ажал, и еще тебя мне не отдали... А
ты, когда бежишь, ты ртом дыши, ты зря носом дышишь, и  разговаривать  еще
хорошо при этом, а то ты так скоро запыхаешься, тут еще долго  бежать,  мы
еще мимо ос не пробегали, вот где нам быстро бежать придется, хотя,  может
быть, с тех пор осы оттуда ушли... Это той самой деревни осы были, а в той
деревне,  Колченог  говорит,  вроде  бы  людей  уже  давно  нет,  там  уже
Одержание, говорит, произошло, так что людей совсем  не  осталось...  Нет,
Молчун, это я вру, это он про другую деревню говорил...
     Кандид перешел на второе дыхание, бежать стало легче. Теперь они были
в самой гуще, в самых зарослях. Так глубоко Кандид забирался  только  один
раз, когда попытался оседлать мертвяка, чтобы  добраться  на  нем  до  его
хозяев, мертвяк понес галопом, он был  раскален,  как  кипящий  чайник,  и
Кандид в конце концов потерял сознание от боли и сорвался с него в  грязь.
Он долго потом мучился ожогами на ладонях и на груди...
     Становилось все  темнее.  Неба  уже  не  было  видно  совсем,  духота
усиливалась. Зато становилось все меньше открытой воды, появились  могучие
заросли красного и белого  моха.  Мох  был  мягкий,  прохладный  и  сильно
пружинил, ступать по нему было приятно.
     - Давай... отдохнем... - просипел Кандид.
     - Нет, что ты, Молчун, - сказала Нава. - Здесь нам  отдыхать  нельзя.
От этого моха надо поскорее подальше, это мох опасный.  Колченог  говорил,
что это и не мох вовсе, это животное такое лежит, вроде паука, ты  на  нем
заснешь и больше уже никогда не проснешься, вот какой это  мох,  пусть  на
нем воры отдыхают, только они, наверное, знают, что нельзя, а то  было  бы
хорошо...
     Она посмотрела на Кандида и все-таки перешла на шаг. Кандид дотащился
до ближайшего дерева, привалился к нему спиной, затылком, всей тяжестью  и
закрыл глаза. Ему очень хотелось сесть, упасть, но он боялся.  Он  твердил
про себя: ведь наверняка же врут, и про мох врут. Но все-таки  он  боялся.
Сердце билось, как бешеное, ног словно  бы  и  не  было  вовсе,  а  легкие
лопались и болезненно растекались в груди при каждом вздохе,  и  весь  мир
был скользкий и соленый от пота.
     - А если они нас догонят? - услыхал он словно сквозь вату голос Навы.
- Что мы будем делать, Молчун, когда они нас  догонят?  Что-то  ты  совсем
никуда негодным стал, ты ведь, наверное, драться больше не сможешь, а?
     Он хотел сказать: смогу, но только пошевелил губами. Воров он  больше
не  боялся.  Он  вообще  больше  ничего  не  боялся.  Он   боялся   только
пошевелиться и боялся лечь в мох. Все-таки это был лес, что бы там они  ни
врали, это был лес, это-то он помнил хорошо, этого он не забывал  никогда,
даже когда забывал все все остальное.
     - Вот у тебя даже и палки теперь нет, -  говорила  Нава.  -  Поискать
что-ли тебе палку, Молчун? Поискать?
     - Нет, - пробормотал он. - Не надо... Тяжелая...
     Он открыл глаза и прислушался. Воры были близко, слышно было, как они
пыхтят и топают в зарослях, и  в  этом  топоте  не  чувствовалось  никакой
бойкости - ворам тоже было тяжело.
     - Пошли дальше, - сказал Кандид.
     Они миновали полосу  белого  опасного  моха,  потом  полосу  красного
опасного моха, снова началось мокрое болото с неподвижной густой водой, по
которой пластались исполинские бледные цветы с неприятным мясным  запахом,
а из каждого цветка выглядывало серое крапчатое животное  и  провожало  их
глазами на стебельках.
     - Ты, Молчун, шлепай посильнее, - деловито  говорила  Нава,  -  а  то
присосется кто-нибудь, потом ни за что не оторвешь, ты не думай,  что  раз
тебе прививку сделали, так теперь уж и не присосется, еще как  присосется.
Потом, оно, конечно, сдохнет, но тебе-то от этого не легче...
