й  в  воздухе
протоплазмы. Я шарахнулся и судорожно захлопнул дверцу, едва  не  прищемив
себе голову. Воздух показался мне сладким, а  мир  -  прекрасным.  Мальчик
исчез. Некоторое время я приходил в себя, а  потом  вдруг  испугался,  что
этот паршивец, чего доброго, побежал жаловаться в свой Объединенный Совет,
и бросился к машине.
     Снова сумерки беспространственного времени сомкнулись вокруг меня. Но
я не отрывал глаз от Железной Стены, меня разбирало любопытство. Чтобы  не
терять времени даром, я прыгнул сразу вперед на миллион  лет.  Над  стеной
вырастали заросли атомных грибов, и я обрадовался, когда  по  мою  сторону
стены снова забрезжил свет. Я  затормозил  и  застонал  от  разочарования.
Невдалеке высился громадный Пантеон-Рефрижератор. С неба спускался  ржавый
звездолет в  виде  шара.  Вокруг  было  безлюдно,  колыхались  хлеба.  Шар
приземлился, из него вышел давешний пилот в голубом, а на пороге  пантеона
появилась,  вся  в  красных  пятнах  пролежней,  девица  в  розовом.   Они
устремились друг к другу и взялись за руки. Я  отвел  глаза  -  мне  стало
неловко. Голубой пилот и розовая девушка затянули речь.
     Чтобы размять ноги, я сошел с машины и только тут заметил,  что  небо
над стеной непривычно чистое. Ни  грохота  взрывов,  ни  треска  выстрелов
слышно не было. Я осмелел и направился к коммуникационной амбразуре.
     По ту сторону стены простиралось совершенно ровное поле,  рассеченное
до самого горизонта глубоким рвом. Слева от рва не  было  видно  ни  одной
живой  души,  поле  там  было  покрыто  низкими  металлическими  куполами,
похожими на крышки канализационных люков. Справа от рва у самого горизонта
гарцевали какие-то всадники. Потом я  заметил,  что  на  краю  рва  сидит,
свесив ноги, коренастый темнолицый человек в  металлических  доспехах.  На
груди у него на длинном ремне висело что-то вроде автомата с очень толстым
стволом. Человек медленно жевал, поминутно сплевывая, и глядел на меня без
особого интереса. Я, придерживая дверцу, тоже смотрел на него, не  решаясь
заговорить. Слишком уж у него  был  странный  вид.  Непривычный  какой-то.
Дикий. Кто его знает, что за человек. Насмотревшись  на  меня,  он  достал
из-под  доспехов  плоскую  бутылку,  вытащил  зубами  пробку,  пососал  из
горлышка, снова сплюнул в ров и сказал хриплым голосом:
     - Хэлло! Ю фром зэт сайд? <Привет! Вы с этой стороны?>
     - Да, - ответил я. - То есть йес. <Да.>
     - Энд хау из ит гоуинг он аут зэа? <Ну и как там?>
     - Со-со, - сказал я, прикрывая дверь. - Энд хау ит из гоуинг он  хиа?
<Ничего. А здесь?>
     - Итс о'кэй, - сказал он флегматично и замолчал. <Порядок. (англ.)>
     Подождав некоторое время, я спросил, что он здесь делает. Сначала  он
отвечал неохотно, но потом  разговорился.  Оказалось,  что  слева  от  рва
человечество доживает последние дни под пятой свирепых роботов. Роботы там
сделались умнее людей, захватили власть, пользуются всеми благами жизни, а
людей загнали под землю и  поставили  к  конвейерам.  Справа  от  рва,  на
территории,  которую  он   охраняет,   людей   поработили   пришельцы   из
соседствующей вселенной. Они тоже захватили власть, установили  феодальные
порядки и вовсю пользуются правом первой ночи. Живут эти пришельцы  -  дай
бог всякому, но тем, кто у них в милости, тоже кое-что перепадает. А милях
в двадцати отсюда, если идти  вдоль  рва,  находится  область,  где  людей
поработили пришельцы с Альтаира, разумные  вирусы,  которые  поселяются  в
теле человека и заставляют его делать, что им угодно. Еще дальше к  западу
находится  большая  колония  галактической  федерации.   Люди   там   тоже
порабощены, но живут не так уж плохо, потому  что  его  превосходительство
наместник кормит их на убой и вербует из них личную гвардию Его Величества
Галактического Императора А-у  3562-го.  Есть  еще  области,  порабощенные
разумными паразитами,  разумными  растениями  и  разумными  минералами.  И
наконец, за горами  есть  области,  порабощенные  еще  кем-то,  но  о  них
рассказывают разные сказки, которым серьезный человек верить не станет...
