
в ту лукавую деревню идут, они, наверное, оттуда, а теперь возвращаются  и
не знают, что в деревне уже Одержание произошло. Покрутятся возле  воды  и
обратно  пойдут.  Куда  же они,  бедные,  пойдут?  Может,  другую  деревню
искать?..  Эй!  - закричала она.  - Не ходите! Нет уже вашей деревни, одно
озеро там!
     - Помолчи, - сказал Кандид. - Пойдем. Не понимают они  твоего  языка,
не кричи зря.
     Они пошли дальше. После слизней тропинка казалась немного  скользкой.
Встретились и разошлись, подумал Кандид. Встретились и  разминулись.  И  я
уступил дорогу. Я, а не они. Это обстоятельство вдруг показалось ему очень
важным. Они маленькие и беззащитные, а я большой и сильный, но я  сошел  с
тропинки и пропустил, и теперь думаю о них, а они  прошли  и  теперь  уже,
наверное, обо мне не помнят. Потому что в лесу они дома,  и  мало  ли  что
встречается в лесу. Как  в  доме  бывают  тараканы,  клопы,  мокрицы,  или
залетит безмозглая бабочка. Или муха будет биться в  стекло.  А  ведь  это
неправда, что мухи бьются в стекло. Мухи-то  воображают,  что  они  летят,
когда бьются в стекло. А я  воображаю,  что  я  иду.  Только  потому,  что
передвигаю ногами... наверное, смотреть на меня со стороны смешно и... как
это сказать... жалостно... жалко... Как будет правильно...
     - Скоро будет озеро, - сказала Нава. - Пойдем скорее, я хочу  пить  и
есть. Может быть, ты рыбы для меня приманишь...
     Они пошли быстрее.  Начались  заросли  тростника.  Ну  хорошо,  думал
Кандид, на муху я похож. А на  человека  я  похож?  Он  вспомнил  Карла  и
вспомнил, что Карл не был похож на Карла. Очень  может  быть,  подумал  он
спокойно, что я совсем не тот человек, который сколько-то  там  лет  назад
разбился на вертолете. Только тогда непонятно, зачем мне биться о  стекло.
Ведь Карл, наверное, когда с ним случилось это, уже не бился о  стекло.  А
страно будет, когда я выйду к биостанции, и они меня увидят. Хорошо, что я
об этом подумал. Об этом мне нужно много и  основательно  думать.  Хорошо,
что времени еще много и что я еще не скоро выйду к биостанции...
     Тропа раздвоилась. Одна, по-видимому, шла к  озеру,  а  другая  круто
свернула куда-то в сторону. "Не пойдем туда, - сказала Нава, - это  вверх,
а я пить хочу." Тропа становилась все уже, потом превратилась в рытвину  и
окончательно заглохла в зарослях. Нава остановилась.
     - Знаешь Молчун, - сказала она, - а  может,  мы  не  пойдем  к  этому
озеру? Мне это озеро что-то не нравиться, чего-то там не так. По-моему это
даже не озеро, чего-то там еще много, кроме воды...
     - Но вода там есть? - спросил Кандид. - Ты же пить  хотела.  Да  и  я
тоже не прочь...
     Вода есть, -  неохотно  сказала  Нава,  -  но  теплая.  Плохая  вода.
Нечистая... Знаешь что, Молчун, ты здесь постой,  а  то  больно  шумно  ты
ходишь, ничего из-за тебя не слыхать, так ты шумишь, ты постой  и  подожди
меня, а я тебя позову, крикну прыгуном. Знаешь, как прыгун кричит?  Вот  я
прыгуном и крикну. А ты здесь постой или лучше даже посиди...
     Она нырнула в тростники и исчезла. И тогда Кандид обратил внимание на
глухую, ватную тишину, царившую здесь. Не  было  ни  звона  насекомых,  ни
вздохов и сопения болота, ни криков лесного зверья, сырой  горячий  воздух
был неподвижен. Это не была сухая тишина лукавой деревни, там  было  тихо,
как ночью за кулисами театра. А здесь было тихо,  как  под  водой.  Кандид
осторожно присел на корточки,  вырвал  несколько  травинок,  растер  между
пальцами и неожиданно увидел, что земля здесь  должна  быть  съедобна.  Он
выдрал пучок травы с землей и стал есть. Дерн хорошо утолял голод и жажду,
он был прохладен и солоноват на вкус. Сыр, подумал Кандид. Да, сыр...  Что
такое сыр? Сыр швейцарский, сыр плавленый. Сыр со слезой. Странно...
