мне
не хотелось бы называть имена,  тем более  что  это  сотрудник,  достойный
всяческого уважения, а говоря об уважении я имею в виду если не манеры, то
большой талант и самоотверженность, - так вот, некто, спеша  и  нервничая,
теряет здесь умклайдет, и умклайдет становится центром  сферы  событий,  в
которые   оказывается   вовлеченным   человек,   совершенно   к   оным  не
причастный...  -  Он  поклонился  в  мою  сторону.  -  А  в  таких случаях
совершенно   необходимо   воздействие,   как-то   нейтрализующее   вредные
влияния...  - Он значительно  посмотрел на  отпечатки ботинок  на потолке.
Затем  улыбнулся  мне.   -  Но  я  не  хотел   бы  показаться  абстрактным
альтруистом.  Конечно,   все  эти  события  меня   весьма  интересуют  как
специалиста и  как администратора...  Впрочем,  я не намерен  более мешать
вам, и поскольку  вы сообщили мне уверенность в том,  что больше не будете
экспериментировать с умклайдетом, я попрошу у вас разрешения откланяться.
     Он поднялся.
     - Ну что вы! - вскричал я. - Не уходите! Мне так приятно беседовать с
вами, у меня к вам тысяча вопросов!..
     - Я чрезвычайно ценю вашу деликатность,  Александр  Иванович,  но  вы
утомлены, вам необходимо отдохнуть...
     - Нисколько! - горячо возразил я. - Наоборот!
     - Александр Иванович,  -  произнес  незнакомец,  ласково  улыбаясь  и
пристально глядя мне в глаза.  -  Но  ведь  вы  _д_е_й_с_т_в_и_т_е_л_ь_н_о
у_т_о_м_л_е_н_ы_. И вы _д_е_й_с_т_в_и_т_е_л_ь_н_о_ хотите отдохнуть.
     И тут я почувствовал, что действительно засыпаю. Глаза мои слипались.
Говорить больше не хотелось. Ничего больше не хотелось.  Страшно  хотелось
спать.
     -  Было  исключительно  приятно  познакомиться  с  вами,   -   сказал
незнакомец негромко.
     Я видел, как он начал бледнеть, бледнеть  и  медленно  растворился  в
воздухе, оставив после себя легкий запах  дорогого  одеколона.  Я  кое-как
расстелил матрас на полу, ткнулся лицом в подушку и моментально заснул.
     Разбудило меня хлопанье крыльев и неприятный клекот. В комнате  стоял
странный голубоватый полумрак. Орел на печке шуршал, гнусно орал и  стучал
крыльями по потолку. Я сел  и  огляделся.  На  середине  комнаты  парил  в
воздухе здоровенный детина в тренировочных брюках и  в  полосатой  гавайке
навыпуск. Он парил над цилиндриком и, не прикасаясь к нему, плавно помавал
огромными костистыми лапами.
     - В чем дело? - спросил я.
     Детина мельком взглянул на меня из-под плеча и отвернулся.
     - Не слышу ответа, - сказал я зло. Мне все еще очень хотелось спать.
     - Тихо, ты, смертный, - сипло  произнес  детина.  Он  прекратил  свои
пассы и взял цилиндрик с пола. Голос его показался мне знакомым.
     - Эй, приятель! - сказал я угрожающе. - Положи эту штуку на  место  и
очисти помещение.
     Детина смотрел на меня,  выпячивая  челюсть.  Я  откинул  простыню  и
встал.
     - А ну, положи умклайдет! - сказал я в полный голос.
     Детина опустился на пол и, прочно упершись ногами, принял  стойку.  В
комнате стало гораздо светлее, хотя лампочка не горела.
     - Детка, - сказал детина, - ночью надо спать. Лучше ляг сам.
     Парень был явно не дурак подраться. Я, впрочем, тоже.
     - Может, выйдем во двор? - деловито предложил я, подтягивая трусы.
