есно, -  сказал  проснувшийся  магистр-академик.  -
Нуте-ка? Сами отправитесь?
     - Видите ли, - сказал Седловой, - я хотел бы  остаться  здесь,  чтобы
давать  пояснения  по  ходу  путешествия.  Может   быть,   кто-нибудь   из
присутствующих?..
     Присутствующие начали  жаться.  Очевидно,  все  вспомнили  загадочную
судьбу  путешественника  на  край  плоской  Земли.  Кто-то  из   магистров
предложил отправить дубля. Седловой ответил, что  это  будет  неинтересно,
потому что дубли маловосприимчивы к внешним раздражениям  и  потому  будут
плохими передатчиками информации. Из задних рядов  спросили,  какого  рода
могут быть внешние раздражения. Седловой ответил, что обычные: зрительные,
обонятельные, осязательные, акустические.  Тогда  из  задних  рядов  опять
спросили,  какого   рода   _о_с_я_з_а_т_е_л_ь_н_ы_е_   раздражения   будут
превалировать. Седловой  развел  руками  и  сказал,  что  это  зависит  от
поведения путешественника в тех местах, куда он попадет.  В  задних  рядах
произнесли: "Ага..." - и больше вопросов не задавали. Докладчик беспомощно
озирался. В зале смотрели кто  куда  и  все  в  сторону.  Магистр-академик
добродушно приговаривал: "Ну? Ну что же? Молодежь! Ну? Кто?" Тогда я встал
и молча пошел к машине. Терпеть  не  могу,  когда  докладчик  агонизирует:
стыдное, жалкое и мучительное зрелище.
     Из задних рядов крикнули: "Сашка, ты куда? Опомнись!" Глаза Седлового
засверкали.
     - Разрешите мне, - сказал я.
     - Пожалуйста, пожалуйста, конечно! - забормотал Седловой, хватая меня
за палец и подтаскивая к машине.
     - Одну минуточку, - сказал я, деликатно вырываясь. - Это надолго?
     - Да как вам будет угодно! - вскричал Седловой. - Как вы мне скажите,
так я и сделаю... Да вы же сами будете управлять! Тут все очень просто.  -
Он снова схватил меня и снова потащил к машине. - Вот это  руль.  Вот  это
педаль сцепления с реальностью. Это  тормоз.  А  это  газ.  Вы  автомобиль
водите? Ну и прекрасно! Вот клавиша... Вы куда хотите - в  будущее  или  в
прошлое?
     - В будущее, - сказал я.
     - А, произнес он, как мне показалось, разочарованно. - В  описываемое
будущее...  Это,  значит,  всякие  там  фантастические  романы  и  утопии.
Конечно, тоже интересно. Только учтите, это будущее, наверное,  дискретно,
там  должны  быть  огромные  провалы   времени,   никакими   авторами   не
заполненные. Впрочем, все равно... Так вот, эту  клавишу  вы  нажмете  два
раза. Один  раз  сейчас,  при  старте,  а  второй  раз  -  когда  захотите
вернуться. Понимаете?
     - Понимаю, - сказал я. - А если в ней что-нибудь сломается?
     - Абсолютно безопасно! - он  замахал  руками.  -  Как  только  в  ней
что-нибудь испортится, хоть одна  пылинка  попадет  между  контактами,  вы
мгновенно вернетесь сюда.
     - Дерзайте, молодой человек, - сказал магистр-академик. -  Расскажете
нам, что же там, в будущем, ха-ха-ха...
     Я взгромоздился в седло, стараясь ни на кого не  глядеть  и  чувствуя
себя очень глупо.
     - Нажимайте, нажимайте... - страстно шептал докладчик.
     Я надавил на клавишу. Это  было,  очевидно,  что-то  вроде  стартера.
Машина дернулась, захрюкала и стала равномерно дрожать.
     - Вал погнут, - шептал с досадой Седловой.  -  Ну  ничего,  ничего...
Включайте скорость. Вот так. А теперь газу, газу...
     Я дал газу, одновременно плавно выжимая сцепление. Мир стал меркнуть.
Последнее,   что   я   услышал   в   зале,    был    благодушный    вопрос
магистра-академика: "И каким же образом мы будем за  ним  наблюдать?.."  И
зал исчез.



                                    2

                                Единственное  различие  между  временем  и
                           любым из пространственных измерений заключается
                           в том, что наше сознание движется вдоль него.
