его интересненького я не вижу...
     - А госпожу Мозес вы в зале видите в это время?
     - Нет, она у себя в сухом доке, заделывает пробоины... Ну, выходим мы
в коридор... а дальше вам уже рассказано.
     - И госпожу Мозес вы больше не видели?
     И тут произошла заминка. Крошечная такая заминочка, но я ее уловил.
     - Н-нет, - сказало чадо. - Откуда? Мне было  не  до  того.  Только  и
оставалось - от тоски глушить водку.
     Очень, очень мне мешали черные очки, и я твердо решил, что при втором
допросе я эти очки сниму. Хотя бы силой.
     - Что вы делали днем на крыше? - спросил я резко.
     - На какой еще крыше?
     - На крыше отеля, - я ткнул пальцем в потолок. - И не  врите,  я  вас
там видел.
     - Идите-ка вы знаете куда? - ощетинилось чадо. - Что я вам -  лунатик
какой-нибудь по крышам бегать?
     - Значит, это были не вы, - примирительно сказал  я.  -  Ну,  хорошо.
Теперь насчет Хинкуса. Помните, такой маленький, вы его сначала спутали  с
Олафом...
     - Ну, помню, - сказало чадо.
     - Когда вы его видели в последний раз?
     - В последний?.. В последний раз это было, пожалуй, в коридоре, когда
мы с Олафом вышли из столовой.
     Я так и подскочил.
     - Когда? - спросил я.
     Чадо встревожилось.
     - А что такого? - спросило оно. - Ничего такого не было... Только это
мы выскочили из зала, смотрю - Хинкус сворачивает на лестницу...
     Я судорожно соображал. Они выскочили из  столовой  не  раньше  девяти
часов, в девять они еще танцевали, их помнит дю  Барнстокр.  Но  в  восемь
сорок три у Хинкуса раздавили часы, и,  значит,  в  девять  он  уже  лежал
связанный под столом...
     - Вы уверены, что это был Хинкус?
     Чадо пожало плечами.
     - Мне показалось, что Хинкус... Правда, он сразу свернул  налево,  на
лестничную площадку... но все равно - Хинкус, кому же еще быть?  С  Кайсой
или с Мозесихой его не спутаешь... да и ни с кем другим. Маленький  такой,
сутулый...
     - Стоп! - сказал я. - Он был в шубе?
     - Да... в этой своей дурацкой шубе до пят, и на ногах что-то белое...
А что такое? - Чадо перешло на шепот. - Это он убил, да? Хинкус?
     - Нет-нет, - сказал я. Неужели  Хинкус  врал?  Неужели  это  все-таки
инсценировка? Часы раздавили, переведя стрелки назад... а Хинкус сидел под
столом и хихикал, а потом ловко разыграл меня и сейчас хихикает у  себя  в
номере... а его сообщник хихикает где-то в другом месте. Я вскочил.
     - Сидите здесь, - приказал я. - Не смейте выходить из номера.  Имейте
в виду, я с вами еще не закончил.
     Я пошел к выходу, потом вернулся и забрал со стола бутылку.
     - Это я конфискую. Мне не нужны пьяные свидетели.
     - А можно, я пойду к дяде? - спросило чадо дрожащим голосом.
     Я поколебался, потом махнул рукой.
     - Идите. Может быть, он сумеет убедить вас, что надо говорить правду.
     Выскочив в коридор,  я  свернул  к  номеру  Хинкуса,  отпер  дверь  и
ворвался внутрь. Везде горел свет: в прихожей, в туалетной, в спальне. Сам
Хинкус, оскаленный, мокрый, сидел  на  корточках  за  кроватью.  Посредине
комнаты валялся сломанный стул, и Хинкус сжимал в руках одну из ножек.
     - Это вы? - сказал он хрипло и выпрямился.
     - Да! - сказал я. Вид  его  и  какое-то  безумное  выражение  налитых
кровью глаз снова поколебали мое убеждение, что он  врет  и  притворяется.
