я тогда только то, что диван работал в четверть силы, иначе  я
проснулся бы каким-нибудь мальчиком  с  пальчик  в  сапогах.  Для  Магнуса
Редькина диван был  возможным  вместилищем  искомого  Белого  Тезиса.  Для
Модеста  Матвеевича  -  музейным  экспонатом  инвентарный  номер  1123,  к
разбазариванию запрещенным. Для Витьки  это  был  инструмент  номер  один.
Поэтому Витька крал  диван  каждую  ночь,  Магнус  Федорович  из  ревности
доносил  об  этом  завкадрами  товарищу  Демину,  а  деятельность  Модеста
Матвеевича сводилась к тому, чтобы все это прекратить. Витька  крал  диван
до  тех  пор,  пока  не  вмешался  Янус  Полуэктович,  которому  в  тесном
взаимодействии с Федором  Симеоновичем  и  при  активной  поддержке  Жиана
Жиакомо, опираясь  на  официальное  письмо  Президиума  Академии  Наук  за
личными   подписями    четырех    академиков,    удалось-таки    полностью
нейтрализовать Редькина и слегка потеснить с  занимаемых  позиций  Модеста
Матвеевича.  Модест  Матвеевич  объявил,  что  он,  как  лицо  материально
ответственное, не желает ни о чем слышать и что  желает  он,  чтобы  диван
инвентарный номер 1123 находился в специально отведенном для него, дивана,
помещении. А ежели этого не будет,  сказал  Модест  Матвеевич  грозно,  то
пусть все, до академиков включительно, пеняют на  себя.  Янус  Полуэктович
согласился пенять на себя, Федор  Симеонович  тоже,  и  Витька  быстренько
перетащил диван в свою лабораторию.
     Витька  был  серьезный  работник,  не  то  что  шалопаи   из   отдела
Абсолютного Знания, и намеревался превратить всю морскую и океанскую  воду
нашей  планеты  в  живую  воду.  Пока  он,  правда,  находился  в   стадии
эксперимента.
     Окунь в ванне зашевелился и перевернулся  брюхом  вниз.  Дубль  убрал
руку из дивана. Окунь апатично пошевелил плавниками, зевнул, завалился  на
бок и снова перевернулся на спину.
     - С-скотина, - сказал дубль с выражением.
     Я  сразу  насторожился.  Это  было  сказано   эмоционально.   Никакой
лабораторный дубль не мог бы так сказать. Дубль засунул  руки  в  карманы,
медленно поднялся и увидел меня. Несколько  секунд  мы  смотрели  друг  на
друга. Потом я ехидно осведомился:
     - Работаем?
     Дубль тупо смотрел на меня.
     - Ну брось, брось, - сказал я. - Все ясно.
     Дубль молчал. Он стоял как каменный и не мигал.
     - Ну, вот что, - сказал  я.  -  Сейчас  пол-одиннадцатого.  Даю  тебе
десять минут. Все прибери, выброси эту дохлятину и беги  танцевать.  А  уж
обесточу я сам.
     Дубль  вытянул  губы  дудкой  и  начал  пятиться.  Он  пятился  очень
осторожно, обогнул диван и встал так, чтобы между  нами  был  лабораторный
стол. Я демонстративно посмотрел на часы. Дубль пробормотал заклинание, на
столе появился "мерседес", авторучка и стопка чистой бумаги. Дубль, согнув
колени, повис в воздухе и стал что-то писать, время от времени опасливо на
меня поглядывая. Это было очень похоже, и я даже засомневался. Впрочем,  у
меня было верное средство выяснить правду. Дубли, как правило,  совершенно
нечувствительны к боли. Пошарив в кармане, я извлек маленькие острые клещи
и, выразительно пощелкивая ими, стал приближаться к дублю. Дубль  перестал
писать. Пристально поглядев ему в глаза, я скусил клещами  шляпку  гвоздя,
торчащую из стола, и сказал:
     - Н-н-ну?
     - Чего ты ко мне пристал? - осведомился Витька. -  Видишь  ведь,  что
человек работает.
     - Ты же дубль, - сказал я. - Не смей со мной разговаривать.
     - Убери клещи, - сказал он.
     - А ты не валяй дурака, - сказал я. - Тоже мне дубль.
     Витька сел на край стола и устало потер уши.
     - Ничего у меня сегодня не  получается,  -  сообщил  он.  -  Дурак  я
сегодня. Дубля сотворил - получился какой-то  уже  совершенно  безмозглый.
Все  ронял,  на умклайдет  сел,  животное...  Треснул я  его по шее,  руку
отбил... И окунь дохнет систематически.
