ющее послание адресовано именно вам?
     - Совершенно с вами согласен, - сказал дю Барнстокр. -  Уже  потом  я
понял, уже прочитав, что,  будь  записка  адресована  мне,  ее,  наверное,
подсунули  бы  под  мою  дверь.  Но  в  тот  момент  я  действовал  как-то
подсознательно, что ли... Ведь тот, кто постучал,  слышал  мой  голос,  то
есть знал, что я здесь... Вы меня понимаете? Во всяком случае,  когда  наш
бедный Олаф вернулся, я немедленно показал ему эту записку,  чтобы  вместе
посмеяться над нею...
     - Так, - сказал я. - И что же Олаф? Смеялся?
     - Н-нет, он не смеялся... У  него,  знаете  ли,  чувство  юмора...  В
общем, он прочел, пожал плечами, и мы тут же продолжили игру. Он оставался
совершенно спокоен, флегматичен и больше  ни  разу  не  вспомнил  об  этой
записке... А я, как вы знаете, решил,  что  это  чья-то  мистификация,  и,
откровенно говоря, продолжаю думать так же и сейчас... Вы знаете, в  узком
кругу отдыхающих, скучающих людей всегда найдется человек...
     - Знаю, - сказал я.
     - Вы полагаете, эта записка действительно?..
     - Все может быть, - сказал я. Мы помолчали. -  А  теперь  расскажите,
что вы делали с того момента, как Мозесы ушли спать.
     - Извольте, - сказал  дю  Барнстокр.  -  Я  ожидал  этого  вопроса  и
специально восстановил в памяти  всю  последовательность  своих  действий.
Дело было так. Когда  все  разошлись,  а  было  это  примерно  в  половине
десятого, я некоторое время...
     - Одну минуту, - прервал я его.  -  Это  было  в  половине  десятого,
говорите вы?
     - Да, примерно.
     - Хорошо. Тогда расскажите сначала мне  вот  что.  Не  можете  ли  вы
припомнить, кто находился в столовой между половиной девятого и  половиной
десятого?
     Дю Барнстокр взялся за лоб длинными белыми пальцами.
     - М-м-м... - произнес он. - Это будет посложнее.  Я  ведь  был  занят
игрой... Ну, естественно, Мозес, хозяин... Время от  времени  карту  брала
госпожа Мозес... Это у нас за столиком. Брюн и Олаф танцевали, а  потом...
нет, пардон, еще до этого... танцевали  госпожа  Мозес  и  Брюн...  Но  вы
понимаете, мой дорогой инспектор, я совершенно не в состоянии  установить,
когда это было - в половине девятого, в девять... О! Часы пробили  девять,
и я, помнится, оглядел зал и подумал, как  мало  народу  осталось.  Играла
музыка, и зал был пуст, танцевали только Брюн с Олафом... Вы знаете,  это,
пожалуй, единственное ясное впечатление, которое осталось у меня в памяти,
- закончил он с сожалением.
     - Так, - сказал я. - А хозяин и  господин  Мозес  хоть  раз  выходили
из-за стола?
     - Нет,  -  сказал  он  уверенно.  -  Оба  они  оказались  чрезвычайно
азартными партнерами.
     - То есть в девять часов в зале было  только  трое  игроков,  Брюн  и
Олаф?
     - Именно так. Это я помню совершенно отчетливо.
     - Хорошо, - сказал я. - Теперь вернемся к вам. Итак, после  того  как
все разошлись, вы посидели еще  некоторое  время  за  карточным  столиком,
упражняясь в карточных фокусах...
     - Упражняясь в фокусах?.. А, вполне возможно. Иногда  в  задумчивости
я, знаете ли... даю волю своим пальцам, это  происходит  неосознанно.  Да.