Нужно быть великим артистом, чтобы так играть свою  роль.  Но  я  все-таки
сказал свирепо: - Мне надоело слушать вранье, Хинкус! Вы мне  соврали!  Вы
сказали, что вас схватили в восемь сорок. Но вас видели в  коридоре  после
девяти! Вы будете мне говорить правду или нет?
     На его лице промелькнула растерянность.
     - Меня? После девяти?
     - Да! Вы шли по коридору и свернули на лестничную площадку.
     - Я? - Он вдруг судорожно хихикнул. - Я шел по коридору? -  Он  снова
хихикнул,  и  еще  раз,  и  еще,  и  вдруг  весь  затрясся  от  визгливого
истерического хохота. - Я?.. Меня?.. Вот то-то и оно, инспектор! Вот то-то
и оно! - проговорил он, захлебываясь. - Меня видели в коридоре... и я тоже
видел меня... И я схватил меня... и я связал меня... и я замуровал меня  в
стену! Я - меня... Понимаете, инспектор? Я - меня!



                                    10

     Спустившись в холл, я мрачно сказал хозяину:
     - Там Хинкус совсем свихнулся. Есть у вас какое-нибудь  успокаивающее
посильнее?
     - У меня все есть, - ответил хозяин, нисколько не удивившись.
     - Инъекцию сделать сумеете?
     - Я все умею.
     - Вот и займитесь, - сказал я, протягивая ему ключ.
     Голова у меня гудела. Было без пяти  четыре.  Я  устал,  осатанел  и,
главное, не испытывал никакого охотничьего  азарта.  Я  слишком  отчетливо
понимал, что это дело  мне  не  по  плечу.  Ни  малейшего  просвета,  даже
наоборот - чем дальше, тем хуже. Может  быть,  в  отеле  кто-то  прячется,
похожий на Хинкуса? Может быть, у Хинкуса  действительно  есть  двойник  -
опасный гангстер, маньяк и садист? Это кое-что объяснило  бы...  убийство,
страх Хинкуса, его истерику... Но зато тогда пришлось  бы  решить  вопрос,
как он сюда попал, где и  как  ему  удается  прятаться.  У  нас  же  здесь
все-таки не Лувр и не Зимний дворец - у нас здесь "маленький уютный  отель
на двенадцать  номеров;  гарантируется  полная  приватность  и  совершенно
домашний уют"... Ладно, займусь-ка я Мозесами.
     Старик Мозес не пустил меня к себе  в  номер.  Он  вышел  на  стук  в
огромном восточном халате, с неизменной кружкой в руке и  буквально  выпер
меня в коридор своим толстым брюхом.
     - Вы намерены беседовать здесь? - устало спросил я.
     - Да, намерен, - с вызовом  ответил  он,  густо  дохнув  мне  в  лицо
сложной и непонятной смесью запахов, - именно здесь.  Полицейскому  нечего
делать в доме Мозеса.
     - Тогда лучше пойдемте в контору, - предложил я.
     - Н-ну... В контору... - Он отхлебнул из кружки. - В  контору  -  еще
куда ни шло. Хотя я не вижу,  о  чем  нам  с  вами  разговаривать.  Уж  не
подозреваете ли вы меня в убийстве - меня, Мозеса?
     - Нет, - сказал я. - Упаси  бог.  Но  ваши  показания  могут  оказать
неоценимую помощь следствию.
     - Следствию! - Он презрительно фыркнул и снова отхлебнул из кружки. -
Ну ладно, пойдемте... - Пока мы шли, он брюзжал: - Часы  не  могли  найти,
обыкновенные украденные часы, а туда же - убийство, следствие...
     В конторе я усадил его в кресло, а сам сел за стол.
     - Значит, ваши часы так и не нашлись? - спросил я.
     Он негодующе воззрился на меня.
