ся, но  зарядился  основательно  и
еще взял бутылку с собой.
     - Ого, - сказал я. - Это уже вторая...
     - А что здесь еще делать? - спросило чадо.
     - А вы тоже с ним заряжались? - спросил Симонэ с интересом.
     Чадо пренебрежительно фыркнуло.
     - Черта с два! Он меня и не заметил. Ведь там была Кайса...
     Тут мне пришло в голову, что пора наконец выяснить,  парень  это  или
девушка, и я раскинул сеть.
     - Значит, вы были в буфетной? - спросил я вкрадчиво.
     - Да. А что? Полиция не разрешает?
     - Полиция хочет знать, что вы там делали.
     - И научный мир тоже, - добавил Симонэ. Кажется, та же мысль пришла в
голову и ему.
     - Кофе пить полиция разрешает? - осведомилось чадо.
     - Да, - ответил я. - А еще что вы там делали?
     Вот  сейчас...  Сейчас  она...  оно   скажет:   "Я   закусывал"   или
"закусывала". Не может же оно сказать: "Я закусывало"...
     - А ничего, - хладнокровно сказало чадо. - Кофе и пирожки  с  кремом.
Вот и все мои занятия в буфетной.
     - Сладкое перед обедом вредно, - с упреком сказал Симонэ. Он был явно
разочарован. Я тоже.
     - Ну, а надираться среди бела дня - это не по мне, - закончило  чадо,
торжествуя победу. - Пусть этот ваш Хинкус надирается.
     - Ладно, - пробормотал я. - Пойду побреюсь.
     - Может быть, есть еще вопросы? - спросило чадо нам вслед.
     - Да нет, бог с вами, - сказал я.
     Хлопнула дверь - чадо удалилось в свой номер.
     - Схожу-ка и  я  перекушу,  -  сказал  Симонэ,  останавливаясь  возле
лестничной площадки. - Пойдемте, инспектор, до обеда еще час с лишним...
     - Знаю я, как вы там будете перекусывать,  -  сказал  я.  -  Ступайте
сами, я человек семейный, меня Кайса не интересует.
     Симонэ хохотнул и сказал:
     - Раз уж вы человек семейный, вы можете мне сказать, парень  это  или
девчонка? Никак не разберу.
     - Занимайтесь Кайсой, - сказал я. - Оставьте эту  загадку  полиции...
Скажите лучше, это вы учинили шуточку с душем?
     - И не думал, - возразил Симонэ. - Если хотите знать,  по-моему,  это
сам хозяин.
     Я пожал  плечами,  и  мы  разошлись.  Симонэ  застучал  ботинками  по
ступенькам, а я направился в свой номер. В тот момент,  когда  я  проходил
мимо номера-музея, там послышался треск,  что-то  с  грохотом  повалилось,
разбилось что-то стеклянное и послышалось недовольное ворчание.  Не  теряя
ни секунды, я рванул дверь, влетел в номер и едва не  сшиб  с  ног  самого
господина Мозеса. Господин Мозес, высоко задрав одной рукою край ковра,  а
в  другой  сжимая  свою  неизменную  кружку,  с  отвращением   глядел   на
опрокинутую тумбочку и на черепки разбитой вазы.
     - Проклятый притон, - прохрипел он при виде меня. - Грязное логово.
     - Что вы тут делаете? - спросил я свирепо.
     Господин Мозес немедленно взвинтился.
     - Что я тут делаю? - взревел он, изо всех сил рванув ковер  на  себя.
При этом он чуть не потерял равновесие и повалил кресло. - Я ищу мерзавца,
который шатается по отелю, ворует вещи у порядочных людей, топает по ночам
в коридорах и заглядывает в окна к моей жене! Какого дьявола я должен этим
заниматься, когда в доме торчит полицейский?
     Он отшвырнул ковер и повернулся ко мне. Я даже попятился.
     - Может быть, я должен объявить награду? - продолжал  он,  взвинчивая
себя все круче. - Проклятая полиция ведь и пальцем не шевельнет,  пока  ей
не  пообещают  награду!  Извольте,  объявляю.  Сколько  вам   нужно,   вы,
инспектор? Пятьсот? Тысячу? Извольте: полторы тысячи крон тому, кто найдет
мои пропавшие золотые часы! Две тысячи крон!
     - У вас пропали часы? - спросил я, нахмурившись.
     - Да!
     - Когда вы обнаружили пропажу?
     - Только что!
     Шутки кончились. Золотые часы - это  вам  не  войлочные  туфли  и  не
занятый привидением душ.
     - Когда вы видели их в последний раз?
     - Сегодня рано утром.
     - Где вы их обычно храните?
     - Я не храню часы! Я ими пользуюсь! Они лежали у меня на столе!
     Я подумал.
     - Советую вам, - сказал я наконец, - написать  формальное  заявление.
Тогда я вызову полицию.