     Болото вдруг кончилось, и местность стала круто повышаться. Появилась
высокая полосатая трава с острыми  режущими  краями.  Кандид  оглянулся  и
увидел воров. Почему-то они остановились. Почему-то они стояли по колено в
болоте, опираясь на  дубины,  и  смотрели  им  вслед.  Выдохлись,  подумал
Кандид, тоже выдохлись. Один из воров  поднял  руку,  сделал  приглашающий
жест и крикнул:
     - Давайте спускайтесь, чего же вы?
     Кандид отвернулся и пошел за Навой. После  трясины  идти  по  твердой
земле казалось совсем легко, даже в гору. Воры что-то кричали - в  два,  а
потом в три голоса. Кандид оглянулся в  последний  раз.  Воры  по-прежнему
стояли в болоте, в грязи, полной пиявок, даже не  вышли  на  сухое  место.
Увидев  что  он  оглянулся,  они  отчаянно  замахали  руками  и  наперебой
закричали снова; понять было трудно.
     -  Назад!  -  кричали  они,  кажется.  -  Наза-ад!..  Не  тро-онем!..
Пропадете, дураки-и-и!..
     Не так просто, подумал Кандид со злорадством, сами вы дураки,  так  я
вам и поверил. Хватит с меня - верить... Нава уже скрылась за деревьями, и
он поспешил за нею.
     - Назад идите-е-е!.. Отпусти-и-им!.. - ревел вожак.
     Не очень-то они выдохлись, если так орут, мельком  подумал  Кандид  и
сразу стал  думать,  что  теперь  надо  отойти  подальше,  а  потом  сесть
отдохнуть и поискать на себе пиявок и клещей.



                                    3

     Деревня была очень странная. Когда они вышли из  леса  и  увидели  ее
внизу, в котловине, их поразила тишина. Тишина была такая, что они даже не
обрадовались. Деревня была треугольная, и большая поляна, на  которой  она
стояла, тоже была треугольная - обширная глиняная проплешина  без  единого
куста, без единой травинки, словно выжженная, а потом вытоптанная,  совсем
темная, совсем темная, отгороженная от  неба  сросшимися  кронами  могучих
деревьев.
     - Не нравится мне эта деревня, - заявила Нава. - Здесь, наверное, еды
не допросишься. Какая здесь может быть еда, если у них и  поля  даже  нет,
одна голая глина. Наверное, это охотники,  они  всяких  животных  ловят  и
едят, тошнит даже, как подумаешь...
     - А может быть, это мы в чудакову деревню попали? - спросил Кандид. -
Может быть, это Глиняная поляна?
     - Какая же это чудакова  деревня?  Чудакова  деревня  -  деревня  как
деревня, как наша деревня, только в ней чудаки  живут...  А  здесь  смотри
какая тишь, и людей не видно, и ребятишек, хотя ребятишки, может быть, уже
спать легли... И почему это тут людей не видно, Молчун?  Давай  мы  в  эту
деревню не пойдем, очень она мне не нравится...
     Солнце садилось, и деревня, внизу погружалась в сумерки. Она казалась
очень пустой, но не запущенной,  не  заброшенной  и  покинутой,  а  именно
пустой, ненастоящей, словно это была не деревня, а декорация. Да,  подумал
Кандид, наверное, нам не стоит туда идти, только ноги вот болят,  и  очень
хочется под крышу. И поесть что-нибудь. И ночь наступает... Надо же, целый
день блуждали по лесу, даже Нава устала, висит на руке и не отпускает.
     - Ладно, - сказал он нерешительно. - Давай не пойдем.
     - Не пойдем, не пойдем, - сказала Нава. - А когда мне  есть  хочется?
Сколько же можно не есть? Я с утра ничего не ела... И воры твои эти...  От
них знаешь какой аппетит? Нет, мы давай с тобой туда спустимся, поедим,  а
если нам там не понравится, тогда сразу уйдем. Ночь сегодня теплая  будет,
без дождя... Пойдем, что ты стоишь?
     Сразу же на окраине их окликнули. Рядом с первым  домиком,  прямо  на
серой земле, сидел серый почти совсем не одетый человек.  Его  было  плохо
видно в сумерках, он почти сливался с землей, и Кандид различил только его
силуэт на фоне белой стены.
     - Вы куда? - спросил человек слабым голосом.
     - Нам нужно переночевать, - сказал Кандид. - А  утром  нам  нужно  на
Выселки. Мы дорогу потеряли. Убегали от воров и дорогу потеряли.
     - Это вы, значит, сами пришли?  -  сказал  человек  вяло.  -  Это  вы
молодцы, хорошо сделали... Вы заходите, заходите, а  то  работы  много,  а
людей что-то совсем мало осталось... - Он еле  выговаривал  слова,  словно
засыпал. - А работать нужно... очень нужно. Работать... очень...
