тящими  куполами  поднимались
липкие шляпки гигантских  болотных  поганок,  иногда  возле  самой  дороги
попадались покинутые раздавленные дома водяных  пауков.  Что  делается  на
болотах, с дороги увидеть было трудно: из плотного переплетения  древесных
крон над головой свешивались и уходили в топь торопливыми корнями  мириады
толстых зеленых колонн, канатов, зыбких, как паутина нитей - жадная наглая
зелень стояла стеной, похожей на  туман,  скрывала  все,  кроме  звуков  и
запахов. Время от времени в желто-зеленом сумраке что-то  обрывалось  и  с
протяжным шумом падало, раздавался густой жирный всплеск, болото вздыхало,
урчало, чавкало, и снова наступала тишина, а минуту спустя сквозь  зеленую
завесу на дорогу выбиралась утробная вонь потревоженной бездны.  Говорили,
что по этим бездонным местам человек пройти не  может,  но  зато  мертвяки
ходят везде, на то они и мертвяки - не  принимает  их  болото.  На  всякий
случай Кандид  выломал  себе  дубину,  не  потому  что  боялся  мертвяков,
мертвяки мужчине, как правило, не опасны, но о  лесной  и  болотной  жизни
ходили всякие слухи, и некоторые из них при  всей  своей  нелепости  могли
оказаться верными.
     Он отошел от деревни шагов на пятьсот, когда  его  нагнала  Нава.  Он
остановился.
     - Ты почему без меня  ушел?  -  спросила  Нава  немного  запыхавшимся
голосом. - Я же тебе говорила, что я с тобой уйду, я одна в  этой  деревне
не останусь, нечего мне одной там делать, там меня никто и не любит, а  ты
мой муж, ты должен меня взять с собой, это еще ничего не значит, что у нас
нет детей, все равно ты мой муж, а я твоя жена, а дети у нас с  тобой  еще
появятся... Просто я  честно  тебе  скажу,  я  пока  еще  не  хочу  детей,
непонятно мне, зачем они и что мы с ними будем делать... Мало ли  что  там
староста говорит или этот твой старец, у нас в деревне совсем не так было:
кто хочет у того дети, а кто не хочет, у того их нет...
     - А ну вернись домой, - сказал Кандид. - Откуда это ты взяла,  что  я
ухожу? Я же на Выселки, я же к обеду буду дома...
     - Вот и хорошо, вот я с тобой и пойду, а к обеду мы вместе  вернемся,
обед у меня со вчерашнего дня готов, я его так спрятала, что его даже этот
твой старик не найдет...
     Кандид пошел дальше. Спорить было бесполезно,  пусть  идет.  Он  даже
повеселел, ему  захотелось  с  кем  нибудь  сцепиться,  помахать  дубиной,
сорвать  на  ком-нибудь  тоску  и  злость,  и  бессилие,  накопленное   за
сколько-то там лет. На ворах. Или на  мертвяках  -  какая  разница?  Пусть
девчонка идет. Тоже мне, жена, детей она  не  хочет.  Он  размахнулся  как
следует, ахнул дубиной по сырой коряге  у  обочины  и  чуть  не  свалился:
коряга распалась в труху, и дубина проскочила сквозь нее, как сквозь тень.
Несколько юрких серых животных выскочили и, булькнув,  скрылись  в  темной
воде.
     Нава скакала рядом, то забегая вперед, то отставая. Время от  времени
она брала Кандида за руку обеими руками и повисала на нем очень довольная.
Она говорила об обеде, который так ловко спрятала от старца,  о  том,  что
обед могли бы съесть дикие муравьи,  если  бы  она  не  сделала  так,  что
муравьям до него в жизни не добраться, о том, что  разбудила  ее  какая-то
вредная муха и что, когда она вчера засыпала, он, Молчун, уже храпел, а во
сне бормотал непонятные слова, и откуда это ты такие слова знаешь, Молчун,
просто удивительно, никто у нас в деревне таких слов  не  знает,  один  ты
знаешь, и всегда знал, даже когда совсем больной был, и то знал...
