о,  другому  -  меньше...  Я  всегда
говорю: чего вы меня учите, такой уж я человек... - Тузик выпил с  большим
удовольствием и с хрустом закусил огурец. - А так жить невозможно,  как  я
здесь живу. Я вот еще немного потерплю-потерплю, а потом  угоню  машину  в
лес и русалку себе поймаю...

     Перец держал лестницу и пытался думать о  завтрашнем  дне,  а  Тузик,
присев на нижнюю ступеньку, принялся рассказывать, как в молодости  они  с
компанией приятелей поймали на окраине парочку, ухажера побили и прогнали,
а  дамочку  попытались  использовать.  Было  холодно,  сыро,  по   крайней
молодости лет ни у кого ничего не получалось, дамочка плакала, боялась,  и
приятели один за другим от нее отстали, и только он, Тузик, долго  тащился
за нею по грязным задворкам, хватал, ругался,  и  все  ему  казалось,  что
вот-вот получится, но никак не получалось, пока он не довел ее  до  самого
ее дома, и там, в темной парадной, прижал ее к железным перилам и получил,
наконец,  свое.  В  Тузиковом   изложении   случай   казался   чрезвычайно
захватывающим и веселым.
     - Так что русалочки от меня не уйдут, - сказал Тузик. - Я  своего  не
упускаю и сейчас не упущу. У меня что на витрине, то и в  магазине  -  без
обмана.
     У него было смуглое красивое лицо, густые брови, живые глаза и полный
рот отличных зубов. Он был очень похож на итальянца. Только вот от  ног  у
него пахло.
     - Господи, что делают, что делают, - сказала Алевтина.  -  Все  папки
перепутали. На, держи пока эти.
     Она наклонилась и передала Тузику кипу папок и журналов. Тузик принял
кипу, перебросил несколько  страниц,  почитал  про  себя,  шевеля  губами,
пересчитал папки и сказал:
     - Еще две штуки нужно.
     Перец все держал лестницу и смотрел на свои сжатые кулаки.  Завтра  в
это время меня уже здесь не будет, думал он. Я буду сидеть рядом с Тузиком
в кабине, будет жарко, металл еще только начнет  остывать.  Тузик  включит
фары, развалится поудобнее,  высунув  левый  локоть  в  окно,  и  примется
рассуждать о мировой политике. Больше я ему ни о чем  не  дам  рассуждать.
Пусть он останавливается возле каждой закусочной, пусть берет каких угодно
попутчиков, пусть даже сделает крюк, чтобы перевезти кому-нибудь молотилку
из ремонта. Но рассуждать я ему дам только о мировой  политике.  Или  буду
расспрашивать про разные  автомобили.  Про  нормы  расхода  горючего,  про
аварии, про  убийства  взяточников-инспекторов  он  хороший  рассказчик  и
никогда не поймешь, врет он или говорит правду...
     Тузик выпил еще порцию, причмокнул, поглядел  на  Алевтинины  ноги  и
стал рассказывать дальше, ерзая,  выразительно  жестикулируя  и  заливаясь
жизнерадостным   смехом.   Скрупулезно   придерживаясь   хронологии,    он
рассказывал историю своей половой жизни, как она протекала из года в  год,
из месяца в месяц. Повариха из концентрационного лагеря, где он  сидел  за
кражу бумаги в голодное время (повариха приговаривала: "Ну,  не  подкачай,
Тузик, ну, смотри!.."), дочка политического заключенного из того же лагеря
(ей было все равно - кто, она была уверена, что ее все равно сожгут), жена
одного моряка из портового  города;  пытавшаяся  таким  образом  отомстить
своему кобелю-мужу за непрерывные измены, одна богатая вдова,  от  которой
Тузику потом пришлось убегать ночью в  одних  кальсонах,  потому  что  она
хотела бедного Тузика взять за себя и заставить  торговать  наркотиками  и
стыдными  медицинскими  препаратами.  Женщины,  которых  он  возил,  когда
работал шофером такси: они платили ему по монете с гостя, а в конце ночи -
натурой ("...я ей говорю: что же это ты, а обо мне кто подумает -  ты  вот
уже с четырьмя, а я еще  ни  с  одной...).  Потом  жена,  пятнадцатилетняя
девочка, которую он взял за себя по специальному разрешению властей -  она
родила ему двойню и, в конце концов, ушла  от  него,  когда  он  попытался
расплачиваться  ею  с  приятелями   за  приятелевых  любовниц.  Женщины...
девки... стервы... бабочки... падлы... сучки...