     Потом из тростника бесшумно вынырнула Нава. Она присела рядом и  тоже
стала есть, быстро и аккуратно. Глаза у нее были круглые.
     - Это хорошо, что мы здесь поели, - сказала  она  наконец.  -  Хочешь
посмотреть, что это за озеро? А то я хочу посмотреть еще раз, но мне одной
страшно. Это то самое озеро, про  которое  Колченог  всегда  рассказывает,
только  я  думала,  что  он  выдумывает  или  ему  привиделось,   а   это,
оказывается, правда, хотя мне, может быть, тоже привиделось...
     - Пойдем посмотрим, - сказал Кандид.
     Озеро оказалось шагах в  пятидесяти.  Кандид  и  Нава  спустились  по
топкому дну и раздвинули тростники. Над водой толстым  слоем  лежал  белый
туман. Вода была теплая, даже горячая, но чистая и прозрачная. Пахло едой.
Туман медленно  колыхался  в  правильном  ритме,  и  через  минуту  Кандид
почувствовал, что у него кружится голова. В тумане кто-то был. Люди. Много
людей. Все они были голые и совершенно неподвижно лежали  на  воде.  Туман
ритмично  поднимался  и  опускался,  то  открывая,   то   снова   застилая
изжелта-белые тела, запрокинутые лица, - люди не плавали, люди  лежали  на
воде, как на пляже. Кандида передернуло. "Уйдем отсюда", - прошептал он  и
потянул Наву за руку. Они выбрались на берег и вернулись на тропу.
     - Никакие это не утопленники, - сказала Нава. -  Колченог  ничего  не
разобрал, просто они здесь купались, а тут ударил горячий источник, и  все
они сварились... Очень это страшно, Молчун, - сказала она, помолчав. - Мне
даже говорить об этом не хочется... А как их там много, целая деревня...
     Они дошли до того места, где тропа раздваивалась, и остановились.
     - Теперь вверх? - спросила Нава.
     - Да, - сказал Кандид. - Теперь вверх.
     Они свернули направо и стали подниматься по склону.
     - И все они женщины, - сказала Нава. - Ты заметил?
     - Да, - сказал Кандид.
     - Вот это самое страшное, вот это я никак не  могу  понять.  А  может
быть... - Нава посмотрела на Кандида. - А может  быть,  их  мертвяки  туда
загоняют? Наверное, их мертвяки туда загоняют - наловят по всем  деревням,
пригонят к этому озеру и варят...  Слушай,  Молчун,  зачем  мы  только  из
деревни ушли? Сидели бы в деревне, ничего  бы  этого  никогда  не  видели.
Думали бы, что это Колченог выдумывает, жили бы спокойно,  так  нет,  тебе
вот понадобилось в Город идти... Ну зачем тебе понадобилось в Город идти?
     - Не знаю, - сказал Кандид.



                                    4

     Они лежали в кустах на  самой  опушке  и  сквозь  листву  глядели  на
вершину холма. Холм был пологий и голый, а на вершине  его  шапкой  лежало
облако лилового тумана. Над холмом  было  открытое  небо,  дул  порывистый
ветер и гнал серые тучи, моросил дождь. Лиловый  туман  стоял  неподвижно,
словно никакого ветра не было. Было довольно прохладно,  даже  свежо,  они
промокли, ежились от озноба и стучали зубами, но уйти они уже не могли:  в
двадцати шагах, прямые, как статуи, стояли с широко раскрытыми  ртами  три
мертвяка и тоже смотрели на вершину холма пустыми  глазами.  Эти  мертвяки
подошли пять минут назад. Нава почуяла их  и  рванулась  было  бежать,  но
Кандид зажал ей рот ладонью и  вдавил  ее  в  траву.  Теперь  она  немного
успокоилась, только дрожала крупной дрожью, но уже  не  от  страха,  а  от
холода, и снова смотрела не на мертвяков, а на холм.