     Кандид слушал и не слушал, привычный нудный гул отдавался  у  него  в
мозгу, он шагал и тупо думал о том, почему он ни о чем  не  может  думать,
может, это  от  бесконечных  прививок,  которыми  только  и  занимаются  в
деревне, когда не занимаются болтовней, а  может,  еще  от  чего-нибудь...
Может быть,  это  сказывается  весь  дремотный,  даже  не  первобытный,  а
попросту растительный образ жизни, который он  ведет  с  тех  незапамятных
времен, когда вертолет на полной скорости  влетел  в  невидимую  преграду,
перекосился, поломал винты и камнем рухнул в  болота...  Вот  тогда  меня,
наверное, и выбросило из кабины, подумал он. Ударило обо  что-то  головой,
так я больше и не оправился... а если б не выбросило, то  я  бы  утонул  в
болоте вместе с машиной, так что это еще хорошо, что меня выбросило... Его
вдруг осенило,  что  все  это  -  умозаключения,  и  он  обрадовался;  ему
казалось, что он  давно  потерял  способность  к  умозаключениям  и  может
твердить только одно: послезавтра, послезавтра...
     Он глянул на Наву. Девчонка висела у него  на  левой  руке,  смотрела
снизу вверх и азартно рассказывала:
     - Тут все они сбились в кучу, и стало страшно жарко, ты знаешь  ведь,
какие они горячие, а луны в ту ночь  совсем  не  было.  Тогда  мама  стала
подталкивать меня тихонько, и я  проползла  на  четвереньках  у  всех  под
ногами, и мамы уж больше мне видеть не привелось...
     - Нава, - сказал Кандид, - опять ты мне эту историю рассказываешь. Ты
мне ее уже двести раз рассказывала.
     - Ну так и  что  же?  -  сказала  Нава,  удивившись.  -  Ты  какой-то
странный, Молчун. Что же мне тебе еще рассказывать?  Я  больше  ничего  не
помню и не знаю. Не стану же я  тебе  рассказывать,  как  мы  с  тобой  на
прошлой неделе рыли погреб, ты же это и сам все видел. Вот если бы я  рыла
погреб с кем-нибудь другим, с Колченогом, например, или  с  Болтуном...  -
Она вдруг остановилась. - А знаешь, Молчун, это даже  интересно.  Расскажи
ты мне, как мы с тобой на прошлой неделе рыли погреб,  мне  еще  никто  об
этом не рассказывал, потому что никто не видел...

     Кандид опять отвлекся. Медленно покачиваясь, проплывали  по  сторонам
желто-зеленые заросли, кто-то сопел  и  вздыхал  в  воде,  с  тонким  воем
пронесся рой мягких белесых жуков, из которых  делают  хмельные  настойки,
дорога под ногами то становилась мягкой от высокой травы,  то  жесткой  от
щебня и крошенного камня. Желтые, серые, зеленые пятна - взгляду не за что
было зацепиться, и нечего было  запоминать.  Потом  тропа  круто  свернула
влево, Кандид прошел еще несколько шагов и, вздрогнув, остановился.
     Нава замолчала на  полуслове.  У  дороги,  головой  в  болоте,  лежал
большой мертвяк. Руки и ноги его были растопырены и неприятно вывернуты, и
он был совершенно неподвижен. Он лежал  на  смятой,  пожелтевшей  от  жары
траве, бледный, широкий, и даже издали было видно, как страшно  его  били.
Он был как студень.  Кандид  осторожно  обошел  его  стороной.  Ему  стало
тревожно. Бой произошел совсем недавно: примятые пожелтевшие  травинки  на
глазах распрямлялись.  Кандид  внимательно  оглядел  дорогу.  Следов  было
много, но он в них ничего не понимал, а  дорога  впереди,  совсем  близко,
делала новый поворот, и что было за поворотом, угадать он не мог. Нава все
оглядывалась на мертвяка.