     Кто-то вдруг произнес с выражением:
     - "Устремив свои  мысли  на  высшее  Я,  свободный  от  вожделения  и
себялюбия, исцелившись от душевной горячки, сражайся, Арджуна!"
     Я вздрогнул. Парень тоже вздрогнул.
     - "Бхагават-Гита"! - сказал голос. - Песнь третья, стих тридцатый.
     - Это зеркало, - сказал я машинально.
     - Сам знаю, - проворчал детина.
     - Положи умклайдет, - потребовал я.
     - Чего ты орешь, как больной слон? - сказал парень. -  Твой  он,  что
ли?
     - А может быть, твой?
     - Да, мой!
     Тут меня осенило.
     - Значит, диван тоже ты уволок?
     - Не суйся не в свои дела, - посоветовал парень.
     - Отдай диван, - сказал я. - На него расписка написана.
     - Пошел к черту! - сказал детина, озираясь.
     И тут в комнате появились еще двое: Тощий и Толстый, оба в  полосатых
пижамах, похожие на узников Синг-Синга.
     - Корнеев! - завопил Толстый. - Так  это  вы  воруете  диван?!  Какое
безобразие!
     - Идите вы все... - сказал детина.
     - Вы грубиян! -  закричал  Толстый.  -  Вас  гнать  надо!  Я  на  вас
докладную подам!
     - Ну и подавайте, - мрачно сказал Корнеев. - Займитесь любимым делом.
     - Не смейте разговаривать со мной в  таком  тоне!  Вы  мальчишка!  Вы
дерзец! Вы забыли здесь умклайдет! Молодой человек мог пострадать!
     - Я уже пострадал, - вмешался я.  -  Дивана  нет,  сплю  как  собака,
каждую ночь разговоры... Орел этот вонючий...
     Толстый немедленно повернулся ко мне.
     -  Неслыханное  нарушение  дисциплины,  -  заявил  он.  -  Вы  должны
жаловаться... А вам должно быть стыдно! - Он снова повернулся к Корнееву.
     Корнеев угрюмо запихивал умклайдет за щеку. Тощий вдруг спросил  тихо
и угрожающе:
     - Вы сняли Тезис, Корнеев?
     Детина мрачно ухмыльнулся.
     - Да нет там никакого Тезиса, - сказал он. - Что вы все сепетите?  Не
хотите, чтобы мы диван воровали - дайте нам другой транслятор...
     - Вы читали приказ о  неизъятии  предметов  из  запасника?  -  грозно
осведомился Тощий.
     Корнеев сунул руки в карманы и стал смотреть в потолок.
     - Вам известно постановление Ученого совета? - осведомился тощий.
     - Мне, товарищ Демин, известно, что понедельник начинается в субботу,
- угрюмо сказал Корнеев.
     - Не разводите демагогию, - сказал Тощий. - Немедленно верните  диван
и не смейте сюда больше возвращаться.
     - Не верну я диван,  -  сказал  Корнеев.  -  Эксперимент  закончим  -
вернем.
     Толстый устроил безобразную сцену. "Самоуправство!.. - визжал  он.  -
Хулиганство!.." Гриф опять взволнованно заорал. Корнеев, не вынимая рук из
карманов, повернулся спиной и шагнул сквозь стену. Толстый  устремился  за
ним с криком "Нет, вы вернете диван!" Тощий сказал мне:
     - Это недоразумение. Мы примем меры, чтобы оно не повторилось.
     Он кивнул и тоже двинулся к стене.
     - Погодите! - вскричал я. - Орла! Орла заберите! Вместе с запахом!
     Тощий, уже  наполовину  войдя  в  стену,  обернулся  и  поманил  орла
пальцем. Гриф шумно сорвался с печки и  втянулся  ему  под  ноготь.  Тощий
исчез. Голубой свет медленно померк, стало темно, в окно снова забарабанил
дождь. Я включил свет и оглядел комнату. В комнате все  было  по-прежнему,
только на печке зияли глубокие царапины от когтей грифа да на потолке дико
и нелепо темнели рубчатые следы моих ботинок.