                                                              Г. Дж. Уэллс

     Сначала машина двигалась  скачками,  и  я  был  озабочен  тем,  чтобы
удержаться в седле, обвившись ногами вокруг рамы и изо всех  сил  цепляясь
за рулевую дугу. Краем глаза я  смутно  видел  вокруг  какие-то  роскошные
призрачные строения, мутно-зеленые равнины и холодное, негреющее светило в
сером тумане неподалеку от зенита. Потом я сообразил, что тряска и  скачки
происходят оттого, что я убрал ногу  с  акселератора,  мощности  двигателя
(совсем как это бывает на  автомобиле)  не  хватает,  и  машина,  двигаясь
неравномерно, то и дело натыкается на развалины античных  и  средневековых
утопий. Я подбавил газу,  и  движение  сразу  стало  плавным,  и  я  смог,
наконец, устроиться поудобнее и оглядеться.
     Меня окружал призрачный  мир.  Огромные  постройки  из  разноцветного
мрамора,  украшенные  колоннадами,  возвышались  среди  маленьких  домиков
сельского  вида.  Вокруг  в  полном  безветрии  колыхались  хлеба.  Тучные
прозрачные стада паслись на  травке,  на  пригорках  сидели  благообразные
пастухи. Все, как один, они читали книги и старинные рукописи. Потом рядом
со мной возникли два прозрачных человека, встали в позы и начали говорить.
Оба они были босы, увенчаны венками и закутаны в складчатые  хитоны.  Один
держал в правой руке лопату, а в левой сжимал  свиток  пергамента.  Другой
опирался на киркомотыгу и рассеянно играл  огромной  медной  чернильницей,
подвешенной к поясу. Говорили они строго по очереди, и,  как  мне  сначала
показалось, друг с другом. Но очень скоро я понял, что обращаются  они  ко
мне, хотя ни один из них даже не взглянул в мою  сторону.  Я  прислушался.
Тот, что был с лопатой, длинно и монотонно  излагал  основы  политического
устройства прекрасной страны, гражданином коей  являлся.  Устройство  было
необычайно демократичным, ни о каком принуждении граждан не могло  быть  и
речи (он несколько раз с особым ударением это подчеркнул), все были богаты
и свободны от забот, и даже самый последний землепашец имел не менее  трех
рабов. Когда он останавливался, чтобы передохнуть и облизать губы, вступал
тот, что с чернильницей. Он хвастался, будто только что отработал свои три
часа перевозчиком на реке, не взял ни с кого ни  копейки,  потому  что  не
знает, что такое деньги, а сейчас направляется под  сень  струй  предаться
наслаждению.
     Говорили они долго - судя по спидометру, в течение нескольких лет,  -
а потом вдруг сразу исчезли,  и  стало  пусто.  Сквозь  призрачные  здания
просвечивало неподвижное солнце. Неожиданно невысоко над  землей  медленно
проплыли   тяжелые   летательные   аппараты   с   перепончатыми,   как   у
птеродактилей, крыльями. В первый  момент  мне  показалось,  что  все  они
горят, но затем я заметил, что дым у них идет из больших конических  труб.
Грузно размахивая крыльями, они  летели  надо  мной,  посыпалась  зола,  и
кто-то уронил на меня сверху суковатое полено.
     В  роскошных  зданиях  вокруг  меня   начали   происходить   какие-то
изменения. Колонн у них не убавилось, и архитектура  осталась  по-прежнему
роскошной и нелепой, но появились новые  расцветки,  и  мрамор,  по-моему,
сменился каким-то более современным материалом, а вместо слепых  статуй  и
бюстов на крышах возникли поблескивающие устройства,  похожие  на  антенны
радиотелескопов.  Людей  на  улицах  стало  больше,   появилось   огромное
количество машин. Исчезли стада с читающими пастухами,  однако  хлеба  все
колыхались,  хотя  ветра  по-прежнему  не  было.  Я  нажал  на  тормоз   и
остановился.
     Оглянувшись, я  понял,  что  стою  с  машиной  на  ленте  движущегося
тротуара. Народ  вокруг  так  и  кишел  -  самый  разнообразный  народ.  В
большинстве своем, правда, эти  люди  были  какие-то  нереальные,  гораздо
менее реальные, чем могучие, сложные, почти бесшумные механизмы. Так  что,
когда  такой  механизм  случайно  наезжал  на  человека,  столкновения  не
происходило. Машины мало меня заинтересовали,  наверное,  потому,  что  на
лобовой  броне   у   каждой   сидел   вдохновенный   до   полупрозрачности
изобретатель,  пространно  объяснявший  устройство  и  назначение   своего
детища. Изобретателей никто не слушал,  да  они,  кажется,  ни  к  кому  в
особенности и не обращались.