     - Ты нас не покормишь? - спросил Кандид.
     -  У  нас  сейчас...  -  Человек  произнес  несколько  слов,  которые
показались Кандиду знакомыми, хотя он  знал,  что  никогда  их  раньше  не
слыхал. - Это хорошо, что мальчик пришел, потому что  мальчик...  -  И  он
опять заговорил непонятно, странно.
     Нава потянула Кандида, но Кандид с досадой выдернул руку.
     - Я тебя не понимаю, - сказал он человеку, стараясь хоть  рассмотреть
его получше. - Ты мне скажи, еда у тебя найдется?
     - Вот если бы трое... - сказал человек.
     Нава потащила Кандида прочь изо всех сил, и они отошли в сторону.
     - Больной он, что ли? - сказал Кандид сердито. - Ты  поняла,  что  он
там бормочет?
     - Что ты с ним разговариваешь? - шепотом спросила Нава. - У  него  же
нет лица! Как с ним можно говорить, когда у него нет лица?
     - Почему нет лица? - удивился Кандид и оглянулся. Человека  видно  не
было: то ли он ушел, то ли растворился в сумерках.
     - А так, - сказала Нава. - Глаза есть, рот есть, а лица нету... - Она
вдруг прижалась к нему. - Он как мертвяк, - сказала она. -  Только  он  не
мертвяк, от него пахнет, но весь он - как мертвяк... Пойдем в какой-нибудь
другой дом, только еды мы здесь не достанем, ты не надейся.
     Она подтащила его к следующему дому, и они заглянули  внутрь.  Все  в
этом доме было непривычное, не  было  постелей,  не  было  запахов  жилья,
внутри было пусто, темно, неприятно. Нава понюхала воздух.
     - Здесь вообще никогда не было еды, - сказала она с отвращением. -  В
какую-то ты меня глупую деревню привел, Молчун. Что мы здесь будем делать?
Я таких деревень никогда в жизни не видела. И дети тут  не  кричат,  и  на
улице никого нет.
     Они пошли дальше. Под ногами была  прохладная  тонкая  пыль,  они  не
слышали даже собственных шагов, и в лесу  не  ухало  и  не  булькало,  как
обычно по вечерам.
     - Странно он  как-то  говорил,  -  сказал  Кандид.  -  Я  вот  сейчас
вспоминаю, и словно я слышал уже когда-то такую речь. А когда,  где  -  не
помню...
     - И я тоже не помню, -  сказала  Нава,  помолчав.  -  А  ведь  верно,
Молчун, я тоже слыхала такие слова, может быть, во сне, а может быть, и  в
нашей деревне, не в той, где мы сейчас с тобой живем, а в  другой,  где  я
родилась, только тогда это должно быть очень давно, потому что я была  еще
очень маленькая, с  тех  пор  все  позабыла,  а  сейчас  как  будто  бы  и
вспомнила, но никак не могу вспомнить по-настоящему.
     В следующем доме они увидели человека, который лежал прямо на полу  у
порога и спал. Кандид нагнулся над ним, потряс его за плечо, но человек не
проснулся. Кожа у него была влажная и холодная,  как  у  амфибии,  он  был
жирный мягкий и мускулов у него почти не осталось, а губы его  в  полутьме
казались черными и маслено блестели.
     - Спит, - сказал Кандид, поворачиваясь к Наве.
     - Как же спит, - сказала Нава, - когда он смотрит?
     Кандид снова нагнулся  над  человеком,  и  ему  показалось,  что  тот
действительно смотрит, чуть-чуть приоткрыв веки. Но только показалось.
     - Да нет, спит он, - сказал Кандид. - Пойдем.
     Против обыкновения Нава промолчала.
     Они дошли до середины деревни, заглядывая в каждый дом,  и  в  каждом
доме они видели спящих. Все спящие были жирные потные мужчины, не было  ни
одной женщины, ни одного ребенка. Нава совсем замолчала,  и  Кандиду  тоже
было  не  по  себе.  У  спящих  раскатисто  бурчало  в  животах,  они   не
просыпались, но почти каждый раз, когда Кандид оглядывался на них,  выходя
на улицу, ему  казалось,  что  они  провожают  его  короткими  осторожными
взглядами.  Совсем  стемнело,  в  просветы  между   ветвями   проглядывало
пепельное от луны небо, и Кандид снова подумал, что все это  жутко  похоже
на декорации в хорошем театре. Но он чувствовал, что  устал  до  последней
степени, до  полного  безразличия.  Ему  хотелось  сейчас  только  одного:
прилечь где-нибудь под  крышей  (чтобы  не  свалилось  на  сонного  сверху
какая-нибудь ночная гадость), пусть прямо на жестком утоптанном  полу,  но
лучше все-таки в пустом доме, а не с этими подозрительными  спящими.  Нава
совсем повисла на руке.