     - А вы что, господин  полицейский,  надеялись,  что  они  сами  собой
как-нибудь обнаружатся?
     - Была у меня такая надежда, - признался я. - Но раз не обнаружились,
ничего не поделаешь.
     - Мне не нравится наша полиция, - заявил Мозес, пристально  глядя  на
меня. - Мне не нравиться этот отель. Какие-то убийства, какие-то обвалы...
собаки, воры, шум среди ночи... Кого это вы поселили в моей комнате? Я  же
ясно сказал: весь коридор мой,  за  исключением  каминной.  Мне  не  нужна
каминная.  Как  вы  осмелились  нарушить  договор?  Что  это  за   бродяга
расположился у меня в номере третьем?
     - Он попал под обвал. - сказал я. - Он искалечен, обморожен. Было  бы
жестоко тащить его наверх.
     - Но я вам заплатил за номер третий! Вы были обязаны спросить у  меня
разрешения!
     Я не смог с ним спорить, у меня сил не было объяснять ему, что  он  с
пьяных глаз перепутал меня с хозяином. Поэтому я просто сказал:
     - Администрация отеля приносит вам свои извинения, господин Мозес,  и
обязуется завтра же восстановить статус-кво.
     - Нищеброды! - прорычал господин Мозес и припал к кружке. - Но он  по
крайней мере приличный человек, этот бродяга из третьего  номера?  Или  он
тоже какой-нибудь вор?
     - Это совершенно приличный человек, - успокоительно сказал я.
     - Почему же в таком случае его сторожит этот ваш омерзительный пес?
     - Это чистая случайность, - ответил я, закрывая глаза.  -  Завтра  же
все вернется в нормальное состояние, уверяю вас.
     - Может быть, и покойник воскреснет? - ядовито  осведомился  паршивый
старик. - Может быть, вы мне и это пообещаете? Я - Мозес, сударь!  Альберт
Мозес! Я не привык ко всем этим покойникам, собакам, божедомам, обвалам  и
нищебродам...
     Я сидел с закрытыми глазами и ждал.
     - Я не привык, чтобы к моей жене врывались среди  ночи,  -  продолжал
Мозес. - Я не привык проигрывать по триста крон за вечер каким-то  заезжим
фокусникам, выдающим себя за аристократов... Этот Барл... Бралд...  Он  же
просто шулер! Мозес не садится за стол с  шулерами!  Мозес  -  это  Мозес,
сударь!..
     Он еще долго бурчал, скворчал, брюзжал,  шумно  отхлебывая,  рыгал  и
отдувался, и я на всю жизнь усвоил себе, что Мозес - это  Мозес,  что  это
Альберт Мозес, сударь, что он не привык к тому-то,  тому-то  и  проклятому
снегу по колено,  а  привык  он  к  тому-то,  тому-то  и  хвойным  ваннам,
сударь... Я  сидел  с  закрытыми  глазами  и,  чтобы  отвлечься,  старался
представить себе, как он ложится спать, не выпуская из рук  своей  кружки,
как он, храпя и посвистывая, бережно держит ее на весу и время от  времени
отхлебывает, не просыпаясь... Потом стало тихо.
     - Вот так-то, инспектор, - сказал он  нравоучительно  и  поднялся.  -
Запомните хорошенько то, что я вам сейчас сказал, и пусть это послужит вам
уроком на всю жизнь. Это многому научит вас, сударь. Спокойной ночи.
     - Одну минуточку, - сказал я.  -  Два  пустяковых  вопроса.  -  Он  в
негодовании открыл было рот, но я был начеку и  не  дал  ему  говорить.  -
Когда примерно вы покинули зал, господин Мозес?
     - Примерно? - хрюкнул он. - И таким  манером  вы  надеетесь  раскрыть
преступление? Примерно!.. Я могу дать вам  самые  точные  сведения.  Мозес
ничего не делает примерно, иначе он бы не стал Мозесом... Может  быть,  вы
все-таки разрешите мне сесть? - осведомился он ядовито.