Затем я решил выкурить сигару и направился сюда, к себе в номер. Я выкурил
сигару, сел в это кресло и, признаться, вздремнул. Проснулся я  словно  бы
от какого-то толчка - я вдруг вспомнил, что в десять часов  обещал  реванш
бедному Олафу. Я взглянул на часы. Точного времени не помню, но было самое
начало одиннадцатого, и я с облегчением понял, что  опоздаю  ненамного.  Я
наскоро привел себя в  порядок  перед  зеркалом,  взял  пачку  ассигнаций,
сигары и вышел в коридор. В коридоре, инспектор, было пусто, это я  помню.
Я постучал в дверь к Олафу - никто не отозвался. Я  постучал  вторично,  и
снова без всякого успеха. Я понял, что господин Олаф сам забыл о реванше и
занят какими-нибудь более интересными делами. Однако в  таких  вопросах  я
страшно щепетилен. Я написал известную вам записку и приколол ее к  двери.
Затем  я  честно  прождал  до  одиннадцати,  читая  вот  эту  книгу,  и  в
одиннадцать лег спать. И вот что интересно, инспектор. Незадолго до  того,
как вы с хозяином принялись шуметь и стучать  в  коридоре,  меня  разбудил
стук в мою дверь. Я открыл, но никого не оказалось. Я лег снова  и  больше
уже не смог заснуть.
     - Угу, - сказал  я.  -  Понятно.  Значит,  с  того  момента,  как  вы
прикололи записку, и до  одиннадцати  часов,  когда  вы  легли  спать,  не
произошло больше ничего существенного... не было никакого шума, движения?
     - Нет, - сказал дю Барнстокр. - Ничего.
     - А где вы были? Здесь или в спальне?
     - Здесь, сидел в этом кресле.
     - Угу, - сказал я. -  И  последний  вопрос.  Вчера  до  обеда  вы  не
разговаривали с Хинкусом?
     - С Хинкусом?.. А, это такой маленький, жалкий... Постойте, мой милый
друг... Да, конечно! Мы же все стояли возле душа, помните? Господин Хинкус
был раздражен ожиданием, и я  успокоил  его  каким-то  фокусом...  Ах  да,
леденцы! Он очень забавно растерялся тогда. Обожаю такие мистификации.
     - А после этого вы с ним не разговаривали?
     Дю Барнстокр задумчиво сложил губы куриной гузкой.
     - Нет, - сказал он. - Насколько мне помнится - нет.
     - И не поднимались на крышу?
     - На крышу? Нет. Нет-нет. На крышу я не поднимался.
     Я встал.
     - Благодарю вас, господин дю Барнстокр. Вы оказали следствию  помощь.
Я  надеюсь,  вы  понимаете,  насколько  неуместны  были  бы  сейчас  новые
мистификации. (Он молча замахал на меня руками.) Ну, вот и хорошо. Я очень
советую вам принять таблетку снотворного и лечь спать. На мой взгляд,  это
лучшее, что вы можете сейчас сделать.
     - Я попытаюсь, - с готовностью сказал дю Барнстокр.
     Я пожелал ему спокойной ночи и вышел. Я направился разбудить чадо, но
тут я  увидел,  как  в  конце  коридора  быстро  и  бесшумно  захлопнулась
приоткрытая дверь номера Симонэ. Я немедленно повернул туда.
     Я вошел, не постучавшись, и  сразу  понял,  что  поступил  правильно.
Через открытую дверь спальни я увидел, как великий физик, прыгая на  одной
ноге, сдирает с себя брюки. Это было тем более глупо, что в обеих комнатах
номера горел свет.
     - Не трудитесь, Симонэ, - произнес  я  угрюмо.  -  Все  равно  вы  не
успеете развязать галстук.
     Симонэ обессиленно опустился на кровать.  Челюсть  у  него  тряслась,
глаза вылезли из орбит. Я вошел в спальню и остановился перед ним, засунув
руки в карманы. Некоторое время мы молчали. Я не сказал больше ни слова, я
просто смотрел на него, давая ему время осознать, что он пропал. А он  под
моим взглядом все более сникал, голова его все  глубже  уходила  в  плечи,
волнистый унылый нос становился все более унылым. Наконец он не выдержал.