     Я подошел к дивану и заглянул в ванну.
     - А что с ним?
     - А я откуда знаю?
     - Где ты его взял?
     - На рынке.
     Я поднял окуня за хвост.
     - А чего ты хочешь? Обыкновенная снулая рыбка.
     - Дубина, - сказал Витька. - Вода-то живая...
     - А-а, - сказал  я  и  стал  соображать,  что  бы  ему  посоветовать.
Механизм действия живой воды я представлял себе крайне смутно. В  основном
по сказке об Иване-царевиче и Сером Волке.
     Джинн в бутыли двигался  и  время  от  времени  принимался  протирать
ладошкой стекло, запыленное снаружи.
     - Протер бы бутыль, - сказал я, ничего не придумав.
     - Что?
     - Пыль с бутылки сотри. Скучно же ему там.
     - Черт с ним, пусть скучает,  -  рассеяно  сказал  Витька.  Он  снова
засунул руку в диван и снова провернул там что-то. Окунь ожил.
     - Видал? - сказал Витька. - Когда даю максимальное напряжение - все в
порядке.
     - Экземпляр... неудачный, - сказал я наугад.
     Витька вынул руку из дивана и уставился на меня.
     - Экземпляр... - сказал он. - Неудачный... - Глаза у него стали как у
дубля. - Экземпляр экземпляру люпус эст... <Перифраз  латинской  поговорки
"человек человеку - волк".>
     - Потом он, наверное, мороженый, - сказал я, осмелев.
     Витька меня не слушал.
     - Где бы рыбу взять? - сказал он, озираясь и хлопая себя по карманам.
- Рыбочку бы...
     - Зачем? - спросил я.
     -  Верно,  -  сказал  Витька.  -  Зачем?  Раз  нет  другой  рыбы,   -
рассудительно произнес он, - почему бы не взять другую воду? Верно?
     - Э, нет, - возразил я. - Так не пойдет.
     - А как? - жадно спросил Витька.
     - Выметайся отсюда, - сказал я. - Покинь помещение.
     - Куда?
     - Куда хочешь.
     Он перелез через диван и сгреб меня за грудки.
     - Ты меня слушай, понял? - сказал он угрожающе. - На свете нет ничего
одинакового. Все распределяется по  гауссиане.  Вода  воде  рознь...  Этот
старый дурак не сообразил, что существует дисперсия свойств...
     - Эй, милый, - позвал я его. - Новый год скоро! Не увлекайся так.
     Он отпустил меня и засуетился:
     - Куда же я его дел?.. Вот лапоть!.. Куда я его сунул?.. А, вот он...
     Он бросился к стулу, на котором торчком стоял умклайдет. Тот самый. Я
отскочил к двери и сказал умоляюще:
     - Опомнись! Двенадцатый же час! Тебя же ждут! Верочка ждет!
     - Не, - отвечал  он.  -  Я  им  туда  дубля  послал.  Хороший  дубль,
развесистый... Дурак дураком. Анекдоты, стойку делает, танцует, как вол...
     Он крутил в руках умклайдет, что-то прикидывая, примериваясь, прищуря
один глаз.
     - Выметайся, говорят тебе! - заорал я в отчаянии.
     Витька коротко глянул на меня, и я присел.  Шутки  кончились.  Витька
находился в  том  состоянии,  когда  увлеченные  работой  маги  превращают
окружающих в пауков, мокриц, ящериц и других  тихих  животных.  Я  сел  на
корточки рядом с джинном и стал смотреть.
     Витька замер в классической позе нематериального заклинания  (позиция
"мартихор"), над столом поднялся розовый пар, вверх-вниз  запрыгали  тени,
похожие на летучих мышей, исчез "мерседес", исчезла бумага,  и  вдруг  вся
поверхность стола покрылась сосудами с прозрачными растворами. Витька,  не
глядя, сунул умклайдет на  стул,  схватил  один  из  сосудов  и  стал  его
внимательно рассматривать. Было  ясно,  что  теперь  он  отсюда  никуда  и
никогда не уйдет. Он живо убрал с дивана ванну, одним прыжком подскочил  к
Стеллажам и поволок к столу громоздкий медный  аквавитометр.  Я  устроился
было поудобнее и протер джинну окошечко для обозрения, но тут из  коридора
донеслись голоса, топот ног и хлопанье дверей. Я вскочил и кинулся вон  из
лаборатории.