     - Да, простите, прошу вас.
     - Благодарю вас, инспектор, - произнес он еще более ядовито и сел.  -
Так вот, я с госпожой Мозес, в номер которой вы столь неприличным  образом
ворвались нынешней ночью, не имея на то никакого права, да еще не один, да
еще без стука, я уже не говорю об ордере или о чем-нибудь подобном,  -  я,
естественно, не вправе ожидать от  современной  полиции  соблюдения  таких
тонкостей закона, как бережное отношение к праву каждого честного человека
пребывать в своем доме, как в своей крепости,  и  в  особенности,  сударь,
когда речь идет о супруге Мозеса, Альберта Мозеса, инспектор!...
     - Да-да, это было опрометчиво, - сказал я. - Я приношу вам и  госпоже
Мозес самые искренние извинения.
     - Я не могу принять ваши извинения, инспектор, до тех  пор,  пока  не
уясню себе с  полной  отчетливостью,  что  за  человек  поселен  в  номере
третьем,  принадлежащем  мне,  на  каком  основании  он   расположился   в
помещении, граничащем со спальней моей  супруги,  и  почему  его  сторожит
собака.
     - Мы еще сами не  уяснили  себе  с  полной  отчетливостью,  кто  этот
человек, - сказал я,  снова  закрывая  глаза.  -  Он  потерпел  аварию  на
автомобиле, он - калека, без руки, сейчас спит. Как только будет  выяснена
его личность, мы вам доложим, господин Мозес. - Я открыл глаза. - А теперь
вернемся к тому моменту, когда вы  с  госпожой  Мозес  покинули  столовую.
Когда это было точно?
     Он поднес кружку к губам и грозно посмотрел на меня.
     - Меня удовлетворили ваши объяснения, - заявил он. - Выражаю надежду,
что вы сдержите ваше обещание и доложите немедленно.  -  Он  отхлебнул.  -
Итак, мы с госпожой Мозес встали из-за стола и покинули зал примерно...  -
Он прищурился с большой язвительностью и повторил: - Примерно,  инспектор,
в двадцать один час тридцать три минуты с секундами по  местному  времени.
Это вас удовлетворяет? Отлично. Переходите к вашему второму, и, я надеюсь,
последнему вопросу.
     - Мы еще не совсем покончили с первым, - возразил я. - Итак, вы вышли
из зала в двадцать один тридцать три. А дальше?
     - Что дальше? - злобно спросил Мозес. - Что вы хотите  этим  сказать,
молодой человек? Уж не  хотите  ли  вы  узнать,  чем  я  занимался,  когда
вернулся в свой номер?
     - Следствие было бы благодарно вам, сударь, - сказал я с чувством.
     - Следствие? Мне нет дела до благодарности вашего следствия! Впрочем,
мне нечего скрывать. Вернувшись в свой номер, я немедленно разделся и  лег
спать. И спал до тех пор, пока не поднялся этот отвратительный шум и возня
в принадлежащем  мне  третьем  номере.  Только  природная  сдержанность  и
сознание того, что я - Мозес, не  позволили  мне  нагрянуть  немедленно  и
разогнать весь  этот  сброд  с  полицией  во  главе.  Но  имейте  в  виду,
сдержанность моя имеет пределы, никаким бездельникам я не позволю...
     - Да-да, и будете совершенно правы, - поспешно сказал я. - Еще  один,
последний вопрос, господин Мозес.
     - Последний! - сказал он, угрожающе потрясая указательным пальцем.
     - Не заметили ли вы, в какое примерно время  госпожа  Мозес  покидала
столовую?
     Наступила жуткая пауза. Мозес,  наливаясь  синевой,  глядел  на  меня
вытаращенными мутными глазами.