     - Так что никакой  я  не  развратник,  -  заключил  он.  -  Просто  я
темпераментный мужчина, а не какой-нибудь слабосильный импотент...
     Он допил спиртное, забрал  папки  и,  не  простившись,  ушел,  скрипя
паркетом и насвистывая, странно сутулясь,  похожий  неожиданно  не  то  на
паука, не то на первобытного человека. Перец беспомощно смотрел ему вслед,
когда Алевтина сказала:
     - Дайте мне руку, Перчик.
     Она присела на верхней ступеньке,  опустила  руки  ему  на  плечи  и,
тихонько взвизгнув, спрыгнула вниз. Он поймал ее под мышки  и  опустил  на
пол, и некоторое время они стояли близко друг к другу, лицом к  лицу.  Она
держала руки у него на плечах, а он держал ее под мышками.
     - Меня из гостиницы выгнали, - сказал он.
     - Я знаю, - сказала она. - Пойдемте ко мне, хотите?
     Она была добрая и теплая и смотрела ему в глаза спокойно, хотя и  без
особой уверенности. Глядя  на  нее,  можно  было  представить  себе  много
добрых, теплых и сладких картин, и Перец жадно проглядел все  эти  картины
одна за другой, и попытался представить самого себя рядом с нею, но  вдруг
почувствовал,  что  это  не  получается:  вместо  себя  он  видел  Тузика,
красивого, наглого, точного в движениях и пахнущего ногами.
     - Да нет, спасибо, - сказал он и отнял от нее руки. - Я уж как-нибудь
так. Она сейчас  же  повернулась  и  принялась  собирать  остатки  еды  на
газетный лист.
     - А зачем же - так? - сказала она. - Я вам могу на диване  постелить.
До утра поспите, а утром найдем вам комнату. Нельзя же каждую ночь  сидеть
в библиотеке.
     - Спасибо, - сказал Перец. - Только завтра я уезжаю.
     Она изумленно оглянулась на него.
     - Уезжаете? В лес?
     - Нет, домой.
     - Домой... - она медленно заворачивала еду в газету. - Но ведь вы  же
все время хотели попасть в лес, я сама слышала.
     - Да видите ли, я хотел... Но меня туда не  пускают.  Не  знаю  даже,
почему. А в Управлении мне делать нечего. Вот  я  и  договорился...  Тузик
меня завтра отвезет. Сейчас уже  три  часа.  Пойду  в  гараж,  заберусь  в
Тузиков грузовик и подожду там до утра. Так что вы не беспокойтесь...
     - Значит, будем прощаться... А то, может, пойдемте все-таки?
     - Спасибо, но я лучше в машине... Проспать боюсь, Тузик ведь ждать не
станет.
     Они вышли на улицу и рука об руку пошли к гаражу.
     - Значит, вам не понравилось, что Тузик рассказывал? - спросила она.
     - Нет, - сказал Перец. - Совсем не понравилось. Не  люблю,  когда  об
этом рассказывают. Зачем? Стыдно как-то... И за  него  стыдно,  и  за  вас
стыдно, и за себя. За всех. Слишком бессмысленно все это. Как  от  большой
скуки.
     - Чаще всего это и бывает от большой скуки, - сказала Алевтина.  -  А
за меня вы  не  стыдитесь,  я  к  этому  равнодушна.  Мне  это  совершенно
безразлично. Ну вот, вам сюда. Поцелуйте меня на прощанье.
     Перец поцеловал ее, ощущая какое-то смутное сожаление.
     - Спасибо, -  сказала  она,  повернулась  и  быстро  пошла  в  другую
сторону. Перец зачем-то помахал ей вслед рукой.
     Потом он вошел в  гараж,  освещенный  синими  лампочками,  перешагнул
через храпевшего на  вытащенном  автомобильном  сиденьи  охранника,  нашел
Тузиков грузовик и забрался  в  кабину.  Здесь  пахло  резиной,  бензином,
пылью. На ветровом стекле, растопырившись, покачивался Микки-Маус. Хорошо,
подумал Перец, уютно. Надо было сразу сюда идти. Вокруг стояли  молчаливые
машины, темные и пустые. Громко храпел охранник.  Машины  спали,  охранник
спал и спало все Управление. И Алевтина раздевалась перед зеркалом в своей
комнате рядом  с  расстеленной  кроватью,  большой,  двуспальной,  мягкой,
жаркой... Нет, об это не надо.  Потому  что  днем  мешает  болтовня,  стук
"мерседеса", весь деловой бессмысленный хаос, а сейчас нет ни искоренения,
ни проникновения, ни охраны, ни прочих зловещих глупостей, а  есть  сонный
мир над обрывом, призрачный, как все сонные миры, невидимый и  неслышимый,
и нисколько не более реальный, чем лес. Лес сейчас даже более реален:  лес
ведь никогда не спит. А может быть, он спит и всех нас видит во сне. Мы  -
сон  леса.   Атавистический   сон.   Грубые   призраки   его   охлажденной
сексуальности...