     На  холме  и  вокруг  холма  происходило  что-то  странное,  какие-то
грандиозные приливы и отливы. Из леса  с  густым  басовым  гудением  вдруг
вырывались исполинские стаи мух, устремлялись к вершине холма и скрывались
в тумане. Склоны оживали  колоннами  муравьев  и  пауков,  из  кустарников
выливались сотни слизней-амеб, гигантские рои пчел и ос, тучи многоцветных
жуков уверенно проносились под дождем. Поднимался шум, как  от  бури.  Эта
волна поднималась к вершине, всасывалась в  лиловое  облако,  исчезала,  и
тогда вдруг наступала тишина. Холм снова становился  мертвым  и  голым,  а
потом проходило какое-то время, снова поднимался шум  и  гул,  и  все  это
вновь извергалось из тумана и устремлялось в лес. Только слизни оставались
на вершине, но зато вместо них по склонам ссыпались  самые  невероятные  и
неожиданные  животные:  катились  волосатики,  ковыляли  на  ломких  ногах
неуклюжие  рукоеды  и  еще  какие-то  неизвестные,  никогда  не  виданные,
пестрые, многоглазые, голые, блестящие не то звери, не то  насекомые...  И
снова наступала тишина, и снова все повторялось сначала, и опять, и опять,
в пугающем напористом ритме, с  какой-то  неубывающей  энергией,  так  что
казалось, будто это было всегда и всегда будет в том же ритме и с  той  же
энергией... Один раз из тумана со страшным ревом вылез  молодой  гиппоцет,
несколько раз выбегали мертвяки и сразу кидались в лес, оставляя за  собой
белые полосы остывающего пара. А  лиловое  неподвижное  облако  глотало  и
выплевывало, глотало и выплевывало неустанно и регулярно, как машина.
     ...Колченог говорил, что Город стоит на холме. Может быть, это и есть
Город, может быть, это они и называют Городом. Да,  наверное,  это  Город.
Только в чем его смысл? Зачем он? И эта странная  деятельность...  Я  ждал
чего-нибудь в этом роде... Ерунда, ничего такого я не ждал. Я думал только
о хозяевах, а где они здесь - хозяева? Кандид посмотрел на  мертвяков.  Те
стояли в прежних позах, и рты их были все так же раскрыты. Может  быть,  я
ошибаюсь, подумал Кандид. Может быть, они и есть хозяева. Наверное, я  все
время ошибаюсь. Я совсем разучился думать здесь.  Если  у  меня  иногда  и
появляются мысли, то сразу оказывается, что  я  совершенно  неспособен  их
связать... Из тумана не вышел еще  ни  один  слизень.  Вопрос:  почему  из
тумана не вышел еще ни один слизень?.. Нет, не то. Надо по порядку.  Я  же
ищу источник разумной деятельности... Неверно, опять неверно. Меня  совсем
не интересует разумная деятельность. Я просто ищу кого-нибудь,  чтобы  мне
помогли вернуться домой. Чтобы мне помогли  преодолеть  тысячу  километров
леса. Чтобы мне хотя бы сказали,  в  какую  сторону  идти...  У  мертвяков
должны  быть  хозяева,  я  ищу  этих  хозяев,  я  ищу  источник   разумной
деятельности. Он немного приободрился: получалось вполне связно. Начнем  с
самого начала. Все  продумаем  спокойно  и  неторопливо.  Сейчас  не  надо
торопиться, сейчас самое  время  все  продумать  спокойно  и  неторопливо.
Начнем с самого начала.  У  мертвяков  должны  быть  хозяева,  потому  что
мертвяки  -  это  не  люди,  потому  что  мертвяки  -  это  не   животные.
Следовательно мертвяки сделаны. Если они не люди... А почему,  собственно,
они не люди? Он потер лоб. Я  же  уже  решал  этот  вопрос.  Давно  еще  в
деревне. Я его даже два раза решал,  потому  что  в  первый  раз  я  забыл
решение, а сейчас я забыл доказательства.
     Он затряс головой изо всех сил, и Нава тихонько зашипела на него.  Он
затих и некоторое время полежал  неподвижно,  уткнувшись  лицом  в  мокрую
траву.