     - Это не наши, - сказала она очень тихо. - Наши так не  умеют.  Кулак
все грозится, но он тоже не  умеет,  только  руками  размахивает...  И  на
Выселках так тоже не умеют... Молчун, давай вернемся, а? Вдруг это  уроды?
Говорят, они тут ходят, редко, но ходят. Давай лучше вернемся... И чего ты
меня на Выселки повел? Что я, Выселок не видела, что ли?
     Кандид разозлился. Да что же это такое? Сто  раз  он  ходил  по  этой
дороге и не встречал ничего, что стоило бы запомнить или обдумать.  А  вот
теперь, когда завтра нужно  уходить  -  даже  не  послезавтра,  а  завтра,
наконец-то! - эта единственная безопасная дорога становится  опасной...  В
Город-то можно пройти только через Выселки. Если Город вообще  существует,
то дорога к нему ведет через Выселки...  Непрерывно  болтая,  хвастаясь  и
грозясь, топчутся возле этого мертвяка, а потом, не переставая грозиться и
хвастать, поворачивают от греха назад,  в  деревню.  Он  нагнулся  и  взял
мертвяка за ноги. Ноги были еще горячие, но уже  не  обжигали.  Он  рывком
толкнул грузное тело в болото.  Трясина  чвакнула,  засипела  и  подалась.
Мертвяк исчез, по темной воде побежала и погасла рябь.
     - Нава, - сказал Кандид, - иди в деревню.
     - Как же я пойду в деревню, - рассудительно сказала Нава, -  если  ты
туда не пойдешь? Вот если бы ты тоже пошел в деревню...
     - Перестань болтать, - сказал Кандид. - Сейчас же беги  в  деревню  и
жди меня. И не с кем не разговаривай.
     - А ты?
     - Я мужчина, - сказал Кандид, - мне никто ничего не сделает.
     - Еще как сделают, - возразила Нава.  -  Я  тебе  говорю;  вдруг  это
уроды? Им ведь все равно,  мужчина,  женщина,  мертвяк,  они  тебя  самого
уродом сделают, будешь тут ходить,  страшный,  а  ночью  будешь  к  дереву
прирастать... Как же я пойду одна, когда они, может быть, там, сзади?
     - Никаких уродов на свете нет, - не очень уверенно сказал  Кандид.  -
Вранье это все...
     Он посмотрел назад.  Там  тоже  был  поворот,  и  что  было  за  этим
поворотом, угадать он тоже не мог. Нава что-то говорила ему, много, быстро
и  шепотом,  отчего  становилось  особенно  неприятно.  Он   взял   дубину
поудобнее.
     - Хорошо. Иди со мной. Только держись рядом и, если я буду что-нибудь
приказывать, сразу же выполняй. И молчи,  закрой  рот  и  молчи  до  самых
Выселок. Пошли.
     Молчать она, конечно, не умела. Она действительно держалась рядом, не
забегала больше вперед и не отставала, но все время бормотала что-то  себе
под нос: сначала что-то про уродов, потом про погреб, потом про Колченога,
как она с ним тут ходила и он ей  сделал  дудку...  Они  миновали  опасный
поворот, и Кандид уже немного успокоился, когда из высокой травы, прямо из
болота им навстречу молча вышли и остановились люди.
     Ну вот, устало подумал Кандид. Как мне не везет. Мне же все время  не
везет. Он покосился на Наву. Нава трясла головой, лицо ее сморщилось.
     - Ты меня им не отдавай, Молчун, - бормотала она, - я не хочу с ними.
Я хочу с тобой, не отдавай меня...

     Он посмотрел на людей. Их было семеро - все мужчины, все заросшие  до
глаз и все с громадными суковатыми дубинами. Это были не  здешние  люди  и
одеты они были не по здешнему, совсем в другие растения. Это были воры.