     На людей смотреть было  интереснее.  Я  увидел  здоровенных  ребят  в
комбинезонах, ходивших в обнимку,  чертыхавшихся  и  оравших  немелодичные
песни на плохие стихи. То и дело попадались какие-то люди,  одетые  только
частично: скажем, в зеленой шляпе и красном пиджаке на голое тело  (больше
ничего); или в  желтых  ботинках  и  цветастом  галстуке  (ни  штанов,  ни
рубашки, ни даже белья); или в изящных туфельках на босу ногу.  Окружающие
относились к ним спокойно, а я смущался до тех пор, пока не вспомнил,  что
некоторые  авторы  имеют  обыкновение  писать  что-нибудь   вроде   "дверь
отворилась, и на пороге появился стройный мускулистый человек  в  мохнатой
кепке и темных очках". Попадались  и  люди  нормально  одетые,  правда,  в
костюмах странного покроя, и то тут, то  там  проталкивался  сквозь  толпу
загорелый бородатый мужчина в незапятнанно-белой хламиде  с  кетменем  или
каким-нибудь хомутом в одной руке и с мольбертом или пеналом в  другой.  У
носителей хламид  вид  был  растерянный,  они  шарахались  от  многотонных
механизмов и затравленно озирались.
     Если  не  считать  бормотания  изобретателей,  было  довольно   тихо.
Большинство людей помалкивало. На углу двое  юношей  возились  с  каким-то
механическим устройством. Один убежденно говорил:  "Конструкторская  мысль
не может стоять на месте. Это закон развития общества. Мы  изобретем  его.
Обязательно изобретем. Вопреки бюрократам вроде Чинушина  и  консерваторам
вроде Твердолобова". Другой юноша нес свое: "Я нашел, как применить  здесь
нестирающиеся шины из полиструктурного  волокна  с  вырожденными  аминными
связями и  неполными  кислородными  группами.  Но  я  не  знаю  пока,  как
использовать регенерирующий реактор на субтепловых нейтронах. Миша, Мишок!
Как быть с реактором?" Присмотревшись к  устройству,  я  без  труда  узнал
велосипед.
     Тротуар вынес меня на огромную площадь, забитую людьми и  уставленную
космическими кораблями самых разнообразных конструкций. Я сошел с тротуара
и стащил машину. Сначала я не  понимал,  что  происходит.  Играла  музыка,
произносились речи, тут и там, возвышаясь  над  толпой,  кудрявые  румяные
юноши,  с  трудом  управляясь  с  непокорными  прядями  волос,  непрерывно
падающими на лоб, проникновенно читали стихи. Стихи  были  либо  знакомые,
либо скверные, но из глаз многочисленных слушателей обильно капали  скупые
мужские, горькие женские и светлые детские слезы. Суровые  мужчины  крепко
обнимали друг друга и, шевеля желваками на скулах, хлопали друг  друга  по
спинам.  Поскольку  многие  были  не  одеты,   хлопание   это   напоминало
аплодисменты. Два подтянутых лейтенанта с  усталыми,  но  добрыми  глазами
протащили мимо меня лощеного мужчину, завернув ему руки за спину.  Мужчина
извивался и кричал что-то на ломаном английском. Кажется, он всех  выдавал
и  рассказывал,  как  и  за  чьи  деньги  подкладывал  мину  в   двигатель
звездолета. Несколько мальчишек с томиками  Шекспира,  воровато  озираясь,
подкрадывались к дюзам ближайшего астроплана. Толпа их не замечала.
     Скоро  я  понял,  что  одна  половина  толпы  расставалась  с  другой
половиной.  То  было  что-то  вроде  тотальной  мобилизации.  Из  речей  и
разговоров мне стало ясно, что мужчины отправлялись  в  космос  -  кто  на
Венеру, кто на  Марс,  а  некоторые,  с  совсем  уже  отрешенными  лицами,
собирались к другим звездам и даже в центр Галактики.  Женщины  оставались
их ждать. Многие занимали очередь в  огромное  уродливое  здание,  которое
одни называли Пантеоном, а другие - Рефрижератором. Я подумал, что  поспел
вовремя. Опоздай я на час, и в городе остались бы только  замороженные  на
тысячи лет женщины. Потом мое  внимание  привлекла  высокая  серая  стена,
отгораживающая площадь с запада. Из-за  стены  поднимались  клубы  черного
дыма.