     - Ты не бойся, - сказал Кандид. - Бояться здесь совершенно нечего.
     - Что ты говоришь? - спросила она сонно.
     - Я говорю: не бойся, они же тут все полумертвые, я  их  одной  рукой
раскидаю.
     - Никого я не боюсь, - сказала Нава сердито. - Я устала и хочу спать,
раз уж ты есть не даешь. А ты все ходишь и ходишь, из дома в дом, из  дома
в дом, надоело даже, ведь во всех домах все одинаково, все люди уже лежат,
отдыхают, и только мы с тобой бродим...
     Тогда Кандид решился и зашел в первый же  попавшийся  дом.  Там  было
абсолютно темно. Кандид прислушался, пытаясь понять, есть здесь кто-нибудь
или нет, но услыхал только сопение Навы, уткнувшейся лбом ему  в  бок.  Он
ощупью нашел стену, пошарил руками, сухо ли на полу, и лег, положив голову
Навы себе на живот. Нава уже спала. Не пожалеть бы, подумал  он,  нехорошо
здесь...  ну,  всего одну  ночь...  и дорогу спросить...  днем-то  они  не
спят... в крайнем случае - на болото, воры ушли... а если и не ушли... как
там ребята на Выселках?.. Неужели опять послезавтра?.. Нет  уж,  завтра...
Завтра...
     Он проснулся от света и подумал, что это луна.  В  доме  было  темно,
лиловатый свет падал в окно и в дверь. Ему стало интересно, как  это  свет
луны может падать сразу  и  в  окно  и  в  дверь  напротив,  но  потом  он
догадался, что он в лесу, и настоящей луны здесь быть не может, и  тут  же
забыл об этом, потому что в полосе  света,  падающего  из  окна,  появился
силуэт человека. Человек стоял здесь, в доме, спиной к Кандиду, и глядел в
окно, и по силуэту видно было, что он  стоит,  заложив  руки  за  спину  и
наклонив голову, как никогда не стоят лесные жители -  им  просто  незачем
так стоять - и как любил стоять у  окна  лаборатории  во  время  дождей  и
туманов, когда нельзя было работать, Карл Этингоф, и он  отчетливо  понял,
что это и есть Карл Этингоф, который когда-то  отлучился  с  биостанции  в
лес, да так больше и не вернулся и  был  отдан  в  приказ  как  без  вести
пропавший. Он задохнулся от волнения и  крикнул:  "Карл!".  Карл  медленно
повернулся, лиловый свет пошел по его лицу, и Кандид увидел,  что  это  не
Карл, а какой-то незнакомый местный человек, он неслышно подошел к Кандиду
и нагнулся над ним, не размыкая рук за спиной,  и  лицо  его  стало  видно
совершенно отчетливо, изможденное безбородое  лицо,  решительно  ничем  не
напоминающее лицо Карла. Он не произнес  ни  слова  и,  кажется,  даже  не
увидел Кандида, выпрямился и пошел к двери, по прежнему сутулясь, и, когда
он перешагивал через порог, Кандид понял, что это все-таки Карл, вскочил и
выбежал за ним следом.
     За дверью он остановился и оглядел улицу, стараясь унять  болезненную
нервную дрожь, охватившую вдруг его. Было очень светло, потому  что  низко
над деревней висело лиловое светящееся небо, все дома выглядели совсем уже
плоскими и совсем  ненастоящими,  а  наискосок  на  другой  стороне  улицы
возвышалось длинное диковинное строение, каких в лесу не бывает,  и  возле
него двигались люди. Человек, похожий на Карла, шел один к этому строению,
приблизился к толпе и смешался с нею, исчез в ней, как будто его никогда и
не было. Кандид тоже хотел подойти к строению, но почувствовал, что ноги у
него ватные и он совсем не может идти. Он удивился, как это он  еще  может
стоять на таких ногах; боясь упасть, он хотел ухватиться за что-нибудь, но
ухватиться было не за что, его окружала пустота.