     - Ну так что же вы встали?  -  глубоким  раскатистым  голосом  сказал
вожак. - Подходите, мы дурного не сделаем... Если  бы  вы  были  мертвяки,
тогда, конечно, разговор был бы другой, да никакого разговора вовсе бы  не
было, приняли бы мы вас на сучки да на палочки, вот и весь был бы у нас  с
вами разговор... Куда направляетесь? На Выселки, я понимаю? Это можно, это
пожалуйста. Ты, папаша, ты себе иди. А дочку, конечно, нам оставь.  Да  не
жалей, ей с нами лучше будет...
     - Нет, - сказала Нава, - я к ним не хочу. Ты, Молчун, так и знай, я к
ним не хочу, это же воры...
     Воры засмеялись без всякой злобы, привычно.
     - А может быть, нас обоих пропустите? - спросил Кандид.
     - Нет, - сказал вожак, - обоих нельзя. Тут же кругом сейчас мертвяки,
пропадет твоя дочка, подругой славной станет или еще какой-нибудь  дрянью,
а это нам ни к чему, да и тебе, папаша, ни к чему, сам  подумай,  если  ты
человек, а не мертвяк, а на мертвяка ты вроде не похож, хотя,  конечно,  и
человек ты на вид странный...
     - Она же еще девочка, - сказал Кандид, - зачем вам ее обижать?
     Вожак удивился:
     - Почему же обязательно обижать? Не век же она девочкой будет, придет
время  -  станет  женщиной,   не  славной  там  какой-нибудь  подругой,  а
женщиной...
     - Это он все врет, - сказала Нава, - ты  ему,  Молчун,  не  верь,  ты
что-нибудь делай скорее, раз сюда  меня  привел,  а  то  они  меня  сейчас
заберут, как Колченогову дочку забрали, с тех пор ее так никто и не видел,
не хочу я к ним, я лучше этой славной подругой стану... Смотри, какие  они
дикие да тощие, у них и есть-то, наверное нечего...
     Кандид беспомощно огляделся, а  потом  в  голову  ему  пришла  мысль,
показавшаяся ему очень удачной.
     - Слушайте, люди, - сказал он просительно, - возьмите нас обоих.
     Воры не спеша  приблизились.  Вожак  внимательно  оглядел  Кандида  с
головы до ног.
     - Нет, - сказал он. - Зачем ты  нам  такой  нужен?  Вы,  деревенские,
никуда не годитесь, отчаянности в вас нет, и живете  вы  непонятно  зачем,
вас приходи и голыми руками бери. Не нужен  ты  нам  папаша,  говоришь  ты
как-то не так, как все, неизвестно, что ты за  человек,  иди  ты  себе  на
Выселки, а дочку нам оставь.
     Кандид глубоко вздохнул, взял дубину  обеими  руками  и  сказал  Наве
негромко:
     - Ну, Нава, беги! Беги, не оглядывайся, я их задержу.
     Глупо, подумал он. Надо же, до  чего  глупо.  Он  вспомнил  мертвяка,
лежащего головой в темной воде, похожего на студень, и поднял  дубину  над
головой.
     - Эй-эй! - закричал вожак.
     Все  семеро,  толкаясь  и  оскаливаясь,  гурьбой   кинулись   вперед.
Несколько секунд Кандид еще слышал дробный стук Навиных пяток, а потом ему
стало не до этого. Ему было страшно и стыдно, но очень скоро страх прошел,
потому что неожиданно выяснилось, что единственным стоящим бойцом из воров
был вожак. Отбивая его удары, Кандид видел,  как  остальные,  угрожающе  и
бессмысленно мотая дубинами, задевают друг друга, шатаются от  собственных
богатырских размахов и часто останавливаются, чтобы поплевать  на  ладони.