     Ощущение ночной пустоты и  темного  покоя  огромного  здания  исчезло
бесследно. В коридоре горели яркие лампы. Кто-то сломя  голову  мчался  по
лестнице,   кто-то   кричал:   "Валька!   Напряжение   упало!   Сбегай   в
аккумуляторную!", кто-то вытряхивал на лестничной площадке шубу, и  мокрый
снег летел во все стороны. Навстречу мне с  задумчивым  лицом  быстро  шел
изящно изогнутый Жиан Жиакомо, за ним с его огромным портфелем под  мышкой
и с его тростью  в  зубах  семенил  гном.  Мы  раскланялись.  От  великого
престидижитатора  пахло  хорошим  вином   и   французскими   благовониями.
Остановить его я не посмел, и он  прошел  сквозь  запертую  дверь  в  свой
кабинет. Гном просунул ему вслед портфель и трость, а сам нырнул в батарею
парового отопления.
     - Какого дьявола? - вскричал я и побежал на лестницу.
     Институт был  битком  набит  сотрудниками.  Казалось,  их  было  даже
больше, чем в будний день. В кабинетах и лабораториях во всю горели  огни,
двери были распахнуты настежь. В  институте  стоял  обычный  деловой  гул:
треск  разрядов,  монотонные  голоса,  диктующие  цифры   и   произносящие
заклинания, дробный стук "мерседесов" и "рейнметаллов". И  над  всем  этим
раскатистый и победительный  рык  Федора  Симеоновича:  "Эт'  хорошо,  эт'
здо-о-рово! Вы молодец, голубчик! Но к-какой дурак выключил  г-генератор?"
Меня  саданули  в  спину  твердым  углом,  и  я  ухватился  за  перила.  Я
рассвирепел. Это был Володя Почкин и Эдик Амперян, они тащили на свой этаж
координатно-измерительную машину весом в полтонны.
     - А, Саша? - приветливо сказал Эдик. - Здравствуй, Саша.
     - Сашка, посторонись с дороги! - крикнул Володя Почкин, пятясь задом.
- Заноси, заноси!..
     Я схватил его за ворот:
     - Ты почему в институте? Ты как сюда попал?
     - Через дверь, через дверь, пусти... - сказал Володя.  -  Эдька,  еще
правее! Ты видишь, что не проходит?
     Я отпустил его и бросился в вестибюль. Я был охвачен административным
негодованием. "Я вам покажу, - бормотал я, прыгая через четыре  ступеньки.
- Я вам покажу бездельничать. Я вам покажу всех  пускать  без  разбору!.."
Макродемоны Вход и Выход, вместо того, чтобы заниматься  делом,  дрожа  от
азарта и лихорадочно фосфоресцируя, резались в  рулетку.  На  моих  глазах
забывший свои обязанности Вход сорвал банк примерно в семьдесят миллиардов
молекул у забывшего свои обязанности Выхода. Рулетку я  узнал  сразу.  Это
была моя рулетка. Я сам смастерил ее для одной вечеринки и  держал  ее  за
шкафом в электронном зале, и знал об  этом  один  только  Витька  Корнеев.
Заговор, решил я. Всех разнесу. А через вестибюль все шли и  шли  покрытые
снегом краснолицые веселые сотрудники.
     - Ну и метет! Все уши забило...
     - А ты тоже ушел?
     -  Да  ну,  скукотища...  Напились  все.  Дай,  думаю,  пойду   лучше
поработаю. Оставил им дубля и ушел...
     - Ты знаешь, танцую я с ней и чувствую, что обрастаю шерстью.  Хватил
водки - не помогает...
     - А если пучок электронов? Масса большая? Ну тогда фотонов...
     - Алексей, у тебя лазер свободный есть? Ну, давай хоть газовый...
     - Галка, как же это ты мужа оставила?
     - Я еще час назад вышел, если  хочешь  знать.  В  сугроб,  понимаешь,
провалился, чуть не занесло меня...
     Я понял, что не оправдал. Не  было  уже  смысла  отбирать  рулетку  у
демонов, оставалось только пойти и вдребезги  разругаться  с  провокатором
Витькой, а там будь что будет. Я погрозил демонам кулаком и  побрел  вверх
по лестнице, пытаясь представить себе, что было бы,  если  бы  в  институт
сейчас заглянут Модест Матвеевич.
     По дороге в приемную директора я остановился в стендовом зале.  Здесь
усмиряли выпущенного из бутылки джинна. Джинн, огромный, синий от  злости,
метался в вольере, огороженном щитами Джян бен  Джяна  и  закрытом  сверху
мощным магнитным полем. Джинна стегали высоковольтными разрядами, он  выл,
ругался на нескольких мертвых языках,  скакал,  отрыгивал  языки  огня,  в
запальчивости начинал строить и тут же разрушал  дворцы,  потом,  наконец,
сдался, сел на пол и, вздрагивая от разрядов, жалобно завыл:
     - Ну хватит, ну отстаньте, ну я больше не буду... Ой-йой-йой... Ну  я
уже совсем тихий...