     -  Прозрачное  масло,   находящееся   в   корове,   -   с   идиотским
глубокомыслием произнесло зеркало, - не способствует ее  питанию,  но  оно
снабжает наилучшим питанием, будучи обработано надлежащим способом.
     Я выключил свет и улегся. На полу было жестко, тянуло холодом.  Будет
мне завтра от старухи, подумал я.



                                    6

                         - Нет, - произнес он в ответ настойчивому вопросу
                              моих глаз, - я не член клуба, я - призрак.
                         - Хорошо, но это не дает вам права расхаживать по
                              клубу.
                                                              Г. Дж. Уэллс

     Утром оказалось, что диван стоит на месте. Я не  удивился.  Я  только
подумал, что так или иначе старуха добилась своего: диван  стоит  в  одном
углу, а я лежу в другом. Собирая постель и делая зарядку,  я  размышлял  о
том, что существует, вероятно, некоторый предел способности  к  удивлению.
По-видимому, я далеко шагнул за этот предел. Я  даже  испытывал  некоторое
утомление. Я пытался представить себе что-нибудь такое, что могло бы  меня
сейчас поразить,  но  фантазии  у  меня  не  хватало.  Это  мне  очень  не
нравилось, потому что я терпеть не  могу  людей,  неспособных  удивляться.
Правда, я был  далек  от  психологии  "подумаешьэканевидаль",  скорее  мое
состояние напоминало состояние Алисы в Стране Чудес: я был словно во сне и
принимал и готов был  принять  любое  чудо  за  должное,  требующее  более
развернутой реакции, нежели простое разевание рта и хлопанье глазами.
     Я еще делал зарядку, когда в прихожей  хлопнула  дверь,  зашаркали  и
застучали  каблуки,  кто-то  закашлял,  что-то  загремело   и   упало,   и
начальственный голос позвал: "Товарищ Горыныч!" Старуха не отозвалась, и в
прихожей начали разговаривать: "Что это за дверь?.. А, понятно. А это?"  -
"Тут вход в музей". - "А здесь?.. Что  это  -  все  заперто,  замки..."  -
"Весьма хозяйственная женщина, Янус Полуэктович. А это телефон". - "А  где
же знаменитый диван? В музее?" - "Нет. Тут должен быть запасник".
     - Это здесь, - сказал знакомый угрюмый голос.
     Дверь  моей  комнаты  распахнулась,  и  на  пороге  появился  высокий
худощавый  старик  с  великолепной  снежно-белой  сединой,  чернобровый  и
черноусый, с глубокими черными глазами.  Увидев  меня  (я  стоял  в  одних
трусах, руки в стороны, ноги на ширине плеч), он приостановился и  звучным
голосом произнес:
     - Так.
     Справа и слева от него заглядывали в комнату  еще  какие-то  лица.  Я
сказал: "Прошу прощения", - и побежал к своим джинсам. Впрочем, на меня не
обратили внимания. В комнату вошли четверо  и  столпились  вокруг  дивана.
Двоих я знал: угрюмого Корнеева, небритого, с красными глазами, все в  той
же  легкомысленной  гавайке,  и  смуглого,  горбоносого  Романа,   который
подмигнул мне, сделал  непонятный  знак  рукой  и  сейчас  же  отвернулся.
Седовласого я не знал. Не знал я и  полного,  рослого  мужчину  в  черном,
лоснящемся со спины костюме и с широкими хозяйскими движениями.
     - Вот этот диван? - спросил лоснящийся мужчина.
     - Это не диван, - угрюмо сказал Корнеев. - Это транслятор.
     - Для меня это диван, - заявил лоснящийся, глядя в записную книжку. -
Диван мягкий, полуторный, инвентарный номер одиннадцать двадцать три. - Он
наклонился и пощупал. - Вот он у вас влажный, Корнеев, таскали под дождем.