     -  Кажется,  вы  осмеливаетесь  предположить,  что   супруга   Мозеса
причастна к убийству? - сдавленным голосом произнес он. Я отчаянно замотал
головой, но это не помогло. - И вы, кажется, осмеливаетесь рассчитывать на
то, что Мозес в этой ситуации  будет  давать  вам  какие  бы  то  ни  было
показания? Или вы, быть может, полагаете, что имеете дело  не  с  Мозесом,
сударь? Может быть, вы позволили себе  вообразить,  будто  имеете  дело  с
каким-нибудь одноруким бродягой, укравшим у меня драгоценные золотые часы?
Или, быть может...
     Я закрыл глаза. На протяжении последующих пяти минут я услыхал  массу
самых  чудовищных  предположений  относительно  своих  намерений  и  своих
замыслов, направленных  против  чести,  достоинства,  имущества,  а  также
физической безопасности Мозеса, сударь,  не  какого-нибудь  мерзкого  пса,
служащего очевидным рассадником блох, а Мозеса, Альберта  Мозеса,  сударь,
вы способны понять это или нет?.. К концу этой  речи  я  уже  не  надеялся
получить сколько-нибудь вразумительный ответ. Я только с отчаянием  думал,
что уж до госпожи Мозес мне теперь не  добраться  никогда.  Но  получилось
иначе. Мозес вдруг остановился, подождал, пока я открою глаза, и  произнес
с невыразимым презрением:
     - Впрочем, это смешно - приписывать такой обыкновенной личности столь
хитроумные замыслы. Смешно и недостойно Мозеса. Конечно,  мы  имеем  здесь
дело с элементарной  чиновничье-полицейской  бестактностью,  обусловленной
низким  уровнем  культурного  и  умственного  развития.  Я  принимаю  ваши
извинения, сударь, и  честь  имею  откланяться.  Мало  того.  Взвесив  все
обстоятельства... Я же понимаю, что у вас недостанет благородства оставить
в покое мою жену и избавить  ее  от  ваших  нелепых  вопросов.  Поэтому  я
разрешаю вам задать эти вопросы - не больше двух  вопросов,  сударь!  -  в
моем присутствии. Немедленно. Следуйте за мной.
     Внутренне ликуя, я последовал за ним. Он постучался в  дверь  госпожи
Мозес и, когда она откликнулась, скрипуче проворковал:
     - К вам можно, дорогая? Я не один...
     К дорогой было можно. Дорогая в прежней позе возлежала под  торшером,
теперь уже полностью одетая. Она встретила  нас  своей  чарующей  улыбкой.
Старый хрыч подсеменил к ней  и  поцеловал  ей  руку  -  тут  я  почему-то
вспомнил, что он, по словам хозяина, лупит ее плеткой.
     - Это инспектор, дорогая, - проскрипел Мозес, валясь в кресло.  -  Вы
помните инспектора?
     -  Ну  как  я  могла  забыть  нашего  милого  господина  Глебски?   -
откликнулась красавица. - Садитесь, инспектор, сделайте одолжение.  Чудная
ночь, не правда ли? Столько поэзии!.. Луна...
     Я сел на стул.
     - Инспектор делает нам честь, дорогая, - объявил Мозес, -  подозревая
нас с вами в убийстве этого Олафа. Вы помните Олафа? Так вот, его убили.
     - Да, я уже слыхала об этом, - сказала госпожа Мозес. -  Это  ужасно.
Милый Глебски, неужели вы действительно подозреваете нас в этом  кошмарном
злодеянии?
     Мне все это надоело. Хватит, подумал я. К чертовой матери.
     - Сударыня, - сказал я сухо.  -  Следствием  установлено,  что  вчера
примерно в половине девятого вечера вы  покидали  столовую.  Вы,  конечно,
подтверждаете это?
     Старик негодующе заворочался в кресле,  но  госпожа  Мозес  опередила
его.
     - Ну, разумеется, подтверждаю, - сказала она. - С какой стати я  буду
это отрицать? Мне понадобилось отлучиться, и я отлучилась.