     ...Почему они не животные - я уже тоже  доказал  когда-то...  Высокая
температура... Да нет, ерунда... Он вдруг с ужасом ощутил, что забыл даже,
как выглядят мертвяки. Он помнил только их раскаленное тело и резкую  боль
в ладонях. Он повернул голову и посмотрел на  мертвяков.  Да.  Думать  мне
нельзя, думать мне противопоказано, и именно сейчас, когда я должен думать
интенсивнее, чем когда-либо. "Пора поесть; ты мне  это  уже  рассказывала,
Нава; послезавтра мы уходим" - вот и все, что мне можно. Но я уже ушел!  И
я здесь! Теперь я пойду в Город. Что бы это ни было - Город. У  меня  весь
мозг зарос лесом. Я ничего не понимаю... Вспомнил. Я шел  в  Город,  чтобы
мне  объяснили  про  все:  про  Одержание,  про  мертвяков,  про   Великое
Разрыхление Почвы, озера с утопленниками... Оказывается,  все  это  обман,
все опять переврали, никому нельзя верить... Я надеялся, что в Городе  мне
объяснят, как добраться до своих, ведь старец  все  время  говорил:  Город
знает все. И не может же быть, чтобы он не знал  о  нашей  биостанции,  об
Управлении. Даже Колченог все время болтает о Чертовых Скалах и о летающих
деревнях... Но разве может лиловое облако что-нибудь объяснить?  Это  было
бы страшно, если бы хозяином оказалось лиловое облако. А почему "было бы"?
Уже сейчас страшно! Это же  напрашивается,  Молчун:  лиловый  туман  здесь
везде хозяин, разве я не помню? Да и не туман это вовсе... Так вот  в  чем
дело, вот почему людей загнали, как зверей, в чащи, в  болота,  утопили  в
озерах: они были слишком слабы, они не поняли, а если и поняли, то  ничего
не могли сделать, чтобы помешать. Когда я еще не был загнан, когда  я  еще
был  дома,  кто-то  доказывал  очень  убедительно,   что   контакт   между
гуманоидным разумом и негуманоидным невозможен. Да, он невозможен. Конечно
же, он невозможен. И теперь никто мне не скажет, как  добраться  до  дома.
Мой контакт с людьми тоже невозможен, и я могу это доказать.  Я  еще  могу
увидеть Чертовы Скалы, говорят их можно увидеть иногда, если забраться  на
подходящее дерево и если это будет подходящий сезон, только нужно  сначала
найти  подходящее  дерево,  нормальное  человеческое  дерево.  Которое  не
прыгает. И не отталкивает. И не старается уколоть в глаз. И все равно  нет
такого дерева, с которого я мог  бы  увидеть  биостанцию...  Биостанцию?..
Би-о-стан-ци-ю. Я забыл, что такое биостанция.
     Лес снова загудел, зажужжал, затрещал,  зафыркал,  снова  к  лиловому
куполу ринулись полчища мух и муравьев. Одна туча прошла над их  головами,
и кусты засыпало дохлыми и  слабыми,  неподвижными  и  едва  шевелящимися,
помятыми в тесноте роя. Кандид ощутил неприятное жжение в руке и поглядел.
Локоть его, упертый в рыхлую землю, оплели нежные  нити  грибницы.  Кандид
равнодушно растер их ладонью. А Чертовы Скалы -  это  мираж,  подумал  он,
ничего этого нет. Раз они рассказывают про Чертовы Скалы - значит, все это
вранье, значит, ничего этого нет,  и  теперь  я  уже  не  знаю,  зачем  я,
собственно, сюда пришел...
     Сбоку раздался знакомый устрашающий  храп.  Кандид  повернул  голову.
Сразу из-за семи деревьев на холм тупо глядел матерый  гиппоцет.  Один  из
мертвяков вдруг  ожил,  вывернулся  и  сделал  несколько  шагов  навстречу
гиппоцету. Снова раздался храп, треснули  деревья,  и  гиппоцет  удалился.
Мертвяков даже гиппоцеты боятся, подумал Кандид. Кто же их не боится?  Где
бы их найти, которые не боятся?.. Мухи ревут. Глупо,  нелепо.  Мухи-ревут.
Осы ревут...
     - Мама!.. Прошептала вдруг Нава. - Мама идет...
     Она стояла на четвереньках и глядела через плечо.  Лицо  ее  выражало
огромное изумление и недоверие. И Кандид увидел  что  из  леса  вышли  три
женщины и, не замечая мертвяков, направились к подножию холма.