     - Что это там?  -  спросил  я  красивую  женщину  в  косынке,  понуро
бредущую к Пантеону-Рефрижератору.
     - Железная Стена, - ответила она, не останавливаясь.
     С каждой минутой мне становилось все скучнее и  скучнее.  Все  вокруг
плакали, ораторы уже охрипли. Рядом со мной юноша  в  голубом  комбинезоне
прощался с девушкой в  розовом  платье.  Девушка  монотонно  говорила:  "Я
хотела бы стать астральной пылью, я бы  космическим  облаком  обняла  твой
корабль..." Юноша внимал. Потом над толпой грянули сводные оркестры, нервы
мои не выдержали, я прыгнул в седло и дал газ. Я еще успел  заметить,  как
над  городом  с  ревом  взлетели  звездолеты,   планетолеты,   астропланы,
ионолеты,  фотонолеты  и  астроматы,  а  затем  все,  кроме  серой  стены,
заволоклось фосфоресцирующим туманом.
     После двухтысячного года начались провалы во времени. Я  летел  через
время, лишенное материи. В таких местах было темно, и  только  изредка  за
серой стеной вспыхивали взрывы и  разгорались  зарева.  Время  от  времени
город вновь обступал меня, и с каждым разом здания его  становились  выше,
сферические купола становились все прозрачнее, а  звездолетов  на  площади
становились все меньше. Из-за стены непрерывно поднимался дым.
     Я остановился вторично, когда с  площади  исчез  последний  астромат.
Тротуары двигались.  Шумных  парней  в  комбинезонах  не  было.  Никто  не
чертыхался. По улицам по двое и по  трое  скромно  прогуливались  какие-то
бесцветные личности, одетые либо странно, либо скудно. Насколько я  понял,
все говорили о науке. Кого-то намеревались оживлять, и профессор медицины,
атлетически сложенный интеллигент, очень непривычно  выглядевший  в  своей
одинокой жилетке, растолковывал  процедуру  оживления  верзиле  биофизику,
которого представлял всем встречным  как  автора,  инициатора  и  главного
исполнителя этой затеи. Где-то собирались провертеть  дыру  сквозь  землю.
Проект обсуждался прямо на улице при  большом  скоплении  народа,  чертежи
рисовали мелком на стенах и на тротуаре.  Я  стал  было  слушать,  но  это
оказалась такая скучища, да еще пересыпанная выпадами в адрес  незнакомого
мне консерватора, что я взвалил машину на плечи и  пошел  прочь.  Меня  не
удивило, что обсуждение проекта сейчас  же  прекратилось  и  все  занялись
делом. Но зато, едва  я  остановился,  начал  разглагольствовать  какой-то
гражданин неопределенной профессии. Ни к селу ни к городу он повел речь  о
музыке. Сразу понабежали слушатели. Они смотрели  ему  в  рот  и  задавали
вопросы, свидетельствующие о дремучем невежестве. Вдруг по улице с  криком
побежал человек. За ним гнался  паукообразный  механизм.  Судя  по  крикам
преследуемого, это был  "самопрограммирующийся  кибернетический  робот  на
тригенных куаторах с обратной связью, которые разладились и...  Ой-ой,  он
меня сейчас расчленит!.." Странно, никто даже  бровью  не  повел.  Видимо,
никто не верил в бунт машин.
     Из переулка выскочили еще  две  паукообразные  металлические  машины,
ростом поменьше и не такие свирепые на вид. Не успел я ахнуть, как одна из
них быстро почистила мне ботинки, а другая выстирала и  выгладила  носовой
платок.  Подъехала  большая  белая  цистерна   на   гусеницах   и,   мигая
многочисленными лампочками, опрыскала меня духами. Я совсем было  собрался
уезжать, но тут раздался громовой треск и  с  неба  на  площадь  свалилась
громадная ржавая ракета. В толпе сразу заговорили:
     - Это "Звезда Мечты"!
     - Да, это она!
     - Ну конечно, это она! Это она  стартовала  двести  восемнадцать  лет
тому назад, о ней уже все забыли, но благодаря эйнштейновскому  сокращению
времени,  происходящему  от  движения  на  субсветовых  скоростях,  экипаж
постарел всего на два года!
     - Благодаря чему? Ах, Эйнштейн... Да-да,  помню.  Я  проходил  это  в
школе во втором классе.
     Из ржавой ракеты с трудом выбрался одноглазый человек без левой  руки
и правой ноги.
     - Это Земля? - раздраженно спросил он.
     - Земля! Земля! - откликнулись в толпе. На  лицах  начали  расцветать
улыбки.
