и
к Кристобалю Хунте. Больше его никто и никогда не видел.
     Когда я остановился на пороге, солдат посмотрел на меня одним глазом,
прохрипел: "Не велено, проходи дальше..." - и снова  задремал.  Я  оглядел
пустую захламленную комнату с обломками  диковинных  моделей  и  обрывками
безграмотных чертежей, пошевелил носком ботинка валявшуюся у  входа  папку
со смазанным грифом "Совершенно секретно. Перед прочтением сжечь" и  пошел
прочь. Обесточивать здесь было нечего, а что касается  самовозгорания,  то
все, что могло самовозгореться, самовозгорелось здесь много лет назад.
     На этом же этаже располагалось книгохранилище. Это  было  мрачноватое
пыльное помещение под стать вестибюлю, но значительно более  обширное.  По
поводу его размеров рассказывали, что в глубине, в полукилометре от входа,
идет вдоль  Стеллажей  неплохое  шоссе,  оснащенное  верстовыми  столбами.
Ойра-Ойра доходил до отметки "19", а настырный Витька  Корнеев  в  поисках
технической документации на диван-транслятор раздобыл семимильные сапоги и
добежал до отметки "124". Он  продвинулся  бы  и  дальше,  но  дорогу  ему
преградила  бригада  данаид  в  ватниках  и  с  отбойными  молотками.  Под
присмотром толстомордого  Каина  они  взламывали  асфальт  и  прокладывали
какие-то трубы. Ученый совет  неоднократно  поднимал  вопрос  о  постройке
вдоль шоссе высоковольтной  линии  для  передачи  абонентов  хранилища  по
проводам, однако все позитивные предложения  наталкивались  на  недостаток
фондов.
     Хранилище было битком набито интереснейшими книгами  на  всех  языках
мира и истории, от языка атлантов до пиджин-инглиш включительно.  Но  меня
там больше всего заинтересовало многотомное  издание  книги  судеб.  Книга
судеб печаталась  петитом  на  тончайшей  рисовой  бумаге  и  содержала  в
хронологическом порядке более или менее  полные  данные  о  73_619_024_511
людях разумных. Первый том начинался питекантропом Аыуыхх. ("Род.  2  авг.
965543 г. до н.э., ум. 13 ян. 965522 г. до н.э. Родители рамапитеки.  Жена
рамапитек. Дети: самец Ад-амм, самка Э-уа. Кочевал с трибой рамапитеков по
Араратск. долин. Ел, пил, спал в свое удовольств. Провертел первую дыру  в
камне. Сожран пещерн. медвед. во время охоты".) Последним в последнем томе
регулярного издания, вышедшем в прошлом году, числился Франсиско-Каэтано -
Августин-Лусия-и-Мануэль-и-Хосефа-и-Мигель-Лука-Карлос-Педро-Тринидад.
("Род. 16 июля 1491 г. н.э., ум. 17 июля 1491 г. н.э.  Родители:  Педро  -
Карлос-Лука-Мигель-и-Хосефа-и-Мануэль-и-Лусия-Августин-Каэтано-Франсиско Т
ринидад и  Мария  Тринидад  (см.)  Португалец.  Анацефал.  Кавалер  Ордена
Святого Духа, полковник гвардии".)
     Из выходных данных явствовало, что Книга Судеб выходит  тиражом  в  1
(один) экземпляр и этот последний том  подписан  в  печать  еще  во  время
полетов братьев Монгольфье. Видимо, для того, чтобы  как-то  удовлетворить
потребности современников,  издательство  предприняло  публикацию  срочных
нерегулярных выпусков, в которых значились только  годы  рождения  и  годы
смерти. В одном из таких выпусков я нашел и свое имя. Однако из-за  спешки
в эти выпуски вкралась масса опечаток, и я с изумлением узнал, что умру  в
1611 году. В восьмитомнике же замеченных опечаток до моей фамилии  еще  не
добрались.
     Консультировала издание  Книги  Судеб  специальная  группа  в  отделе
Предсказаний и Пророчеств. Отдел был захудалый, запущенный,  но  никак  не
мог оправиться после кратковременного владычества сэра гражданина Мерлина,