     - Я буду говорить только в присутствии своего адвоката, - объявил  он
надтреснутым голосом.
     - Бросьте, Симонэ, - сказал я с отвращением. - А еще физик. Какие вам
тут, в задницу, адвокаты?
     Он вдруг схватил меня за полу пиджака и, заглядывая мне в глаза снизу
вверх, просипел:
     - Думайте, что хотите, Петер, но я вам клянусь: я не убивал ее.
     Наступила моя очередь присесть. Я нащупал за собой стул и сел.
     - Подумайте сами, зачем это мне? - страстно продолжал Симонэ. -  Ведь
должны же быть мотивы...  Никто  же  не  убивает  просто  так...  Конечно,
существуют садисты, но они ведь сумасшедшие... Тем более  такое  зверство,
такой кошмар... Клянусь вам! Она была уже совсем холодная, когда  я  обнял
ее!
     На несколько секунд я закрыл глаза. Так. В доме был еще один труп. На
этот раз - женщина.
     - Вы же отлично знаете, - горячечно бормотал Симонэ,  -  преступлений
просто так не бывает. Правда, Андре Жид писал...  Но  это  все  так,  игра
интеллекта... Нужен мотив... Вы же меня знаете, Петер! Посмотрите на меня:
разве я похож на убийцу?
     - Стоп, - сказал я. - Заткнитесь на минуту.  Подумайте  хорошенько  и
расскажите все по порядку.
     Он не стал думать.
     - Пожалуйста, - с готовностью сказал он. - Но вы должны поверить мне,
Петер. Все, что я расскажу, будет истинная правда, и только  правда.  Дело
было так. Еще во время этого проклятого бала... Да она и раньше давала мне
понять, только я не решался... А в этот раз вы накачали меня бренди,  и  я
решился. Почему бы нет? Ведь это же не преступление, не правда ли? Н-ну, и
вот часов в  одиннадцать,  когда  все  угомонились,  я  вышел  и  тихонько
спустился вниз. Вы с хозяином несли какую-то чепуху в каминной, что-то там
о познании природы, обычная ерунда... Я тихонько прошелся мимо каминной  -
я был в носках - и прокрался к ее номеру. У старика света не было, у нее -
тоже. Дверь ее, как я и ожидал, была не заперта,  это  сразу  придало  мне
бодрости. Темно было - хоть глаз выколи, но  я  различил  ее  силуэт.  Она
сидела на кушетке прямо напротив двери. Я тихонько  ее  окликнул,  она  не
ответила. Тогда, сами понимаете, я сел рядом  с  ней  и,  сами  понимаете,
обнял... Бр-р-р-р!.. Я даже поцеловать ее не успел!  Она  была  совершенно
мертвая.... твердая, окоченевшая... Лед! Окаменевшая, как дерево!  И  этот
оскал... Я не помню, как  оттуда  вылетел.  По-моему,  я  там  всю  мебель
поломал... Я клянусь вам,  Петер,  поверьте  честному  человеку,  когда  я
дотронулся  до  нее,  она  была  уже  совершенно   мертвая,   холодная   и
окоченевшая... И потом, я не зверь...
     - Наденьте брюки, - сказал я с тихим отчаянием. -  Приведите  себя  в
порядок и следуйте за мной.
     - Куда? - спросил он с ужасом.
     - В тюрьму! - гаркнул я. - В карцер! В башню пыток, идиот!
     - Сейчас, - сказал он. - Сию минуту. Я просто не понял вас, Петер.
     Мы спустились в холл навстречу вопрошающему взгляду  хозяина.  Хозяин
сидел за журнальным столиком, положив перед  собой  тяжелый  многозарядный
винчестер. Я знаком предложил ему оставаться на месте и свернул в  коридор
на  половину  Мозесов.  Лель,  лежавший  на  пороге  комнаты   незнакомца,
проворчал нам что-то неприязненное. Симонэ семенил за мною  следом,  время
от времени судорожно вздыхая.