     Тут наша беседа была прервана. Над равниной  низко  прошло  несколько
тарелкообразных летательных  аппаратов.  Из  них,  крутясь  и  кувыркаясь,
посыпались бомбы. "Опять началось", -  проворчал  человек,  лег  ногами  к
взрывам,  поднял  автомат  и  открыл  огонь  по  всадникам,  гарцующим  на
горизонте. Я выскочил вон, захлопнул дверцу и, прислонившись к ней спиной,
некоторое время слушал, как  визжат,  ревут  и  грохочут  бомбы.  Пилот  в
голубом и девица в розовом на  ступеньках  Пантеона  все  никак  не  могли
покончить со своим диалогом. Я еще раз осторожно заглянул  в  дверцу:  над
равниной медленно вспухали огненные шары разрывов.  Металлические  колпаки
откидывались один за другим, из-под них лезли бледные, оборванные  люди  с
бородатыми  свирепыми  лицами  и  с  железными  ломами  наперевес.   Моего
недавнего собеседника  наскакавшие  всадники  в  латах  рубили  в  капусту
длинными мечами, он орал и отмахивался автоматом...
     Я закрыл дверцу и тщательно задвинул засов.
     Я вернулся к машине и сел  в  седло.  Мне  хотелось  слетать  еще  на
миллионы лет вперед и посмотреть умирающую Землю,  описанную  Уэллсом.  Но
тут в машине впервые что-то застопорило: не выжималось сцепление. Я  нажал
раз, нажал другой, потом  пнул  педаль  изо  всех  сил,  что-то  треснуло,
зазвенело, колыхающиеся хлеба встали дыбом, и я словно проснулся. Я  сидел
на демонстрационном стенде в малом конференц-зале нашего института, и  все
с благоговением смотрели на меня.
     - Что со сцеплением? - спросил я, озираясь в поисках  машины.  Машины
не было. Я вернулся один.
     - Это неважно! - закричал Луи Седловой. - Огромное  вам  спасибо!  Вы
меня просто выручили... А как было интересно, верно, товарищи?
     Аудитория загудела в том смысле, что да, интересно.
     - Но я все это где-то читал, - сказал с сомнением один из магистров в
первом ряду.
     - Ну, а как же! А как же! - вскричал Л._Седловой. - Ведь он же был  в
о_п_и_с_ы_в_а_е_м_о_м_ будущем!
     -  Приключений  маловато,  -  сказали  в  задних   рядах   игроки   в
функциональный морской бой. - Все разговоры, разговоры...
     - Ну, уж тут я ни при чем, - сказал Седловой решительно.
     - Ничего себе - разговоры, - сказал я, слезая со стенда. Я  вспомнил,
как рубили моего темнолицего собеседника, и мне стало нехорошо.
     - Нет, отчего же, - сказал какой-то бакалавр. - Попадаются любопытные
места. Вот эта вот машина... Помните? На тригенных куаторах... Это, знаете
ли, да...
     - Нуте-с? - сказал Пупков-Задний. -  У  нас  уже,  кажется,  началось
обсуждение. А может быть, у кого-нибудь есть вопросы к докладчику?
     Дотошный бакалавр немедленно задал вопрос о полихордовой темпоральной
передаче (его, видите ли, заинтересовал коэффициент объемного расширения),
и я потихонечку удалился.
     У  меня  было  странное   ощущение.   Все   вокруг   казалось   таким
материальным, прочным, вещественным.  Проходили  люди,  и  я  слышал,  как
скрипят у них башмаки, и чувствовал ветерок от их движений. Все были очень
немногословны, все работали, все думали, никто не болтал, не читал стихов,
не произносил пафосных речей. Все знали, что лаборатория  -  это  одно,  а
трибуна профсоюзного собрания - это совсем другое, а праздничный митинг  -
это  совсем  третье.  И  когда  мне  навстречу,  шаркая  подбитыми   кожей
валенками, прошел Выбегалло, я испытал к нему даже нечто  вроде  симпатии,
потому что у него была своеобычная пшенная каша в бороде,  потому  что  он
ковырял в зубах длинным тонким гвоздем и, проходя мимо,  не  поздоровался.
Он был живой, весомый и зримый хам, он не помавал  руками  и  не  принимал
академических поз.