     У пульта разрядника стояли спокойные немигающие молодые люди,  сплошь
дубли. Оригиналы же, столпившись около вибростенда, поглядывали на часы  и
откупоривали бутылки.
     Я подошел к ним.
     - А, Сашка!
     - Сашенция, ты, говорят, дежурный сегодня... Я к тебе потом забегу  в
зал.
     - Эй, кто-нибудь сотворите ему стакан, у меня руки заняты...
     Я был ошеломлен и не заметил, как в  руке  у  меня  очутился  стакан.
Пробки грянули в щиты Джян бен Джяна, шипя  полилось  ледяное  шампанское.
Разряды смолкли, джинн перестал скулить и начал  принюхиваться.  В  ту  же
секунду кремлевские часы принялись бить двенадцать.
     - Ребята! Да здравствует понедельник!
     Стаканы сдвинулись. Потом кто-то сказал, осматривая бутылку:
     - Кто творил вино?
     - Я.
     - Не забудь завтра заплатить.
     - Ну что, еще бутылочку?
     - Хватит, простудимся.
     - Хороший джинн попался... Нервный немножко.
     - Дареному коню...
     - Ничего, полетит как миленький.  Сорок  витков  продержится,  а  там
пусть катится со своими нервами.
     - Ребята, - робко сказал я, - ночь на дворе... И праздник. Шли бы  вы
по домам...
     На меня посмотрели, меня похлопали по плечу,  мне  сказали:  "Ничего,
это пройдет", - и гурьбой двинулись к вольеру... Дубли  откатили  один  из
щитов, а оригиналы деловито окружили джинна, крепко взяли его за руки и за
ноги и поволокли к вибростенду. Джинн трусливо причитал и неуверенно сулил
всем сокровища царей земных. Я одиноко стоял в сторонке и смотрел, как они
пристегивают  его  ремнями  и  прикрепляют  к  разным  частям   его   тела
микродатчики. Потом я потрогал щит.  Он  был  огромный,  тяжелый,  изрытый
вмятинами от ударов шаровых молний, местами обуглившийся.  Щиты  Джян  бен
Джяна были сделаны из семи драконьих шкур, склеенных желчью отцеубийцы,  и
рассчитаны на прямое  попадание  молнии.  К  каждому  щиту  были  обойными
гвоздиками прибиты жестяные инвентарные номера.  Теоретически  на  лицевой
стороне щитов должны были быть изображения всех знаменитых битв  прошлого,
а на внутренней - всех великих битв грядущего. Практически же  на  лицевой
стороне щита, перед которым я стоял, виднелось  что-то  вроде  реактивного
самолета, штурмующего  автоколонну,  а  внутренняя  сторона  была  покрыта
странными разводами и напоминала абстрактную картину.
     Джинна стали трясти на вибростенде. Он  хихикал  и  взвизгивал:  "Ой,
щекотно!.. Ой,  не  могу!.."  Я  вернулся  в  коридор.  В  коридоре  пахло
Бенгальскими огнями. Под  потолком  крутились  шутихи,  стуча  о  стены  и
оставляя за собой струи цветного дыма, проносились  ракеты.  Я  повстречал
дубля  Володи  Почкина,  волочившего  гигантскую  инкунабулу   с   медными
застежками, двух дублей  Романа  Ойры-Ойры,  изнемогавших  под  тяжеленным
швеллером, потом самого Романа с кучей ярко-синих папок из  архива  отдела
Недоступных Проблем, а затем свирепого лаборанта из отдела  Смысла  Жизни,
конвоирующего на допрос к  Хунте  стадо  ругающихся  привидений  в  плащах
крестоносцев... Все были заняты и деловиты.