     Я решительно толкнул дверь госпожи  Мозес  и  остолбенел.  В  комнате
горел розовый торшер, а на  диване  прямо  напротив  двери  в  позе  мадам
Рекамье возлежала в шелковой пижаме очаровательная госпожа Мозес и  читала
книгу. Увидев меня, она удивленно подняла брови, но, впрочем, тут же очень
мило улыбнулась. Симонэ за моей спиной издал странный звук - что-то  вроде
"а-ап!".
     - Прошу прощения, - еле  ворочая  языком,  проговорил  я  и  со  всей
возможной стремительностью закрыл двери. Затем я  повернулся  к  Симонэ  и
неторопливо, с наслаждением взял его за галстук.
     - Клянусь! - одними губами произнес Симонэ. Он был на грани обморока.
     Я отпустил его.
     - Вы ошиблись, Симонэ, - сухо сказал я. - Вернемся в ваш номер.
     Прежним порядком мы проследовали в обратном направлении. Впрочем,  по
дороге я передумал и повел его в свой номер. Я вдруг сообразил, что  номер
мой не заперт, а там у меня  вещественное  доказательство.  И  кстати,  не
мешает показать это самое доказательство великому физику.
     Войдя, Симонэ бросился в мое кресло, на секунду закрыл лицо руками, а
затем принялся  стучать  себя  по  черепу  кулаками,  как  развеселившийся
шимпанзе.
     - Спасен! - бормотал он с идиотской улыбкой. - Ура!  Снова  живу!  Не
таюсь, не прячусь! Ура!..
     Потом он положил руки на  край  стола,  уставился  на  меня  круглыми
глазами и произнес шепотом:
     - Но ведь она была мертва, Петер! Клянусь вам. Она была  мертва,  она
была убита, и мало того...
     - Ерунда, - сказал я холодно. - Просто вы были омерзительно пьяны.
     - Нет-нет, - возразил Симонэ, мотая головой. - Я был пьян, это верно,
но тут что-то нечисто, тут что-то не так... Скорее,  уж  это  был  кошмар,
бред... почудилось... Может быть, я и на  самом  деле  немножко  того,  а,
Петер?
     - Может быть, - согласился я.
     - Не знаю, просто не знаю... Я глаз не  сомкнул  все  это  время,  то
раздевался, то одевался... хотел даже бежать... особенно,  когда  услышал,
как вы там ходите и говорите придушенными голосами...
     - Где вы находились в это время?
     - Я находился... В какое, собственно, время?
     - Пока мы говорили придушенными голосами.
     - У себя. Я не выходил из номера.
     - В какой именно комнате вашего номера вы находились?
     - То в одной, то в  другой...  Честно  говоря,  пока  вы  допрашивали
Олафа, я пытался подслушивать и сидел в спальне... - Глаза его вдруг снова
выкатились. - Постойте-ка, - сказал он. - Но если она жива... тогда  из-за
чего вся эта суета? Что случилось? Заболел кто-нибудь?
     - Отвечайте на мои вопросы, - сказал я. - Что вы делали  после  того,
как ушли из бильярдной?
     Некоторое время он молчал, глядя на меня круглыми глазами и покусывая
нижнюю губу.
     - Понятно, - сказал он наконец. - Значит, все-таки что-то  случилось.
Ну, ладно... Что я делал после того, как вы ушли? Сыграл сам  с  собой  на
бильярде и пошел к  себе.  Было  уже  около  десяти,  а  я  назначил  свое
предприятие на одиннадцать, надо было привести себя в порядок, освежиться,
побриться, то-се... Этим я и занимался примерно до половины одиннадцатого.
А потом ждал, смотрел на часы, смотрел в окошко... Остальное вы  знаете...
Вот так...