Теперь считайте: пружины проржавели, обшивка сгнила.
     - Ценность данного предмета,  -  как  мне  показалось,  издевательски
произнес горбоносый Роман, - заключается отнюдь не в обшивке и даже  не  в
пружинах, которых нет.
     - Вы  это  прекратите,  Роман  Петрович,  -  предложил  лоснящийся  с
достоинством. - Вы мне вашего Корнеева не выгораживайте. Диван проходит  у
меня по музею и должен там находиться...
     - Это прибор, - сказал Корнеев безнадежно. - С ним работают...
     - Этого я не знаю, - заявил лоснящийся. -  Я  не  знаю,  что  это  за
работа с диваном.
     - А мы вот знаем, - тихонько сказал Роман.
     - Вы это прекратите, - сказал лоснящийся, поворачиваясь к нему. -  Вы
здесь не в пивной, вы здесь в учреждении. Что  вы,  собственно,  имеете  в
виду?
     - Я имею в виду, что это не есть диван, -  сказал  Роман.  -  Или,  в
доступной для вас форме, это  есть  не  совсем  диван.  Это  есть  прибор,
имеющий внешность дивана.
     -  Я  попросил  бы  прекратить  эти  намеки,  -   решительно   сказал
лоснящийся. - Насчет доступной формы и все такое.  Давайте  каждый  делать
свое дело. Мое дело - прекратить разбазаривание, и я его прекращаю.
     - Так, - звучно сказал седовласый. Сразу стало тихо. - Я беседовал  с
Кристобалем Хозевичем и с Федором Симеоновичем.  Они  полагают,  что  этот
диван-транслятор представляет лишь музейную  ценность.  В  свое  время  он
принадлежал королю Рудольфу Второму, так  что  историческая  ценность  его
неоспорима. Кроме того, года два назад, если память мне  не  изменяет,  мы
уже выписывали серийный транслятор... Кто его выписывал,  вы  не  помните,
Модест Матвеевич?
     - Одну минутку, - сказал лоснящийся Модест Матвеевич  и  стал  быстро
листать  записную  книжку.  -  Одну  минуточку...  Транслятор  двухходовой
ТДХ-80Е Китежградского завода... По заявке товарища Бальзамо.
     - Бальзамо работает на нем круглосуточно, - сказал Роман.
     - И барахло  этот  ТДХ,  -  добавил  Корнеев.  -  Избирательность  на
молекулярном уровне.
     -  Да-да,  -  сказал  седовласый.  -  Я  припоминаю.  Был  доклад  об
исследовании ТДХ. Действительно, кривая селективности не гладкая... Да.  А
этот... э... диван?
     - Ручной труд, - быстро сказал Роман. - Безотказен. Конструкции  Льва
Бен Бецалеля. Бен Бецалель собирал и отлаживал его триста лет...
     - Вот! - сказал лоснящийся Модест Матвеевич. - Вот как надо работать!
Старик, а все делал сам.
     Зеркало вдруг прокашлялось и сказало:
     - Все оне помолодели, пробыв час в воде, и вышли  из  нее  такими  же
красивыми, розовыми, молодыми и  здоровыми,  сильными  и  жизнерадостными,
какими были в двадцать лет.
     - Вот именно, - сказал Модест  Матвеевич.  Зеркало  говорило  голосом
седовласого.
     Седовласый досадливо поморщился.
     - Не будем решать этот вопрос сейчас, - произнес он.
     - А когда? - спросил грубый Корнеев.
     - В пятницу на Ученом совете.
     - Мы не можем разбазаривать реликвии, - вставил Модест Матвеевич.
     - А мы что будем делать? - спросил грубый Корнеев.