     Я заглянул  к  Роману,  потому  что  мне  очень  хотелось  рассказать
кому-нибудь о своем приключении. Роман, ухватившись за  подбородок,  стоял
над лабораторным столом и смотрел на маленького зеленого попугая, лежащего
в чашке Петри. Маленький зеленый попугай был дохлый, с глазами, затянутыми
мертвой белесой пленкой.
     - Что это с ним? - спросил я.
     - Не знаю, - сказал Роман. - Издох, как видишь.
     - Откуда у тебя попугай?
     - Сам поражаюсь, - сказал Роман.
     - Может быть, он искусственный? - предположил я.
     - Да нет, попугай как попугай.
     - Опять, наверное, Витька на умклайдет сел.
     Мы наклонились над попугаем и стали его внимательно рассматривать. На
черной поджатой лапке у него было колечко.
     - "Фотон",
     - Прочитал Роман. - И еще какие-то цифры... "Девятнадцать  ноль  пять
семьдесят три".
     - Так, - сказал сзади знакомый голос.
     Мы обернулись и подтянулись.
     - Здравствуйте, - сказал У-Янус, подходя к столу. Он вышел из  дверей
своей лаборатории в глубине комнаты, и вид у него был какой-то  усталый  и
очень печальный.
     -  Здравствуйте,  Янус  Полуэктович,  -  сказали  мы  хором  со  всей
возможной почтительностью.
     Янус увидел попугая и еще раз сказал: "Так". Он взял птичку  в  руки,
очень бережно и нежно, погладил ее ярко-красный хохолок и тихо проговорил:
     - Что же это ты, Фотончик?..
     Он хотел сказать еще что-то, но  взглянул  на  нас  и  промолчал.  Мы
стояли рядом и смотрели, как он по-стариковски медленно прошел  в  дальний
угол лаборатории, откинул дверцу электрической печи и опустил туда зеленый
трупик.
     -  Роман  Петрович,  -  сказал  он.  -  Будьте   любезны,   включите,
пожалуйста, рубильник.
     Роман повиновался. У него был такой вид, словно его осенила необычная
идея. У-Янус, понурив  голову,  постоял  немного  над  печью,  старательно
выскреб горячий пепел  и,  открыв  форточку,  высыпал  его  на  ветер.  Он
некоторое время глядел в окно, потом сказал Роману, что ждет  его  у  себя
через полчаса, и ушел.
     - Странно, - сказал Роман, глядя ему вслед.
     - Что - странно? - спросил я.
     - Все странно, - сказал Роман.
     Мне тоже  казалось  странным  и  появление  этого  мертвого  зеленого
попугая, по-видимому так хорошо известного Янусу Полуэктовичу, и  какая-то
слишком уж необычная церемония огненного погребения с  развеиванием  пепла
по ветру, но мне не терпелось рассказать  про  путешествие  в  описываемое
будущее, и я стал рассказывать. Роман слушал крайне рассеянно, смотрел  на
меня  отрешенным  взглядом,  невпопад  кивал,  а  потом  вдруг,  сказавши:
"Продолжай, продолжай, я слушаю", полез под стол, вытащил оттуда  корзинку
для мусора и принялся копаться в мятой  бумаге  и  обрывках  магнитофонной
ленты. Когда я кончил рассказывать, он спросил:
     -  А  этот  Седловой  не   пытался   путешествовать   в   описываемое
н_а_с_т_о_я_щ_е_е_? По-моему, это было бы гораздо забавнее...
     Пока я обдумывал это предложение и радовался Романову  остроумию,  он
перевернул корзинку и высыпал содержимое на пол.
     - В чем дело? - спросил я. - Диссертацию потерял?
     - Ты понимаешь, Сашка, - сказал он, глядя на меня невидящими глазами,
- удивительная история. Вчера я чистил  печку  и  нашел  в  ней  обгорелое
зеленое перо. Я выбросил его в корзинку, а сегодня его здесь нет.
     - Чье перо? - спросил я.
     - Ты понимаешь, зеленые  птичьи  перья  в  наших  широтах  попадаются
крайне редко. А попугай, которого только что сожгли, был зеленым.
     - Что за ерунда, - сказал я. - Ты же нашел перо вчера.
     - В том то и дело, - сказал Роман, собирая мусор обратно в корзинку.



                                    3

                                  Стихи  ненатуральны,  никто  не  говорит
                             стихами,  кроме Бидля,  когда он  приходит со
                             святочным подарком, или объявлениями о ваксе,
                             или какого-нибудь  там простачка.  Никогда не
                             опускайтесь до поэзии, мой мальчик.