     - Вы вернулись в номер около десяти. А точнее? Ведь вы собирались  на
свидание и наверняка часто поглядывали на часы.
     Симонэ тихонько свистнул.
     - Ого! - сказал он. - Кажется, это следствие по всем правилам.  Может
быть, вы все-таки скажете мне, что произошло?
     - Убит Олаф, - сказал я.
     - Как - убит? Вы же только что были у него в номере... Я сам  слышал,
как вы с ним там разговаривали...
     - Я разговаривал не  с  ним,  -  сказал  я.  -  Олаф  мертв.  Поэтому
постарайтесь поточнее вспомнить все, о  чем  я  вас  спрашиваю.  Когда  вы
вернулись в свой номер?
     Симонэ  вытер  покрытый  испариной  лоб.  Лицо   у   него   сделалось
несчастным.
     - Безумие какое-то, - пробормотал он. - Сумасшедший  бред...  Сначала
то, теперь это...
     Я применил старый испытанный прием. Пристально  глядя  на  Симонэ,  я
сказал:
     - Перестаньте крутить. Отвечайте на мои вопросы.
     Симонэ мгновенно ощутил себя подозреваемым, и все его эмоции  тут  же
испарились. Он перестал думать о  госпоже  Мозес.  Он  перестал  думать  о
бедном Олафе. Теперь он думал только о себе.
     - Что вы этим хотите сказать? - пробормотал он. - Что  это  значит  -
"перестаньте крутить"?..
     - Это значит, что я жду ответа, - сказал я. -  Когда  -  точно  -  вы
вернулись в свой номер?
     Симонэ преувеличенно оскорбленно пожал плечами.
     - Извольте, - сказал он. - Смешно, конечно, и дико, но... пожалуйста.
Извольте. Из бильярдной я вышел без десяти  десять.  С  точностью  плюс  -
минус одна минута. Я посмотрел на часы и понял, что  мне  пора.  Было  без
десяти десять.
     - Что вы сделали, когда вошли в номер?
     - Извольте. Я прошел в спальню, разделся... - Он вдруг остановился. -
А знаете, Петер... Я ведь понимаю, что вам нужно. В это время Олаф был еще
жив. Впрочем, откуда мне знать, может быть, это был уже не Олаф.
     - Рассказывайте по порядку, - приказал я.
     - Да тут нечего рассказывать по порядку... За стеной спальни  двигали
мебель. Голосов я не помню. Не было  голосов.  Но  что-то  там  двигалось.
Помнится, я показал стене язык и подумал: вот так-то, белокурая бестия, ты
ляжешь баиньки, а я пойду к моей Ольге... Или  что-то  в  этом  духе.  Это
было, следовательно, примерно без пяти десять. Плюс - минус три минуты.
     - Так. Дальше.
     - Дальше... Дальше я пошел в туалетную комнату. Я тщательно умылся до
пояса. Я тщательно вытерся махровым  полотенцем...  Я  тщательно  побрился
электрической бритвой... Я тщательно оделся... - В голосе  унылого  шалуна
стремительно нарастала язвительность.  Впрочем,  он  тут  же  почувствовал
неуместность такого тона и спохватился. - Короче говоря, в следующий раз я
посмотрел  на  часы,  когда  вышел  из  туалетной.  Было  около   половины
одиннадцатого. Без двух-трех минут.
     - Вы остались в спальне?
     - Да, одевался я в спальне. Но больше я уже ничего не слышал. А  если
и слышал, то не обратил внимания. Одевшись, я  вышел  в  гостиную  и  стал
ждать. И клятвенно утверждаю, что после  вечеринки  я  Олафа  в  глаза  не
видел.
     - Вы уже утверждали клятвенно, что госпожа Мозес мертва, - заметил я.
     - Ну, это я не знаю... Это я не понимаю. Уверяю вас, Петер...
     - Верю, -  сказал  я.  -  Теперь  скажите,  когда  вы  последний  раз
разговаривали с Хинкусом?