     Перец лег,  скорчившись,  и  подсунул  под  голову  скомканный  плащ.
Микки-Маус тихонько покачивался на ниточке. При виде этой игрушки  девушки
всегда вскрикивали: "Ах, какой хорошенький! " - а шофер Тузик им  отвечал:
"Что на витрине, то и в магазине". Рычаг передач упирался Перецу в бок,  и
Перец не знал, как его убрать. И можно ли его убрать. Может быть, если его
убрать, машина поедет. Сначала  медленно,  потом  все  быстрее,  прямо  на
спящего охранника, а Перец будет метаться в кабине и нажимать на все,  что
попадется под руки и под  ноги,  а  охранник  все  ближе,  уже  виден  его
раскрытый храпящий рот.  Потом  машина  подпрыгивает,  круто  сворачивает,
врезается в стену гаража, и в проломе показывается синее небо...
     Перец проснулся и увидел, что уже утро. В распахнутых  дверях  гаража
курили механики, и была видна площадь перед  гаражом,  желтая  от  солнца.
Было семь часов. Перец сел, потер лицо и посмотрелся в  зеркальце  заднего
вида. Побриться бы надо подумал он, но не вылез из машины. Тузика  еще  не
было, и надо было ждать  его  здесь,  на  месте,  потому  что  все  шоферы
забывчивы и всегда уезжают без него. Есть два правила общения с  шоферами:
во-первых, никогда не вылезай из машины, если можешь терпеть  и  ждать;  и
во-вторых, никогда не спорь с  шофером,  который  тебя  везет.  В  крайнем
случае притворись спящим...
     Механики в воротах бросили  окурки,  тщательно  растерли  их  носками
ботинок и вошли в гараж. Одного Перец не знал, а второй  был,  оказывается
вовсе не механик, а менеджер. Они прошли рядом, причем менеджер задержался
возле кабины и, положив руку на крыло, почему-то  заглянул  под  грузовик.
Потом Перец услыхал,  как  он  распоряжается:  "Ну,  пошевеливайся,  давай
домкрат." "А он где?" -  спросил  незнакомый  механик.  "...!  -  спокойно
сказал менеджер. -  Под  сиденьем  посмотри."  "Откуда  же  мне  знать,  -
раздраженно сказал механик. - Я же вас предупреждал,  что  я  официант..."
Некоторое время было тихо, потом водительская дверца  кабины  открылась  и
появилось хмурое расстроенное лицо  механика-официанта.  Он  посмотрел  на
Переца, оглядел кабину, зачем-то подергал руль, а потом запустил обе  руки
под сиденье и начал там греметь.
     - Это, что ли, домкрат? - спросил он негромко.
     - Н-нет, - сказал Перец. - Это, по-моему, разводной ключ.
     Механик поднес разводной ключ к глазам, осмотрел  его,  поджав  губы,
положил на подножку и снова запустил руки под сиденье.
     - Это? - спросил он.
     - Нет, - сказал Перец. - Это я могу вам совершенно точно сказать. Это
арифмометр. Домкраты не такие.
     Механик-официант, сморщив низкий лоб, разглядывал арифмометр.
     - А какие? - спросил он.
     - Н-ну... Такая железная палка... Они  разные  бывают.  У  них  такая
подвижная ручка...
     - А вот тут есть ручка. Как у кассы.
     - Нет, это совсем другая ручка.
     - А если эту повертеть, что будет?
     Перец  совсем  затруднился.  Механик  подождал,  со  вздохом  положил
арифмометр на подножку и снова полез под сиденье.
     - Может, вот это? - спросил он.
     - Пожалуй. Очень похоже. Только там должна быть  еще  такая  железная
спица. Толстая.
     Механик нашел и спицу. Он  покачал  ее  на  ладони,  сказал:  "Ладно,
отнесу ему это для начала", -  и  ушел,  оставив  дверцу  открытой.  Перец
закурил. Где-то сзади звякало железо и  бранились.  Потом  грузовик  начал
покрякивать и подрагивать.
     Тузика все не было, но Перец не беспокоился. Он представлял себе, как
они покатят по главной улице Управления, и никто не будет на них смотреть.