                                                                Ч. Диккенс

     "Алдан" чинили всю ночь. Когда я следующим утром явился в электронный
зал, невыспавшиеся злые инженеры сидели на  полу  и  неостроумно  поносили
Кристобаля  Хозевича.  Они  называли  его  скифом,  варваром   и   гунном,
дорвавшимся до кибернетики. Отчаяние их было  так  велико,  что  некоторое
время они даже прислушивались к моим советам и пытались им  следовать.  Но
потом пришел их главный - Саваоф Баалович Один, - и меня сразу  отодвинули
от машины. Я отошел в сторонку, сел за свой стол  и  стал  наблюдать,  как
Саваоф Баалович вникает в суть разрушений.
     Был он очень  стар,  но  крепок  и  жилист,  загорелый,  с  блестящей
лысиной,  с  гладко  выбритыми  щеками,  в  ослепительно  белом  чесучевом
костюме. К этому человеку все относились с большим пиететом. Я сам однажды
видел, как он вполголоса  выговаривал  за  что-то  Модесту  Матвеевичу,  а
грозный Модест стоял,  льстиво  склонившись  перед  ним,  и  приговаривал:
"Слушаюсь...  Виноват.  Больше  не  повторится..."  От  Саваофа  Бааловича
исходила чудовищная энергия. Было замечено, что  в  его  присутствии  часы
начинают спешить и распрямляются треки элементарных  частиц,  искривленные
магнитным полем. И в то же время  он  не  был  магом.  Во  всяком  случае,
практикующим  магом.  Он  не  ходил  сквозь  стены,  никогда   никого   не
трансгрессировал  и  никогда  не  создавал  своих  дублей,  хотя   работал
необычайно много. Он был главой отдела Технического Обслуживания, знал  до
тонкостей всю технику института и  числился  консультантом  Китежградского
завода  маготехники.  Кроме  того,  он  занимался  самыми  неожиданными  и
далекими от его профессии делами.
     Историю  Саваофа  Бааловича   я   узнал   сравнительно   недавно.   В
незапамятные времена С. Б. Один был ведущим магом земного шара. Кристобаль
Хунта и Жиан Жиакомо были учениками его  учеников.  Его  именем  заклинали
нечисть. Его именем опечатывали сосуды с джиннами. Царь Соломон писал  ему
восторженные письма и возводил в его честь храмы. Он казался всемогущим. И
вот где-то в середине шестнадцатого века он воистину _с_т_а_л_ всемогущим.
Проведя  численное  решение  интегро-дифференциального  уравнения  Высшего
Совершенства, выведенного каким-то титаном еще до ледникового периода,  он
обрел возможность творить любое чудо. Каждый из магов имеет  свой  предел.
Некоторые не способны  вывести  растительность  на  ушах.  Другие  владеют
обобщенным  законом  Ломоносова-Лавуазье,  но   бессильны   перед   вторым
принципом термодинамики. Третьи -  их  совсем  немного  -  могут,  скажем,
останавливать время, но только в  римановом  пространстве  и  не  надолго.
Саваоф Баалович был всемогущ. Он мог все. И он ничего не мог.  Потому  что
граничным условием уравнения Совершенства оказалось требование, чтобы чудо
не причиняло никому вреда. Никакому разумному существу. Ни на земле, ни  в
иной части вселенной. А такого  чуда  никто,  даже  сам  Саваоф  Баалович,
представить себе не мог.  И  С._Б._Один  навсегда  оставил  магию  и  стал
заведующим отделом Технического Обслуживания НИИЧАВО...
     С его приходом дела инженеров живо пошли на лад.  Движения  их  стали
осмысленными, злобные остроты прекратились. Я достал  папку  с  очередными
делами и принялся было за работу, но тут  пришла  Стеллочка,  очень  милая
курносая и сероглазая ведьмочка, практикантка Выбегаллы,  и  позвала  меня
делать очередную стенгазету. Мы со Стеллой  состояли  в  редколлегии,  где
писали сатирические стихи, басни и подписи под рисунками.  Кроме  того,  я
искусно рисовал почтовый ящик для  заметок,  к  которому  со  всех  сторон
слетаются письма с крылышками. Вообще-то художником газеты был  мой  тезка
Александр Иванович Дрозд, киномеханик,  каким-то  образом  пробравшийся  в
институт. Но он был специалистом по заголовкам. Главным редактором  газеты
был Роман Ойра-Ойра, а его помощником - Володя Почкин.
     - Саша, - сказала Стеллочка, глядя на меня честными серыми глазами. -
Пойдем.
     - Куда? - сказал я. Я знал куда.
     - Газету делать.