и институт неоднократно объявлял конкурс на замещение вакантной  должности
заведующего  отделом,  и  каждый  раз   на   конкурс   подавал   заявление
один-единственный человек - сам Мерлин.
     Ученый совет  добросовестно  рассматривал  заявление  и  благополучно
проваливал его - сорока тремя голосами "против" при одном "за". (Мерлин по
традиции тоже был членом Ученого совета.)
     Отдел предсказаний и пророчеств занимал весь третий этаж. Я  прошелся
вдоль дверей  с  табличками  "Группа  кофейной  гущи",  "Группа  авгуров".
"Группа пифий", "Синоптическая группа",  "Группа  пасьянсов",  "Соловецкий
Оракул". Обесточивать мне ничего не пришлось, поскольку отдел работал  при
свечах. На дверях синоптической группы уже появилась свежая надпись мелом:
"Темна  вода  во  облацех".  Каждое   утро   Мерлин,   проклиная   интриги
завистников,  стирал  эту  надпись  мокрой  тряпкой  и  каждую  ночь   она
возобновлялась.  Вообще  на  чем  держался  авторитет  отдела,  мне   было
совершенно непонятно.  Время  от  времени  сотрудники  делали  доклады  на
странные  темы,  вроде:   "Относительно   выражения   глаз   авгура"   или
"Предикторские свойства гущи из-под кофе мокко урожая 1926  Года".  Иногда
группе пифий удавалось что-нибудь правильно  предсказать,  но  каждый  раз
пифии казались такими удивленными и напуганными своим  успехом,  что  весь
эффект пропадал даром. У-Янус, человек деликатнейший,  не  мог,  как  было
неоднократно отмечено, сдержать неопределенной улыбки  каждый  раз,  когда
присутствовал на заседаниях семинара пифий и авгуров.
     На четвертом этаже мне, наконец, нашлась работа:  я  погасил  свет  в
кельях отдела Вечной Молодости. Молодежи в отделе не было, и эти  старики,
страдающие тысячелетним склерозом,  постоянно  забывали  гасить  за  собой
свет. Впрочем, я подозреваю, что дело здесь было  не  только  в  склерозе.
Многие из них до сих пор  боялись,  что  их  ударит  током.  Они  все  еще
называли электричку чугункой.
     В лаборатории сублимации между длинных столов бродила, зевая - руки в
карманы, - унылая модель вечно молодого юнца. Ее седая двухметровая борода
волочилась по полу и цеплялась за ножки стульев. На всякий случай я  убрал
в шкаф стоявшую на табуретке бутыль с царской водкой и отправился к себе в
электронный зал.
     Здесь стоял мой "Алдан". Я немножко полюбовался  на  него,  какой  он
компактный,  красивый,  таинственно  поблескивающий.  В  институте  к  нам
относились   по-разному.   Бухгалтерия,   например,   встретила   меня   с
распростертыми объятиями, и главный бухгалтер, скупо улыбаясь,  сейчас  же
завалил меня томительными расчетами  заработной  платы  и  рентабельности.
Жиан Жиакомо, заведующий отделом Универсальных Превращений,  вначале  тоже
обрадовался, но, убедившись,  что  "Алдан"  не  способен  рассчитать  даже
элементарную трансформацию кубика свинца в кубик золота,  охладел  к  моей
электронике и удостаивал нас только редкими случайными заданиями. Зато  от
его подчиненного и любимого ученика  Витьки  Корнеева  спасу  не  было.  И
Ойра-Ойра постоянно сидел  у  меня  на  шее  со  своими  зубодробительными
задачами  из  области  иррациональной  метматематики.  Кристобаль   Хунта,
любивший во всем быть первым, взял за правило подключать по ночам машину к
своей центральной нервной системе, так что на другой день у него в  голове
все время что-то явственно жужжало и щелкало, а сбитый  с  толку  "Алдан",
вместо того чтобы считать  в  двоичной  системе,  непонятным  мне  образом