     - Гм... Да я, пожалуй, вообще с ним никогда не разговаривал. Ни разу.
Не представляю, о чем бы я мог с ним разговаривать.
     - А когда вы его в последний раз видели?
     Симонэ прищурился, вспоминая.
     - Около душа? - произнес он с вопросительной интонацией.  -  Да  нет,
что это я! Он же обедал вместе со всеми, вы его тогда привели с  крыши.  А
потом... куда-то он испарился, что ли... А что с ним случилось?
     - Ничего особенного, - небрежно сказал я. -  Еще  один  вопрос.  Кто,
по-вашему, разыгрывал все эти штучки? С душем, с пропавшими туфлями...
     - Понимаю, - сказал Симонэ. - По-моему, начал  это  дю  Барнстокр,  а
поддерживали его все кому не лень. Хозяин в первую очередь.
     - А вы?
     - И я. Я заглядывал в окна к госпоже Мозес. Обожаю такие  шутки...  -
Он заржал было своим могильным смехом, но тут же  спохватился  и  поспешно
сделал серьезное лицо.
     - И больше ничего? - спросил я.
     - Ну, почему же ничего? Я звонил Кайсе из пустых номеров и  устраивал
"посещения утопленника"...
     - То есть?
     - То есть бегал по  коридорам  босиком  с  мокрыми  ногами.  Потом  я
собирался соорудить небольшое привидение, да так и не собрался.
     - Нам повезло, - сухо сказал я. - А часы Мозеса - ваша работа?
     - Какие часы Мозеса? Золотые такие? Луковица?
     Мне захотелось его ударить.
     - Да, - сказал я. - Луковица. Вы их сперли?
     - За кого вы меня принимаете? - возмутился Симонэ.  -  Что  я  вам  -
форточник какой-нибудь?
     - Нет-нет, не форточник, - сказал я, сдерживаясь. - Вы их  утащили  в
шутку. Устроили "посещение Багдадского Вора".
     - Слушайте, Петер, - сказал Симонэ очень серьезно. - Я  вижу,  что  с
этими часами тоже что-то произошло. Так вот - я их  не  трогал.  Но  я  их
видел. Да и все,  наверное,  видели.  Здоровенная  такая  луковица,  Мозес
однажды при всем народе уронил ее в свою кружку...
     - Хорошо, - сказал я. - Оставим это. Теперь у меня к вам вопрос как к
специалисту. - Я положил перед ним чемодан Олафа и откинул крышку.  -  Что
это может быть, как по-вашему?
     Симонэ быстро оглядел прибор, осторожно извлек  его  из  чемодана  и,
посвистывая сквозь зубы, принялся рассматривать со всех сторон.  Потом  он
взвесил его в руках и так же осторожно вложил обратно в чемодан.
     - Не моя область, - сказал он. - Судя по тому, как  это  компактно  и
добротно сделано, это что-то либо военное, либо космическое. Не знаю. Даже
догадаться не могу. Где вы это взяли? У Олафа?
     - Да, - сказал я.
     - Подумать только! - пробормотал он.  -  У  этой  дубины...  Впрочем,
пардон.  На  кой  черт  здесь  верньеры?..  Ну  это-то,  вероятно,  гнезда
подключения... Очень странный агрегат... - Он посмотрел на  меня.  -  Если
хотите, Петер, я могу понажимать здесь  клавиши  и  покрутить  колесики  и
винтики. Я человек рисковый.  Но  имейте  в  виду,  это  очень  нездоровое
занятие.
     - Не надо, - сказал я. - Дайте сюда. - Я закрыл чемодан.
     - Правильно, - одобрил Симонэ,  откидываясь  в  кресле.  -  Это  надо
отдать экспертам. Я даже знаю - кому... Между прочим, - сказал он,  -  что
это вы всем этим занимаетесь? Вы что - энтузиаст своего дела? Почему вы не
вызовете специалистов?
     Я коротко объяснил ему про обвал.