     - Зачем?
     - Роман очень просит, потому что Кербер лается. Говорит, осталось два
дня, а ничего не готово.
     Кербер Псоевич Демин, товарищ завкадрами, был куратором нашей газеты,
главным подгонялой и цензором.
     - Слушай, - сказал я, давай завтра, а?
     - Завтра я не смогу, - сказала Стеллочка. - Завтра я улетаю в Сухуми.
Павианов записывать. Выбегалло говорит,  что  надо  вожака  записать,  как
самого ответственного... Сам он к  вожаку  подходить  боится,  потому  что
вожак ревнует. Пойдем, Саша, а?
     Я вздохнул, сложил дела и пошел за  Стеллочкой,  потому  что  один  я
стихи сочинять не могу.  Мне  нужна  Стеллочка.  Она  всегда  дает  первую
строчку и основную идею, а в поэзии это, по-моему, самое главное.
     - Где будем делать? - спросил я по дороге. - В месткоме?
     - В месткоме занято, там прорабатывают Альфреда. За чай. А нас пустил
к себе Роман.
     - А о чем писать надо? Опять про баню?
     - Про баню тоже есть. Про баню,  про  Лысую  Гору.  Хому  Брута  надо
заклеймить.
     - Хома наш Брут - ужасный плут, - сказал я.
     - И ты, Брут, - сказала Стелла.
     - Это идея, - сказал я. - Это надо развить.
     В лаборатории Романа  на  столе  была  разложена  газета  -  огромный
девственно чистый лист ватмана.  Рядом  с  нею  среди  баночек  с  гуашью,
пульверизаторов и заметок лежал живописец и киномеханик Александр Дрозд  с
сигаретой на губе. Рубашечка у  него,  как  всегда,  была  расстегнута,  и
виднелся выпуклый волосатый животик.
     - Здорово, - сказал я.
     - Привет, - сказал Саня.
     Гремела музыка - Саня крутил портативный приемник.
     - Ну что у вас? - сказал я, сгребая заметки.
     Заметок было немного.  Была  передовая  "Навстречу  празднику".  Была
заметка Кербера Псоевича  "Результаты  обследования  состояния  выполнения
распоряжений дирекции о трудовой дисциплине  за  период  конец  первого  -
начало второго квартала". Была статья профессора Выбегаллы "Наш долг - это
долг перед подшефными городскими и  районными  хозяйствами".  Была  статья
Володи Почкина "О всесоюзном совещании по электронной магии". Была заметка
какого-то домового  "Когда  же  продуют  паровое  отопление  на  четвертом
этаже". Была статья председателя столового комитета "Ни рыбы, ни  мяса"  -
шесть машинописных страниц через один интервал.  Начиналась  она  словами:
"Фосфор нужен человеку, как воздух". Была заметка Романа о работах  отдела
Недоступных Проблем. Для рубрики "Наши ветераны"  была  статья  Кристобаля
Хунты "От Севильи до  Гренады.  1547_г.".  Было  еще  несколько  маленьких
заметок, в которых критиковалось: отсутствие надлежащего порядка  в  кассе
взаимопомощи; наличие безалаберности  в  организации  работы  добровольной
пожарной  дружины;  допущение  азартных  игр  в  виварии.  Было  несколько
карикатур. На одной изображался  Хома  Брут,  расхлюстанный  и  с  лиловым
носом. На другой высмеивалась баня - был нарисован  голый  синий  человек,
застывающий под ледяным душем.
     - Ну и скучища! - сказал я. - А может, не надо стихов?
     - Надо, - сказала Стеллочка со вздохом. - Я уже заметки и так  и  сяк
раскладывала, все равно остается свободное место.
     - А  пусть  Саня  там  чего-нибудь  нарисует.  Колосья  какие-нибудь,
расцветающие анютины глазки... А, Санька?
     - Работайте, работайте, - сказал Дрозд. - Мне надо писать.
     - Подумаешь, - сказал я. Три слова написать.
     - На фоне звездной ночи, - сказал Дрозд внушительно. -  И  ракету.  И
еще заголовки к статьям. А я не обедал еще. И не завтракал.
     - Так сходи поешь, - сказал я.
     - А мне не на что, - сказал он раздраженно. - Я магнитофон  купил.  В
комиссионном. Вот вы тут ерундой занимаетесь, а лучше бы сделали мне  пару
бутербродов. С маслом и с вареньем. Или, лучше, десятку сотворите.
     Я вынул рубль и показал ему издали.
     - Вот заголовок напишешь - получишь.
     - Насовсем? - ж