Один вдруг отчаянно завопил: "Тону!" и с шумом обрушился  в  болото,  двое
сразу бросили дубины и принялись его тащить, но вожак  наседал,  крякая  и
притопывая, пока Кандид случайно не угодил ему по коленной чашечке.  Вожак
уронил дубину, зашипел и присел на корточки. Кандид отскочил.
     Двое воров тащили тонущего из болота. Тот увяз основательно, лицо его
посинело.  Вожак  сидел  на  корточках  и  озабоченно  рассматривал  ушиб.
Остальные трое воров, подняв дубины, толпились у него  за  спиной  и  тоже
рассматривали ушиб через его голову.
     - Дурак ты, папаша, - сказал вожак укоризненно. - Разве же так можно,
долбня ты деревенская. И откуда ты только такой взялся... Выгоды своей  ты
не понимаешь, дерево ты стоеросовое, твердое...
     Больше ждать Кандид не стал. Он повернулся и  со  всех  ног  пустился
бежать за Навой. Воры кричали ему вслед сердито и насмешливо, вожак  гукал
и взревывал: "А держи его! Держи!". Они за ним не гнались и Кандиду это не
понравилось. Он  испытывал  разочарование  и  досаду  и  на  бегу  пытался
сообразить, как же эти  неуклюжие,  неповоротливые  и  незлые  люди  могут
наводить ужас на деревни, да еще каким-то образом уничтожать  мертвяков  -
бойцов ловких и беспощадных.
     Скоро он увидел Наву: девчонка  скакала  шагах  в  тридцати  впереди,
твердо ударяя в землю босыми пятками.  Он  увидел,  как  она  скрылась  за
поворотом и вдруг снова выскочила - ему навстречу - замерла на мгновение и
пустилась вбок, прямо через болото, прыгая  с  коряги  на  корягу,  только
брызги летели. У Кандида замерло сердце.
     - Стой! - заорал он, задыхаясь. - С ума сошла! Стой!
     Нава тотчас  же  остановилась  и,  ухватившись  за  свисающую  лиану,
повернулась к нему. А он увидел, как из-за поворота  ему  навстречу  вышли
еще трое воров и тоже остановились, глядя то на него, то на Наву.
     - Молчун! - пронзительно закричала Нава. - Ты их бей и сюда беги!  Ты
здесь не утонешь, не бойся! Бей их, бей! Палкой бей! Гу-гу-гу! О-го-го их!
     - Ты вот что, сказал один из воров заботливо. - Ты  там  держись,  ты
там не кричи, а держись, а то свалишься, тащи тебя потом...
     Сзади тяжело затопали и  тоже  закричали:  "Гу-гу-гу!"  Трое  впереди
ждали. Тогда Кандид, ухватив дубину за концы и  выставив  ее  перед  собой
поперек груди, с разбегу налетел на них, повалил всех троих и упал сам. Он
сильно ушибся об кого-то, но сейчас же вскочил. Перед глазами у  него  все
плыло. Кто-то снова испугано  вопил:  "Тону!".  Кто-то  сунулся  бородатым
лицом, и Кандид ударил его дубиной, не глядя. Дубина переломилась.  Кандид
бросил обломок и прыгнул в болото.
     Коряга ушла из-под ног, он едва не сорвался, но сейчас же  перескочил
на следующую и пошел  грузно  прыгать  с  коряги  на  корягу,  разбрасывая
вонючую черную грязь. Нава победно  верещала  и  свистела  ему  навстречу.
Позади гудели сердитые голоса: "Что же вы, руки дырявые,  корявые?"  -  "А
сам что, скажи, пожалуйста?" - "Упустили мы  девчонку,  пропадет  девчонка
теперь..." - "Да обезумел же человек, дерется!" - "Одежду на  мне  порвал,
надо же, какая одежда была, цены ей не было, одежде моей, а он  порвал,  и
даже это не он мне порвал, а ты мне ее порвал..." - "Хватит вам  разговоры
разговаривать,   в  самом   деле;   догонять   нужно,   а   не   разговоры
разговаривать...  Видите, они бегут,  а вы разговоры разговариваете!" - "А
сам что,  скажи, пожалуйста?"  - "Ногу он мне подбил, видите?  Коленку мне
повредил,  и  как  он   мне  ее  повредил,   не  понимаю,   только  это  я
размахнулся..." - "А Семиглазый где?  Ребята,  а  Семиглазый-то  тонет!" -
"Тонет!   И   верно,   тонет...   Семиглазый   тонет,   а  они   разговоры
разговаривают!".