     Зеркало забубнило угрожающим замогильным голосом:

              Видел я сам, как, подобравши черные платья,
              Шла босая Канидия, простоволосая, с воем,
              С ней и Сагана, постарше годами, и бледные обе.
              Страшны были на вид. Тут начали землю ногтями
              Обе рыть и черного рвать зубами ягненка...

     Седовласый, весь сморщившись, подошел к зеркалу, запустил в него руку
по плечо и чем-то щелкнул. Зеркало замолчало.
     - Так, - сказал седовласый. - Вопрос о вашей группе мы тоже решим  на
совете. А вы... - По лицу  его  было  видно,  что  он  забыл  имя-отчество
Корнеева, - вы пока воздержитесь... э... от посещения музея.
     С этими словами он вышел из комнаты. Через дверь.
     - Добились своего, - сказал Корнеев сквозь  зубы,  глядя  на  Модеста
Матвеевича.
     -  Разбазаривать  не  дам,  -  коротко  ответил  тот,  засовывая   во
внутренний карман записную книжку.
     - Разбазаривать! - сказал Корнеев. - Плевать  вам  на  все  это.  Вас
отчетность беспокоит. Лишнюю графу вводить неохота.
     - Вы это прекратите, - сказал непреклонный Модест Матвеевич. - Мы еще
назначим комиссию и посмотрим, не повреждена ли реликвия...
     - Инвентарный номер одиннадцать двадцать три,  -  вполголоса  добавил
Роман.
     - В таком вот аспекте, -  величественно  произнес  Модест  Матвеевич,
повернулся и увидел меня. - А вы что здесь делаете? -  осведомился  он.  -
Почему это вы здесь спите?
     - Я... - начал я.
     - Вы спали на диване, - провозгласил  ледяным  тоном  Модест,  сверля
меня взглядом контрразведчика. - Вам известно, что это прибор?
     - Нет, - сказал я. - То есть теперь известно, конечно.
     - Модест Матвеевич! - воскликнул горбоносый Роман. - Это же наш новый
программист, Саша Привалов!
     - А почему он здесь спит? Почему не в общежитии?
     - Он еще не зачислен, - сказал Роман, обнимая меня за талию.
     - Тем более!
     - Значит, пусть спит на улице? - злобно спросил Корнеев.
     - Вы  это  прекратите,  -  сказал  Модест.  -  Есть  общежитие,  есть
гостиница, а здесь музей, госучреждение. Если все будут спать в  музеях...
Вы откуда?
     - Из Ленинграда, - сказал я мрачно.
     - Вот если я приеду в Ленинград и пойду спать в Эрмитаж?
     - Пожалуйста, - сказал я, пожимая плечами.
     Роман все держал меня за талию.
     - Модест Матвеевич, вы совершенно правы,  непорядок,  но  сегодня  он
будет ночевать у меня.
     - Это другое дело. Это пожалуйста. - великодушно разрешил Модест.  Он
хозяйским взглядом окинул комнату, увидел отпечатки на потолке и сразу  же
посмотрел на мои ноги. К счастью, я был босиком. - В таком вот аксепте,  -
сказал он, поправил рухлядь на вешалке и вышел.
     - Д-дубина, - выдавил из себя Корнеев. - Пень. - Он сел  на  диван  и
взялся за голову. - Ну их всех к черту. Сегодня же ночью опять утащу.
     - Спокойно, - ласково сказал Роман. - Ничего  страшного.  Нам  просто
немножко не повезло. Ты заметил, какой это Янус?
     - Ну? - сказал Корнеев безнадежно.
     - Это же А-Янус.
     Корнеев поднял голову.
     - И какая разница?
     - Огромная, - сказал Роман и подмигнул. - Потому что У-Янус улетел  в
Москву. И в  частности  -  по  поводу  этого  дивана.  Понял,  расхититель
музейных ценностей?
     - Слушай, ты меня спасаешь, - сказал Корнеев, и я впервые увидел, как
он улыбается.