     "Карл, - бормотал он, шатаясь, -  Карл,  вернись!"  Он  повторил  эти
слова несколько раз, а потом в отчаянии громко выкрикнул их, но никто  его
не услышал, потому что в то же мгновение раздался  гораздо  более  громкий
крик, жалкий и дикий, откровенный плач боли, так что зазвенело в ушах, так
что слезы навернулись на глаза, и почему-то он  сразу  понял,  что  кричат
именно в этом длинном строении, может быть потому, что больше кричать было
негде. "Где Нава? - закричал он. - Девочка моя, где  ты?"  Он  понял,  что
сейчас потеряет ее, что  настала  эта  минута,  что  сейчас  потеряет  все
близкое ему, все, что привязывает его к жизни, и  он  останется  один.  Он
повернулся, чтобы броситься обратно в дом, и увидел Наву, которая, откинув
голову, медленно падала навзничь, и он подхватил ее и поднял, не  понимая,
что с ней происходит. Голова ее была откинута, и ее  открытое  горло  было
перед его глазами, то место, где у всех людей ямочка между ключицами, а  у
Навы было две таких ямочки, и он больше никогда их не увидит. Ведь плач не
прекратился, и он понимал, что ему нужно туда, где кричат. Он-то знал, что
это настоящий подвиг, ведь он сам отнесет ее туда, но он знал  также,  что
для них это  никакой  не  подвиг,  а  совершенно  естественная  нормальная
процедура, потому что они не понимали, что это значит - держать  на  руках
дочь, теплую и единственную, и самому нести ее туда, где плачут.
     Крик оборвался. Кандид увидел, что стоит уже  перед  самым  строением
среди этих людей, перед квадратной черной дверью, и он  попытался  понять,
что он здесь делает с Навой на руках, но не успел, потому  что  из  черной
квадратной двери вышли две женщины и с ними Карл, все трое  нахмуренные  и
недовольные, и остановились, разговаривая.  Он  видел,  как  шевелятся  их
губы, и догадывался, что они спорят, что они раздражены, но он не  понимал
слов, только раз он уловил полузнакомое  слово  "хиазма".  Потом  одна  из
женщин не прекращая разговора, повернулась к толпе и сделала жест,  словно
приглашая всех войти в строение. Кандид сказал: "Сейчас,  сейчас..."  -  и
еще крепче прижал к себе Наву. Снова раздался  громкий  плач,  все  вокруг
зашевелились, жирные люди стали обнимать друг друга,  прижиматься  друг  к
другу, гладить и ласкать друг друга, глаза их  были  сухи  и  губы  плотно
сжаты, но это они плакали и кричали, прощаясь,  потому  что,  оказывается,
это были мужчины и женщины, и  мужчины  прощались  с  женщинами  навсегда.
Никто не решался пойти первым, и тогда первым пошел Кандид, потому что  он
был мужественный человек, потому что он знал, что такое "надо", потому что
он знал, что все равно ничто не поможет. Но Карл взглянул на него  и  едва
заметно мотнул головой в сторону, и ему стало невыносимо жутко, потому что
это был все-таки не Карл, но он понял и попятился, толкая спиной мягкое  и
скользкое. И когда Карл снова мотнул головой, он повернулся, вскинул  Наву
на плечо и по пустой освещенной  улице,  как  во  сне  побежал  на  мягких
подгибающихся ногах, не слыша за собой топота преследователей.
     Он опомнился, ударившись о дерево. Нава вскрикнула, и он  опустил  ее
на землю. Под ногами была трава.
     Отсюда была  видна  вся  деревня.  Над  деревней  лиловым  светящимся
конусом стоял туман, и  дома  казались  размытыми,  и  размытыми  казались
фигурки людей.
     - Что-то я ничего не помню, -  проговорила  Нава.  -  Почему  это  мы
здесь? Мы ведь уже спать легли. Или это мне все снится?
     Кандид поднял ее и понес дальше, дальше,  дальше,  продираясь  сквозь
кусты, путаясь в траве, пока вокруг не стало совсем темно. Тогда он прошел
еще немного, снова опустил Наву на землю и сел рядом. Вокруг была  высокая
теплая трава, сырости совсем не чувствовалось, никогда еще в лесу  Кандиду
не попадалось такое сухое благодатное место. Голова у него болела,  и  все
время клонило в сон, не хотелось ни о  чем  думать,  было  только  чувство
огромного облегчения оттого, что он собирался сделать что-то ужасное и  не
сделал.
     - Молчун, - сказала Нава сонным  голосом,  -  ты  знаешь,  Молчун,  я
все-таки вспомнила, где я слыхала  раньше  такую  речь.  Это  ты  так  сам
говорил, Молчун, когда еще был без памяти. Слушай, Молчун, а может, ты  из
этой деревни родом? Может, ты просто забыл?  Ты  ведь  очень  больной  был
тогда, М