     - Мама! - завизжала Нава не своим голосом, перепрыгнула через Кандида
и понеслась им наперерез. Тогда Кандид тоже вскочил, и ему показалось, что
мертвяки совсем рядом, что он чувствует жар их тел.
     Трое, подумал  он.  Трое...  Хватило  бы  и  одного.  Он  смотрел  на
мертвяков. Тут мне и конец, подумал он. Глупо. Зачем они сюда  приперлись,
эти тетки? Ненавижу баб, из-за них всегда что-нибудь не так.
     Мертвяки закрыли рты, головы  их  медленно  поворачивались  вслед  за
бегущей Навой. Потом они разом шагнули  вперед,  и  Кандид  заставил  себя
выскочить из кустов им навстречу.
     - Назад! - закричал он женщинам не оборачиваясь. - Уходите! Мертвяки!
     Мертвяки были огромные, плечистые, без единой  царапины,  без  единой
заусеницы. Невероятно длинные руки их касались травы.  Не  спуская  с  них
глаз, Кандид остановился у них на дороге.  Мертвяки  смотрели  поверх  его
головы и с уверенной неторопливостью надвигались на него,  а  он  пятился,
отступал, все оттягивая неизбежное начало и  неизбежный  конец,  борясь  с
нервной тошнотой и никак не  решаясь  остановиться.  Нава  за  его  спиной
кричала: "Мама! Это я. Да мама же!" Глупые  бабы,  почему  они  не  бегут?
Обмерли от страха? Остановись, говорил он  себе,  остановись  же!  Сколько
можно пятиться? Он не мог остановиться. Там же Нава, думал он. И эти дуры.
Толстые сонные равнодушные дуры... И Нава... А  какое  мне  до  них  дело,
думал он. Колченог бы уже давно удрал на своей ноге, а Кулак и подавно.  А
я должен остановиться. Несправедливо. Но  я  должен  остановиться!  А  ну,
остановись!.. Он не мог остановиться, и презирал себя  за  это,  и  хвалил
себя за это, и ненавидел себя за это, и продолжал пятиться.
     Остановились мертвяки. Сразу, как по команде. Тот, что  шел  впереди,
так и застыл с поднятой ногой, а потом медленно, словно в нерешительности,
опустил ее в траву. Рты их снова вяло раскрылись, и головы  повернулись  к
вершине холма. Кандид все еще  пятясь,  оглянулся.  Нава,  дрыгая  ногами,
висла на шее у одной из женщин, та, кажется, улыбалась и пошлепывала ее по
спине. Другие две женщины спокойно стояли рядом и смотрели на нее.  Не  на
мертвяков, не на холм. И даже не на Кандида  -  чужого  заросшего  мужика,
может быть, вора. А мертвяки стояли неподвижно,  как  древние  примитивные
изваяния, словно ноги их вросли в землю, словно во всем лесу  не  осталось
ни одной женщины, которую нужно хватать и тащить куда-то, куда  приказано,
и из-под ног их, как дым жертвенного огня, поднимались столбы дыма.
     Тогда Кандид  повернулся  и  пошел  к  женщинам.  Даже  не  пошел,  а
потащился, не уверенный ни в чем, не веря больше ни глазам, ни  слуху,  ни
мыслям. Под черепом ворочался болезненный клубок, и все  тело  ныло  после
предсмертного напряжения.
     - Бегите, - сказал он еще издали. - Бегите, пока не поздно, что же вы
стоите? - Он уже знал, что говорит бессмыслицу, но это была инерция долга,
и  он  продолжал  машинально  бормотать:   -  Мертвяки  здесь,  бегите,  я
задержу...
     Они не обратили на него внимания. Не то чтобы они не слышали  или  не
видели его - молоденькая девушка, совсем юная, может быть  всего  года  на
два старше Навы, совсем еще тонконогая, оглядела его  и  улыбнулась  очень
приветливо, -  но  он  ничего  не  значил  для  них,  словно  был  большим
приблудным псом, какие бегают  повсюду  без  определенной  цели  и  готовы
часами торчать возле людей, ожидая неизвестно чего.
     - Почему вы не бежите? - тихо сказал Кандид. Он уже не ждал ответа, и
ему не ответили.
     - Ай-яй-яй, - говорила беременная женщина, смеясь и качая головой.  -
И кто бы мог подумать? Могла бы ты подумать? - спросила она девушку. - И я
нет. Милая моя, - сказала она Навин