переходил на древнюю  шестидесятиричную,  да  еще  менял  логику,  начисто
отрицая  принципы  исключенного  третьего.  Федор  же  Симеонович   Киврин
забавлялся с машиной, как ребенок с игрушкой. Он мог часами играть с ней в
чет-нечет, обучил ее японским шахматам, а чтобы было интереснее, вселил  в
машину чью-то  бессмертную  душу  -  впрочем,  довольно  жизнерадостную  и
работящую. Янус Полуэктович (не помню уже, А или У) воспользовался машиной
только один раз. Он принес с  собой  небольшую  полупрозрачную  коробочку,
которую подсоединил к "Алдану". Примерно через десять секунд работы с этой
приставкой  в  машине  полетели  все  предохранители,  после   чего   Янус
Полуэктович извинился, забрал свою коробочку и ушел.
     Но, несмотря на все маленькие помехи и неприятности, несмотря на  то,
что одушевленный теперь "Алдан" иногда печатал на выходе: "Думаю. Прошу не
мешать",  несмотря  на   недостаток   запасных   блоков   и   на   чувство
беспомощности,  которое  охватывало  меня,  когда  требовалось  произвести
логический    анализ    "неконгруэнтной    трансгрессии     в     пси-поле
инкуб-преобразования",  -  несмотря  на  все  это,  работать  здесь   было
необычайно интересно, и я гордился своей очевидной нужностью. Я провел все
расчеты  в  работе  Ойра-Ойры  о  механизме  наследственности   биполярных
гомункулусов. Я составил для Витьки Корнеева таблицы напряженности  М-поля
дивана-транслятора  в  девятимерном  магопространстве.   Я   вел   рабочую
калькуляцию для подшефного рыбозавода.  Я  рассчитал  схему  для  наиболее
экономного транспортирования эликсира  Детского  Смеха.  Я  даже  сосчитал
вероятности решения пасьянсов "Большой  слон",  "Государственная  дума"  и
"Могила Наполеона" для забавников  из  группы  пасьянсов  и  проделал  все
квадратуры численного метода Кристобаля Хозевича, за что тот  научил  меня
впадать в нирвану. Я был доволен, дней мне не хватало, и  жизнь  моя  была
полна смысла.
     Было еще рано - всего седьмой  час.  Я  включил  "Алдан"  и  немножко
поработал. В девять часов  вечера  я  опомнился,  с  сожалением  обесточил
электронный зал и отправился на пятый этаж. Пурга все  не  унималась.  Это
была настоящая новогодняя пурга. Она выла и визжала в  старых  заброшенных
дымоходах, она наметала сугробы под окнами, бешено дергала  и  раскачивала
редкие уличные фонари.
     Я миновал территорию административно - хозяйственного отдела. Вход  в
приемную  Модеста  Матвеевича  был  заложен   крест-накрест   двутавровыми
железными балками, а по сторонам, сабли  наголо,  стояли  два  здоровенных
ифрита в тюрбанах и в полном боевом снаряжении.  Нос  каждого,  красный  и
распухший от насморка, был прободен массивным золотым кольцом  с  жестяным
инвентарным номерком. Вокруг пахло серой, паленой шерстью и стрептоцидовой
мазью. Я задержался на некоторое время, рассматривая их, потому что ифриты
в наших широтах существа редкие. Но тот, что стоял справа,  небритый  и  с
черной повязкой на глазу, стал есть  меня  глазом.  О  нем  ходила  дурная
слава, будто он бывший людоед, и я поспешно пошел дальше. Мне было слышно,
как он с хлюпаньем тянет носом и причмокивает за моей спиной.
     В помещениях отдела Абсолютного Знания  были  открыты  все  форточки,
потому что сюда просачивался запах селедочных голов профессора  Выбегаллы.
На подоконниках намело, под батареями парового отопления темнели  лужи.  Я
закрыл форточки и прошелся между  девственно  чистыми  столами  работников