Потом они свернут на проселок, потащат за собой кучу желтой пыли, а солнце
будет подниматься все выше,  оно  будет  справа  от  них  и  скоро  начнет
припекать, а они свернут с проселка на шоссе, и оно будет длинное, ровное,
блестящее и скучное, и у горизонта  будут  струиться  миражи,  похожие  на
большие сверкающие лужи...
     Мимо кабины снова прошел механик, катя  перед  собой  тяжелое  заднее
колесо. Колесо разогналось на бетоном полу,  и  видно  было,  что  механик
хочет его остановить  и  прислонить  к  стене,  но  колесо  только  слегка
свернуло и грузно выкатилось во двор, а механик неловко  побежал  за  ним,
все больше отставая. Потом они скрылись из глаз, и во дворе механик громко
и отчаянно закричал. Послышался топот многих ног, и мимо ворот с  криками:
"Лови его! Заходи справа!" пробежали еще люди.
     Перец заметил, что машина стоит не так ровно, как раньше, и  выглянул
из кабины. Менеджер возился возле заднего колеса.
     - Здравствуйте, - сказал Перец. - Что это вы...
     - А, Перец, дорогой!  -  радостно  вскричал  менеджер,  не  прекращая
работы. - Да вы сидите, сидите, не вылезайте! Вы  нам  не  мешаете.  Заела
дрянь проклятая... Одно вот хорошо снялось, а второе заело...
     - Как заело? Испортилось что-нибудь?
     - Не думаю, - сказал менеджер,  выпрямляясь  и  вытирая  лоб  тыльной
стороной ладони, в которой он держал ключ. - Просто приржавело,  наверное,
немножко. Ну я  его  сейчас,  быстро...  А  потом  мы  с  вами  шахматишки
расставим. Как вы полагаете?
     - В шахматишки? - сказал Перец. - А где Тузик?
     - Тузик-то?  То  есть,  Туз?  Туз  у  нас  теперь  старший  лаборант.
Направлен в лес. Туз у нас больше не работает. А зачем он вам?
     - Да так... - тихо сказал Перец.  -  Просто  я  предполагал...  -  Он
открыл дверь и спрыгнул на цементный пол.
     - Да вы зря беспокоитесь, - сказал менеджер. - Сидели бы там,  вы  же
не мешаете.
     - Да что же сидеть, - сказал Перец. - Ведь эта машина не поедет?
     - Нет, не поедет. Без колес она не может, а колеса надо снять... Надо
же, как заело! А, чтоб тебя...  Ладно,  механики  снимут.  Пойдемте-ка  мы
лучше расставим.
     Он взял Переца под руку и отвел в свой кабинет. Там они сели за стол,
менеджер отодвинул в сторону  кучу  бумаг,  поставил  шахматы  и  выключил
телефон.
     - С часами будем играть? - спросил он.
     - Да я как-то даже не знаю, - сказал Перец.
     В кабинете было сумрачно и холодно, сизый табачный дым  плавал  между
шкафами как студенистые водоросли, а менеджер  -  бородавчатый,  раздутый,
пестрящий разноцветными  пятнами,  -  словно  гигантский  осьминог,  двумя
волосатыми щупальцами  вскрыл  лакированную  раковину  шахматной  доски  и
принялся хлопотливо извлекать  из  нее  деревянные  внутренности.  Круглые
глаза его тускло поблескивали, и  правый,  искусственный,  был  все  время
направлен в потолок, а левый, живой, как пыльная ртуть, свободно катался в
орбите, устремляясь, то на Переца, то на дверь, то на доску.
     - С часами, - решил, наконец, менеджер. Он вынул из шкафа часы, завел
их и, нажавши кнопку, сделал первый ход.
     Солнце поднималось. На дворе кричали: "Заходи справа!" В восемь часов
менеджер в трудном положении глубоко задумался и вдруг потребовал  завтрак
на двоих. Из гаража с рокотом выкатывались автомобили.  Менеджер  проиграл
одну партию и предложил другую. Они плотно  позавтракали:  выпили  по  две
бутылки кефиру и съели по черствому  штруцелю.  Менеджер  проиграл  вторую
партию, с преданностью и восхищением поглядел на  Переца  живым  глазом  и
предложил третью. Он разыгрывал все время один и тот же  ферзевый  гамбит,
не отклоняясь  ни  на  ход  от  выбранного  раз  и  навсегда  проигрышного
варианта. Он словно отрабатывал  поражение,  и  Перец  переставлял  фигуры
совершенно автоматически, ощущая себя тренировочной машиной: ни в нем,  ни
в мире и было  ничего,  кроме  шахматной  доски,  кнопки  часов  и  жестко
заданной программы действий.