     - Дело в том, Саша, - сказал Роман, обращаясь ко мне,  -  что  у  нас
идеальный директор. Он один в двух лицах. Есть А-Янус Полуэктович и У-Янус
Полуэктович. У-Янус - это крупный ученый  международного  класса.  Что  же
касается А-Януса, то это довольно обыкновенный администратор.
     - Близнецы? - осторожно спросил я.
     - Да нет, это один и тот же человек. Только он один в двух лицах.
     - Ясно, - сказал я и стал надевать ботинки.
     - Ничего, Саша, скоро все узнаешь, - сказал Роман ободряюще.
     Я поднял голову.
     - То есть?
     - Нам нужен программист, - проникновенно сказал Роман.
     - Мне очень нужен программист, - сказал Корнеев, оживляясь.
     - Всем нужен программист, - сказал я, возвращаясь  к  ботинкам.  -  И
прошу без гипноза и всяких там заколдованных мест.
     - Он уже догадывается, - сказал Роман.
     Корнеев хотел что-то сказать, но за окном грянули крики.
     - Это не наш пятак! - кричал Модест.
     - А чей же это пятак?
     - Я не знаю, чей это пятак! Это не мое дело! Это ваше дело  -  ловить
фальшивомонетчиков, товарищ сержант!..
     - Пятак изъят у некоего Привалова, каковой проживает здесь у  вас,  в
Изнакурноже!..
     - Ах, у Привалова? Я сразу подумал, что он ворюга!
     Укоризненный голос А-Януса произнес:
     - Ну-ну, Модест Матвеевич!..
     - Нет, извините, Янус Полуэктович! Этого нельзя так оставить! Товарищ
сержант, пройдемте!.. Он в доме...  Янус  Полуэктович,  встаньте  у  окна,
чтобы он не выскочил! Я докажу! Я не  позволю  бросать  тень  на  товарища
Горыныч!..
     У меня нехорошо похолодело внутри. Но Роман уже оценил положение.  Он
схватил с вешалки засаленный картуз и нахлобучил мне на уши.
     Я исчез.
     Это было очень странное ощущение. Все осталось на месте, кроме  меня.
Но Роман не дал мне насытиться новыми переживаниями.
     -  Это  кепка-невидимка,  -  прошипел  он.  -  Отойди  в  сторонку  и
помалкивай.
     Я на цыпочках отбежал в угол и сел под зеркало. В  ту  же  секунду  в
комнату ворвался возбужденный  Модест,  волоча  за  рукав  юного  сержанта
Ковалева.
     - Где он? - завопил Модест, озираясь.
     - Вот, - сказал Роман, показывая на диван.
     - Не беспокойтесь, стоит на месте, - добавил Корнеев.
     - Я спрашиваю, где этот ваш... программист?
     - Какой программист? - удивился Роман.
     - Вы это прекратите, - сказал Модест. -  Здесь  был  программист.  Он
стоял в брюках и без ботинок.
     - Ах, вот что вы имеете в виду, - сказал Роман. - Но мы же  пошутили,
Модест Матвеевич. Не было здесь никакого программиста. Это было  просто...
- Он сделал какое-то движение руками, и посередине комнаты возник  человек
в майке и в джинсах. Я видел его со спины и ничего о нем сказать не  могу,
но юный Ковалев покачал головой и сказал:
     - Нет, это не он.
     Модест обошел призрак кругом, бормоча:
     - Майка... штаны... без ботинок... Он! Это он.
     Призрак исчез.
     - Да нет же, это не тот, - сказал сержант Ковалев. - Тот был молодой,
без бороды...
     - Без бороды? - переспросил Модест. Он был сильно сконфужен.
     - Без бороды, - подтвердил Ковалев.
     - М-да... - сказал Модест. - А по-моему, у него была борода...
     - Так я вручаю вам повестку, - сказал юный Ковалев и протянул Модесту
листок бумаги казенного вида.  -  А  вы  уж  сам