     - Слава богу, - сказал человек, и все переглянулись. То ли не  поняли
его, то ли сделали вид, что не понимают.
     Увечный астролетчик  стал  в  позу  и  разразился  речью,  в  которой
призывал все человечество поголовно лететь на планету  Хош-Ни-Хош  системы
звезды Эоэллы в Малом Магеллановом Облаке освобождать братьев  по  разуму,
стенающих  (он  так   и   сказал:   стенающих)   под   властью   свирепого
кибернетического  диктатора.  Рев  дюз  заглушил  его  слова.  На  площадь
спускались еще две ракеты, тоже ржавые. Из Пантеона-Рефрижератора побежали
заиндевевшие  женщины.  Началась  давка.  Я  понял,  что  попал  в   эпоху
возвращений, и торопливо нажал на педаль.
     Город исчез и долго  не  появлялся.  Осталась  стена,  за  которой  с
удручающим однообразием полыхали пожары и вспыхивали зарницы. Странное это
было зрелище: совершенная пустота  и  только  стена  на  западе.  Но  вот,
наконец, разгорелся яркий свет, и я сейчас же остановился.
     Вокруг расстилалась  безлюдная  цветущая  страна.  Колыхались  хлеба.
Бродили тучные стада, но культурных пастухов видно не было.  На  горизонте
серебрились знакомые  прозрачные  купола,  виадуки  и  спиральные  спуски.
Совсем рядом с запада по-прежнему возвышалась стена.
     Кто-то тронул меня  за  колено,  и  я  вздрогнул.  Возле  меня  стоял
маленький мальчик с глубоко посаженными горящими глазами.
     - Что тебе, малыш? - спросил я.
     - Твой аппарат поврежден? - осведомился он мелодичным голосом.
     - Взрослым надо говорить "вы", - сказал я наставительно.
     Он очень удивился, потом лицо его просветлело.
     - Ах да, припоминаю. Если мне не изменяет память, так было принято  в
Эпоху  Принудительной   Вежливости.   Коль   скоро   обращение   на   "ты"
дисгармонирует с твоим эмоциональным  ритмом,  я  готов  удовольствоваться
любым ритмичным тебе обращением.
     Я не нашелся, что ответить, и  тогда  он  присел  на  корточки  перед
машиной, потрогал ее в разных местах и произнес несколько слов, которых  я
совершенно не понял. Славный это был мальчуган,  очень  чистенький,  очень
здоровый и ухоженный, но он показался мне слишком уж серьезным  для  своих
лет.
     За стеной оглушительно затрещало, и мы оба обернулись. Я увидел,  как
жуткая чешуйчатая лапа о  восьми  пальцах  ухватилась  за  гребень  стены,
напряглась, разжалась и исчезла.
     - Слушай, малыш, - сказал я, - что это за стена?
     Он обратил на меня серьезный застенчивый взгляд.
     - Это так называемая Железная Стена, - ответил он. - К сожалению, мне
неизвестна этимология обоих этих слов, но я знаю, что  она  разделяет  два
мира - Мир Гуманного Воображения и Мир Страха перед Будущим. - Он помолчал
и добавил: - Этимология слова "страх" мне тоже неизвестна.
     - Любопытно, - сказал я. - А нельзя ли посмотреть?  Что  это  за  Мир
Страха?
     - Конечно, можно. Вот коммуникационная  амбразура.  Удовлетвори  свое
любопытство.
     Коммуникационная  амбразура  имела  вид  низенькой   арки,   закрытой
броневой дверцей. Я подошел и  нерешительно  взялся  за  щеколду.  Мальчик
сказал мне вслед:
     - Не могу тебя не предупредить. Если там с тобой что-нибудь случится,
тебе придется предстать перед Объединенным Советом Ста Сорока Миров.
     Я приоткрыл дверцу. Тррах! Бах! Аи-и-и-и!  Ду-ду-ду-ду-ду!  Все  пять
моих чувств были травмированы одновременно. Я увидел красивую блондинку  с
неприличной татуировкой меж лопаток, голую и длинноногую, палившую из двух
автоматических пистолетов в некрасивого брюнета, из  которого  при  каждом
попадании  летели  красные   брызги.   Я   услышал   грохот   разрывов   и
душераздирающий рев чудовищ. Я обонял неописуемый смрад  гнилого  горелого
небелкового мяса. Раскаленный ветер недалекого ядерного взрыва опалил  мое
лицо, а на  языке  я  ощутил  отвратительный  вкус  рассеянно