отдела. На столах красовались новенькие  чернильные  приборы,  не  знавшие
чернил, из чернильниц торчали окурки. Странный это был отдел. Лозунг у них
был такой: "Познание бесконечности требует бесконечного времени". С этим я
не спорил, но они делали из этого неожиданный вывод: "А потому работай  не
работай - все едино". И в интересах неувеличения энтропии вселенной они не
работали. По крайней мере большинство из них. "Ан  масс",  как  сказал  бы
Выбегалло. По сути, задача их сводилась к  анализу  кривой  относительного
познания в области ее асимптотического приближения  к  абсолютной  истине.
Поэтому одни сотрудники все время занимались  делением  нуля  на  нуль  на
настольных  "мерседесах",  а  другие  отпрашивались  в   командировки   на
бесконечность. Из командировок они возвращались бодрые, отъевшиеся и сразу
брали отпуск по состоянию здоровья. В промежутках между командировками они
ходили из отдела  в  отдел,  присаживались  с  дымящимися  сигаретками  на
рабочие  столы  и  рассказывали  анекдоты  о  раскрытии  неопределенностей
методом Лопиталя. Их легко узнавали по пустому взору и по исцарапанным  от
непрерывного бритья ушам. За полгода моего пребывания в институте они дали
"Алдану" всего одну задачу, которая сводилась все к тому же  делению  нуля
на нуль и не содержала никакой абсолютной истины. Может  быть,  кто-нибудь
из них и занимался настоящим делом, но я об этом ничего не знал.
     В половине одиннадцатого я  вступил  на  этаж  Амвросия  Амбруазовича
Выбегаллы. Прикрывая лицо носовым платком и стараясь дышать через  рот,  я
направился прямо в лабораторию, известную среди сотрудников как "Родильный
Дом". Здесь, по  утверждению  профессора  Выбегаллы,  рождались  в  колбах
модели идеального человека. Вылуплялись, значить. Компрэне ву? <Понимаете?
- (франц.)>
     В лаборатории было душно и темно. Я  включил  свет.  Озарились  серые
гладкие  стены,  украшенные  портретами  Эскулапа,  Парацельса  и   самого
Амвросия Амбруазовича. Амвросий Амбруазович был изображен в черной шапочке
на благородных кудрях, и на его груди неразборчиво сияла какая-то медаль.
     В центре лаборатории стоял автоклав, в углу - другой, побольше. Около
центрального  автоклава  прямо  на  полу  лежали  буханки  хлеба,   стояли
оцинкованные ведра с синеватым обратом и огромный чан с пареными отрубями.
Судя по запаху, где-то поблизости находились и селедочные головы, но я так
и не смог понять где. В  лаборатории  царила  тишина,  из  недр  автоклава
доносились ритмичные щелкающие звуки.
     Почему-то на цыпочках,  я  приблизился  к  центральному  автоклаву  и
заглянул в смотровой иллюминатор. Меня и так мутило от запаха, а тут стало
совсем  плохо,  хотя  ничего  особенного  я  не  увидел:  нечто  белое   и
бесформенное медленно колыхалось в зеленоватой полутьме. Я выключил  свет,
вышел и  старательно  запер  дверь.  По  сусалам  его,  вспомнил  я.  Меня
беспокоили смутные предчувствия.  Только  теперь  я  заметил,  что  вокруг
порога  проведена   толстая   магическая   черта,   расписанная   корявыми
кабалистическими знаками. Присмотревшись, я понял, что это было заклинание
против гаки - голодного демона ада.
     С  некоторым  облегчением  я  покинул  владения  Выбегаллы   и   стал
подниматься на шестой этаж, где Жиан Жиакомо и его  сотрудники  занимались
теорией и практикой  Универсальных  Превращений.  На  лестничной  площадке
висел красочный стихотворный плакат, призывающий к  созданию  общественной
библиотеки. Идея принадлежала месткому, стихи были мои:

                       Раскопай своих подвалов
                       И шкафов перетряси,
                       Разных книжек и журналов
                       По возможности неси.

     Я покраснел и пошел дальше. Вступив на шестой этаж, я  сразу  увидел,
что дверь Витькиной лаборатории приоткрыта,  и  услышал  сиплое  пение.  Я
крадучись подобрался к двери.



                                    3

                     Хочу тебя прославить,
                     Тебя, пробивающегося сквозь метель зимним вечером.
                     Твое сильное дыхание и мерное биение твоего сердца...
                                                                 У. Уитмен

     Давеча Витька сказал, что идет  в  одну  компанию,  а  в  лаборатории
оставляет работать дубля. Дубль - это очень интересная штука. Как правило,
это довольно точная копия своего творца. Не хватает, скажем, человеку  рук
- он создает себе дубля безмозглого, безответного, только и умеющего,  что
паять контакты, или таскать тяжести, или писать под диктовку, но  зато  уж
умеющего это  делать  хорошо.  Или  нужна  человеку  модель-антропоид  для
какого-нибудь  эксперимента  -  он  создает   себе   дубля,   безмозглого,
безответного,  только  и  умеющего  ходить  по   потолку   или   принимать
телепатемы,  но  зато  уж  умеющего  хорошо.  Или  самый  простой  случай.
Собирается, скажем, человек получить зарплату, а  времени  терять  ему  не
хочется, и он посылает вместо себя своего дубля,  только  и  умеющего  что
никого без очереди не пропускать, расписываться в  ведомости  и  сосчитать
деньги, не отходя от кассы.  Конечно,  творить  дубли  умеют  не  все.  Я,
например, еще не умел. То, что у меня пока получалось, ничего не  умело  -
даже ходить. И вот стоишь, бывало, в очереди, вроде бы  тут  и  Витька,  и
Роман, и Володя Почкин, а поговорить не с  кем.  Стоят  как  каменные,  не
мигают, не дышат, с ноги на ногу не переминаются, и сигарету спросить не у
кого.
     Настоящие мастера могут создавать  очень  сложных,  многопрограммных,
самообучающихся дублей. Такого вот супера Роман отправил летом вместо меня
на машине. И никто из моих ребят не догадался, что это  был  не  я.  Дубль
великолепно вел мой "Москвич", ругался,  когда  его  кусали  комары,  и  с
удовольствием пел хором. Вернувшись в Ленинград, он развез всех по  домам,
самостоятельно сдал прокатный автомобиль, расплатился и тут же исчез прямо
на глазах ошеломленного директора проката.
     Одно время я думал, что А-Янус и  У-Янус  -  это  дубль  и  оригинал,
однако это было совсем не так. Прежде всего оба директора имели  паспорта,
дипломы, пропуска и другие необходимые документы. Самые же  сложные  дубли
не могли иметь никаких удостоверений личности. При виде казенной печати на
своей фотографии они приходили в ярость и  немедленно  рвали  документы  в
клочки. Этим загадочным свойством дублей долго занимался  Магнус  Редькин,
но задача оказалась ему явно не по силам.
     Далее, Янусы были белковыми существами. По поводу же  дублей  до  сих
пор еще не прекратился спор между философами и кибернетиками:  считать  их
живыми или нет. Большинство дублей представляли собою  кремнийорганические
структуры, были дубли и на германиевой основе, а последнее время  вошли  в
моду дубли на алюмополимерах.
     И наконец, самое главное - ни А-Януса, ни У-Януса  никто  никогда  не
создавал искусственно. Они не были копией и  оригиналом,  не  были  они  и
братьями-близнецами, они  были  одним  человеком  -  Янусом  Полуэктовичем
Невструевым. Никто  в  институте  этого  не  понимал,  но  все  знали  это
настолько твердо, что понимать и не пытались.
     Витькин  дубль  стоял,  упершись  ладонями  в  лабораторный  стол,  и
остановившимся взглядом следил за работой небольшого гомеостата Эшби.  При
этом он мурлыкал песенку на популярный некогда мотив:

                     Мы не Декарты, не Ньютоны мы,
                     Для нас наука - темный лес
                     Чудес.
                     А мы нормальные астрономы - да!
                     Хватаем звездочки с небес...

     Я никогда раньше не слыхал чтобы дубли пели. Но от  Витькиного  дубля
можно было  ожидать  всего.  Я  помню  одного  Витькиного  дубля,  который
осмеливался препираться по  поводу  неумеренного  расхода  психоэнергии  с
самим Модестом Матвеевичем. А ведь  Модеста  Матвеевича  даже  сотворенные
мною чучела без рук, без ног боялись до судорог, по-видимому инстинктивно.
     Справа от дубля, в углу, стоял  под  брезентовым  чехлом  двухходовый
транслятор ТДХ-80Е, убыточное изделие Китежградского  завода  маготехники.
Рядом с лабораторным столом, в свете трех  рефлекторов,  блестел  штопаной
кожей мой старый знакомец - диван. На диване была водружена детская  ванна
с водой, в ванне брюхом вверх плавал дохлый окунь. Еще в лаборатории  были
стеллажи, заставленные приборами, у самой двери стояла  большая,  зеленого
стекла четвертная бутыль, покрытая пылью. В бутыли  находился  опечатанный
джин, можно было видеть, как он там шевелится, посверкивая глазками.
     Витькин дубль перестал рассматривать гомеостат, сел на диван рядом  с
ванной и, уставясь тем же  окаменелым  взглядом  на  дохлую  рыбу,  пропел
следующий куплет:

                     В целях природы обуздания,
                     В целях рассеять неученья
                     Тьму
                     Берем картину мироздания - да!
                     И тупо смотрим, что к чему...

     Окунь пребывал без изменений. Тогда  дубль  засунул  руку  глубоко  в
диван и принялся, сопя, что-то там с трудом проворачивать.
     Диван   был   транслятором.   Он   создавал   вокруг   себя   М-поле,
преобразующее, говоря просто, реальную действительность в действительность
сказочную. Я испытал это на себе в памятную ночь на хлебах у Наины Киевны,
и спасло мен