     Трудовое законодательство нарушалось злостно, и я почувствовал, что у
меня исчезло всякое желание бороться с этими нарушениями, потому что  сюда
в двенадцать часов новогодней ночи, прорвавшись через пургу, пришли  люди,
которым  было  интереснее  доводить  до   конца   или   начинать   сызнова
какое-нибудь полезное дело, чем глушить себя водкою, бессмысленно  дрыгать
ногами, играть в фанты и заниматься флиртом разных степеней легкости. Сюда
пришли люди, которым приятнее быть друг с  другом,  чем  порознь,  которые
терпеть не могли всякого рода воскресений, потому  что  в  воскресенье  им
было скучно. Маги, Люди с большой буквы, и девизом их было -  "Понедельник
начинается  в  субботу".  Да,  они  знали  кое-какие   заклинания,   умели
превращать воду в вино, и каждый из них не затруднился бы накормить  пятью
хлебами тысячу человек. Но магами они были не поэтому.  Это  была  шелуха,
внешнее. Они были магами потому, что очень много  знали,  так  много,  что
количество перешло у них, наконец, в качество,  и  они  стали  с  миром  в
другие отношения, нежели обычные люди. Они работали в  институте,  который
занимался  прежде  всего  проблемами  человеческого   счастья   и   смысла
человеческой жизни, но даже среди них  никто  точно  не  знал,  что  такое
счастье и в чем именно смысл жизни. И они приняли  рабочую  гипотезу,  что
счастье в непрерывном познании неизвестного и смысл жизни в том же. Каждый
человек - маг в душе, но он становится магом только тогда, когда  начинает
меньше думать о себе и больше о  других,  когда  работать  ему  становится
интереснее, чем развлекаться в старинном смысле этого слова.  И  наверное,
их рабочая гипотеза была недалека от истины, потому что так  же  как  труд
превратил обезьяну в человека, точно так же  отсутствие  труда  в  гораздо
более короткие сроки превращает человека в  обезьяну.  Даже  хуже,  чем  в
обезьяну.
     В жизни мы не всегда замечаем это. Бездельник и тунеядец,  развратник
и карьерист продолжает ходить на задних конечностях, разговаривать  вполне
членораздельно (хотя круг тем у них сужается  до  предела).  Что  касается
узких брюк и увлечения джазом, по которым одно время  пытались  определять
степень  обезьяноподобия,  то  довольно   быстро   выяснилось,   что   они
свойственны даже лучшим из магов.
     В институте же регресс скрыть было невозможно. Институт  предоставлял
неограниченные возможности для превращения человека  в  мага.  Но  он  был
беспощаден к  отступникам  и  метил  их  без  промаха.  Стоило  сотруднику
предаться хотя бы на час эгоистическим и инстинктивным действиям (а иногда
даже просто мыслям), как он со страхом замечал,  что  пушок  на  его  ушах
становится  гуще.  Это  было  предупреждение.  Так   милицейский   свисток
предупреждает о возможном  штрафе,  так  боль  предупреждает  о  возможной
травме. Теперь все зависело от себя.  Человек  сплошь  и  рядом  не  может
бороться со своими кислыми мыслями,  на  то  он  и  человек  -  переходная
ступень от неандертальца к  магу.  Но  он  может  поступать  вопреки  этим
мыслям, и тогда у него сохраняются шансы. А может и уступить,  махнуть  на
все рукой ("Живем один раз", "Надо брать от жизни все", "Все  человеческое
мне не чуждо"), и тогда ему остается одно: как  можно  скорее  уходить  из
института.  Там,  снаружи,  он  еще  может  остаться   по   крайней   мере
добропорядочным мещанином, честно, но вяло отрабатывать свою зарплату.  Но
трудно  решиться  на  уход.  В  институте  тепло,  уютно,  работа  чистая,
уважаемая, платят неплохо, люди прекрасные, а стыд глаза не выест.  Вот  и
слоняются, провожаемые сочувственными  и  неодобрительными  взглядами,  по
коридорам и  лабораториям,  с  ушами,  покрытыми  жесткой  серой  шерстью,
бестолковые, теряющие связность речи, глупеющие на  глазах.  Но  этих  еще
можно пожалеть, можно пытаться помочь им, можно еще надеяться  вернуть  им
человеческий облик...
     Есть другие. С пустыми глазами. Достоверно знающие, с какой стороны у
бутерброда масло. По-своему очень даже неглупые. По-своему немалые знатоки
человеческой природы. Расчетливые  и  беспринципные,  познавшие  всю  силу
человеческих слабостей, умеющие любое зло обратить себе в добро и  в  этом
неутомимые.  Они  тщательно  выбривают  свои  уши  и  зачастую  изобретают
удивительные средства для уничтожения волосяного покрова. И как часто  они
достигают значительных высот и крупных успехов в своем основном деле  -  в
строительстве светлого будущего в одной  отдельно  взятой  квартире  и  на
одном отдельно взятом приусадебном  участке,  отгороженном  от  остального
человечества колючей проволокой...
     Я вернулся на свой пост  в  приемную  директора,  свалил  бесполезные
ключи в ящик и прочел несколько  страниц  из  классического  труда  Я.  П.
Невструева  "Уравнения  математической  магии".  Эта  книга  читалась  как
приключенческий Роман, потому  что  была  битком  набита  поставленными  и
нерешенными проблемами. Мне жгуче захотелось ра