     Кандид остановился возле Навы, тоже  ухватился  за  лианы  и,  тяжело
дыша,  слышал  и  смотрел,  как  странные  люди,  сгрудившись  на  дороге,
размахивая руками, тащат из болота за ногу и за голову своего Семиглазого.
Слышалось  бульканье  и  храп.  Впрочем,  двое  воров,  ощупывая   трясину
дубинками, уже шли к Кандиду по колено в черной жиже. Коряги они обходили.
И опять все  наврали,  подумал  Кандид.  Болото  вброд  можно  перейти,  а
говорили, будто другого пути, кроме дороги, нет. Ворами пугали, тоже  мне,
нашли кем пугать... Нава потянула его за руку.
     - Пошли, Молчун, - сказала она. - Что ты стоишь? Пошли скорей... Или,
может, ты еще хочешь подраться? Тогда  погоди,  я  тебе  палку  подходящую
найду, ты тогда вот этих двух побей, а другие, наверное, испугаются.  Хотя
если они не испугаются, то они тебя, я думаю, одолеют, потому что ты  ведь
один, а их... раз... два... три... четыре...
     - А куда идти? - спросил Кандид. - На Выселки мы попадем?
     - Попадем, наверное, - сказала Нава. -  Я  не  знаю,  почему  нам  на
Выселки не попасть...
     - Тогда иди вперед, - сказал Кандид.  Он  уже  немного  отдышался.  -
Показывай, куда идти.
     Нава легко запрыгала в лес, в чащу, в зеленое марево зарослей.
     - Я вообще-то не знаю, куда нам идти и как, - говорила она на бегу. -
Но я тут уже один раз была, а может быть, даже не один, а больше. Мы тут с
Колченогом ходили, когда тебя еще не было... Или нет, был уже,  только  ты
тогда еще без памяти ходил, ничего не соображал, говорить не мог,  смотрел
на всех, как рыба, потом тебя мне отдали, я тебя и выходила, да только  ты
не помнишь, наверное, ничего...
     Кандид прыгал за нею, стараясь держать правильное дыхание  и  ступать
след в след. Время от времени он оглядывался. Воры были недалеко.
     - А с Колченогом мы сюда ходили, - продолжала Нава, - когда у  Кулака
воры жену увели, Колченогову дочку. Он тогда все время меня с собой  брал,
обменять хотел, что ли, а может быть хотел взять себе вместо дочки, вот  и
ходил со мной в лес, потому что очень без дочки убивался...
     Лианы  липли  к  рукам,  хлестали  по  лицу,  омертвевшие  клубки  их
цеплялись за одежду и путались в ногах. Сверху сыпался мусор и  насекомые,
иногда какие-то тяжелые бесформенные массы оседали, проваливались  вниз  в
путанице зелени и раскачивались над самой головой.  То  справа,  то  слева
сквозь завесу лиан просвечивали клейкие лиловые гроздья - не то грибы,  не
то плоды, не то гнезда какой-то мерзости.
     - Колченог говорил, что  тут  где-то  одна  деревня  есть...  -  Нава
говорила на бегу легко, как будто и не бежала вовсе, а валялась  на  своей
постели: сразу было видно, что она не здешняя, здешние бегать не умели.  -
Не наша деревня и не  Выселки,  какая-то  другая,  название  мне  Колченог
говорил, да я забыла, все-таки это давно было, тебя  еще  не  было...  или
нет, ты уже был, только ничего не сообр