     Без пяти девять репродуктор внутреннего  вещания  хрюкнул  и  объявил
бесполым голосом: "Всем  работникам  Управления  находиться  у  телефонов.
Ожидается  обращение  Директора  к  сотрудникам."  Менеджер   стал   очень
серьезным, включил телефон, снял трубку и приложил  ее  к  уху.  Теперь  в
потолок были направлены оба его глаза. "Мне можно идти?" - спросил  Перец.
Менеджер страшно нахмурился, прижал палец к  губам,  а  потом  замахал  на
Переца рукой. В телефонной трубке раздалось гнусавое  кваканье.  Перец  на
цыпочках вышел.
     В гараже было много народу. Лица у всех были  строгие,  значительные,
даже   торжественные.   Только   на   ярко   освещенном   дворе   одинокий
официант-механик, потный, красный, растерзанный, хрипло дыша,  гонялся  за
колесом. Происходило что-то очень важное. Нельзя же  так,  подумал  Перец,
нельзя, я все время в стороне, я никогда ничего не  знаю,  может  быть,  в
этом вся беда, может быть, на самом деле все правильно, но я не знаю,  что
к чему и поэтому все время оказываюсь лишним.
     Он заскочил в  будку  ближайшего  телефона-автомата,  сорвал  трубку,
жадно прислушался, но в трубке были только гудки.  Тогда  он  почувствовал
внезапный страх, зудящее опасение, что он опять  куда-то  опаздывает,  что
опять где-то что-то всем раздают, а он как всегда  останется  без.  Прыгая
через канавы и  ямы,  он  пересек  строительную  площадку,  шарахнулся  от
заступившего ему дорогу охранника с пистолетом в одной руке  и  телефонной
трубкой в другой и по приставной лестнице  вскарабкался  на  недостроенную
стену. Во всех окнах он успел увидеть  сосредоточенно  застывших  людей  с
телефонными трубками, затем над ухом у  него  пронзительно  взвизгнуло,  и
почти сразу он услыхал за спиной револьверный выстрел,  спрыгнул  вниз,  в
кучу мусора, и  бросился  к  служебному  входу.  Дверь  была  заперта.  Он
несколько раз рванул ручку, ручка сломалась. Он отшвырнул ее в  сторону  и
секунду соображал, что делать дальше. Рядом с дверью было раскрытое  узкое
окно, и он влез в него, весь перепачкавшись  в  пыли  и  сорвав  ногти  на
пальцах.
     В комнате, куда он попал, было два стула. За одним сидел с телефонной
трубкой Домарощинер. Лицо у него было каменное, глаза закрыты. Он прижимал
трубку к уху  плечом  и  что-то  быстро  записывал  карандашом  в  большом
блокноте. Второй стол был пуст, и на  нем  стоял  телефон.  Перец  схватил
трубку и стал слушать.
     Шорох.  Потрескивания.  Незнакомый  писклявый  голос:  "...Управление
реально может распоряжаться только ничтожным кусочком территории в  океане
леса, омывающего континент. Смысла жизни не существует и смысла  поступков
тоже. Мы можем чрезвычайно много, но мы до сих пор так и не поняли, что из
того, что мы можем, нам действительно нужно. Он даже не  противостоит,  он
попросту не замечает. Если поступок принес вам удовольствие - хорошо, если
не принес - значит, он был бессмысленным..." Снова шорох и  потрескивания.
"...противостоим   миллионами   лошадиных   сил,   десятками   вездеходов,
дирижаблей и вертолетов,  медицинской  наукой  и  лучшей  в  мире  теорией
снабжения. У Управления  обнаруживаются,  по  крайней  мере,  два  крупных
недостатка. В настоящее время акции  подобного  рода  могут  иметь  далеко
идущие шифровки на имя Герострата, чтобы  он  оставался  нашим  любимейшим
другом. Оно совершенно не способно  созидать,  не  разрушая  авторитета  и
неблагодарности..."  Гудки, свист, звуки,  похожие  на  надрывный  кашель.
"...оно очень любит так называемые простые решения, библиотеки, внутреннюю
связь,  географические  и  другие  карты.  Пути,  которые   оно   почитает
кратчайшими, чтобы думать о смысле жизни сразу за всех людей, а люди этого
не любят. Сотрудники сидят, спустив  ноги  в  пропасть,  каждый  на  своем
месте, толкаются, острят и швыряют камешки, и  каждый  старается  швырнуть
потяжелее, в то время как расход  кефира  не  помогает  ни  взрастить,  ни
искоренить, ни в должной мере законспирировать лес. Я  боюсь,  что  мы  не
поняли даже, что мы, собственно, хотим, а