     - Насколько я понимаю, - продолжал я, - вы  спустились  сюда,  в  ваш
номер, а в начале десятого вновь вернулись в столовую. Это так?
     - Да, конечно. Правда, я не совсем уверена относительно времени, я не
смотрела на часы... Но скорее всего, это было именно так.
     - Мне бы  хотелось,  чтобы  вы  вспомнили,  сударыня,  видели  ли  вы
кого-нибудь на пути из столовой и обратно в столовую.
     - Да... кажется... - сказала госпожа Мозес. Она наморщила лобик, и  я
весь так и напрягся. - Ну конечно!  -  воскликнула  она.  -  Когда  я  уже
возвращалась, я увидела в коридоре парочку...
     - Где? - быстро спросил я.
     - Ну... сразу налево от лестничной площадки. Это был наш бедный  Олаф
и это забавное существо... я не знаю, юноша или девушка... Кто он, Мозес?
     - Минуточку, - сказал я. -  Вы  уверены,  что  они  стояли  слева  от
лестничной площадки?
     - Совершенно уверена. Они стояли,  держась  за  руки,  и  очень  мило
ворковали. Я, конечно, сделала вид, будто ничего не заметила...
     Вот она, заминочка Брюн, подумал я.  Чадо  вспомнило,  что  их  могли
видеть перед номером  Олафа,  и  не  успело  ничего  сообразить,  а  потом
принялось врать в надежде, что как-нибудь да пронесет.
     - Я - женщина, инспектор, - продолжала госпожа Мозес. - и  я  никогда
не вмешиваюсь в дела окружающих.  При  других  обстоятельствах  вы  бы  не
услышали от меня ни слова, но сейчас, мне кажется, я обязана  быть  вполне
откровенной... Не правда ли, Мозес?
     Мозес из своего кресла пробурчал что-то неопределенное.
     - И еще, - продолжала госпожа Мозес. - Но это уже, наверное, не имеет
особенного значения... Когда я спускалась по  лестнице,  мне  повстречался
этот маленький несчастный человек...
     - Хинкус, - просипел я и откашлялся. У меня что-то застряло в горле.
     - Да, Финкус... его, кажется, так зовут... Вы знаете, инспектор, ведь
у него туберкулез. А ведь никогда не подумаешь, правда?
     - Прошу прощения, - сказал я. - Когда вы встретили его, он поднимался
по лестнице из холла?
     - Даже полицейскому должно быть ясно, - раздраженно прорычал Мозес. -
Моя  жена  ясно  сказала  вам,  что  она  встретила  этого  Фикуса,  когда
спускалась по лестнице. Следовательно, он поднимался ей навстречу...
     -  Не  сердитесь,  Мозес,  -  ласково  произнесла  госпожа  Мозес.  -
Инспектор просто интересуется деталями. Наверное,  это  ему  важно...  Да,
инспектор, он поднимался мне навстречу и, по-видимому, именно из холла. Он
шел не спеша и, кажется, глубоко задумавшись, потому  что  не  обратил  на
меня никакого внимания. Мы разминулись и пошли каждый своей дорогой.
     - Как он был одет?
     - Ужасно! Какая-то кошмарная шуба... как это называется... овчина! От
него даже, простите, пахло... мокрой шерстью, псиной... Не знаю,  как  вы,
инспектор, но я думаю: если у человека нет средств прилично одеваться, ему
следует сидеть дома и изыскивать эти средства, а не выезжать в места,  где
бывает приличное общество.
     - Я бы многим здесь посоветовал, - прорычал Мозес  поверх  кружки,  -
сидеть дома и не выезжать в места, где бывает приличное общество. Ну  что,
инспектор, вы, наконец, закончили?
     - Нет, не совсем, - проговорил  я  медленно.  -  Еще  один  вопрос...
Вернувшись к себе после ок