     Мозес уставился на меня, и  некоторое  время  мы  молчали.  Потом  он
отхлебнул из кружки и сказал:
     - На кой черт вам заявление и полиция? Я вовсе не хочу, чтобы мое имя
трепали вонючие газетчики. Почему вы не можете заняться этим  сами?  Я  же
объявил награду. Хотите задаток?
     - Мне неудобно вмешиваться в это дело, - возразил я, пожав плечами. -
Я   не   частный   сыщик,   я   государственный    служащий.    Существует
профессиональная этика, и кроме того...
     - Ладно, - сказал он вдруг. - Я подумаю... -  Он  помолчал.  -  Может
быть, они сами найдутся. Хотелось бы надеяться, что это  очередная  глупая
шутка. Но если часы  не  найдутся  до  завтра,  утром  я  напишу  вам  это
заявление.
     На том мы и порешили. Мозес пошел к себе, а я - к себе.
     Не знаю, что новенького обнаружил Мозес  у  себя  в  номере.  У  меня
новенького было полно. Во-первых, на двери косо  висел  лозунг:  "Когда  я
слышу слово "культура", я вызываю мою полицию". Лозунг я, конечно, содрал,
но это было только начало. Стол в моем номере оказался залит уже застывшим
гуммиарабиком - поливали прямо из бутылки, бутылка валялась  тут  же  -  в
центре этой засохшей лужи красовался листок  бумаги.  Записка.  Совершенно
дурацкая записка. Корявыми печатными  буквами  было  написано:  "Господина
инспектора Глебски извещают, что в отеле находится в настоящее  время  под
именем Хинкус опасный гангстер, маньяк и садист,  известный  в  преступных
кругах под кличкой Филин. Он вооружен и грозит смертью одному из  клиентов
отеля. Господина инспектора убедительно просят принять какие-нибудь меры".
     Я был до такой степени взбешен и ошарашен, что прочел записку дважды,
прежде чем понял ее содержание. Потом я закурил и оглядел  номер.  Следов,
конечно, я никаких не заметил. Я расправил смятый лозунг и сравнил  его  с
запиской. Буквы лозунга были тоже печатные и тоже корявые, но выписаны они
были карандашом. Впрочем, с лозунгом и так  все  было  ясно  -  это  была,
конечно, чадова работа. Просто  шутка.  Один  из  тех  дурацких  лозунгов,
которые французы писали на своей Сорбонне. С  запиской  же  дело  обстояло
значительно хуже.  Мистификатор  мог  подсунуть  записку  под  дверь,  мог
воткнуть ее в замочную скважину, просто  положить  на  стол  и  придавить,
например, пепельницей. Нужно быть полным кретином или дикарем, чтобы  ради
дурацкой шутки загадить такой хороший стол. Я еще раз  перечитал  записку,
изо всех сил затянулся и подошел к окну. Вот тебе и отпуск, подумал я. Вот
тебе и долгожданная свобода...
     Солнце было уже совсем низко, тень отеля протянулась на добрую  сотню
метров. На крыше по-прежнему торчал  опасный  гангстер,  маньяк  и  садист
господин Хинкус. Он был один.



                                    5

     Я остановился перед номером Хинкуса и  осторожно  огляделся.  Коридор
был как всегда пуст. Из бильярдной доносился треск шаров - там был Симонэ.
Дю Барнстокр продолжал чистить Олафа в номере у  Олафа.  Чадо  возилось  с
мотоциклом. Мозесы были у себя. Хинкус сидел на крыше. Пять минут назад он
спустился в буфетную, взял еще бутылку, зашел в номер, облачился в шубу  и
теперь намерен, судя по всему, дышать чистым воздухом по крайней  мере  до
обеда. А я стоял перед его номером, пробовал в замочной скважине ключи  из
связки,  которую  утащил  из  конторки  хозяина,  и  готовился   совершить
должностной проступок. Конечно, я не имел ни малейшего права вторгаться  в
чужой номер и производить там обыск или даже просто осмотр без ордера.  Но
я чувствовал, что это необходимо сделать, иначе я не смогу спокойно  спать
и вообще жить в ближайшее время.
     Пятый или шестой ключ мягко щелкнул, и  я  проскользнул  в  номер.  Я
сделал это так, как  обычно  делают  герои  шпионских  боевиков  -  других
способов я не знал. Солнце уже почти зашло за хребет,  но  в  номере  было
довольно светло. Вид у номера был нежилой, кровать  не  смята,  пепельница
пуста и чиста, а оба  баула  стояли  прямо  посредине  комнаты.  Никак  не
подумаешь, что человек собирается прожить здесь две недели.
     Содержимое  первого,  более  тяжелого  баула  насторожило  меня   еще
сильнее.  Это  был  типичный  фальшивый  багаж:  какое-то  тряпье,  драные
простыни и наволочки и пачка книг, подобранных самым нелепым образом. Ясно
было, что Хинкус валил в этот  баул  все,  что  подвертывалось  под  руку.
Настоящий багаж содержался во втором бауле. Здесь было  три  смены  белья,
пижама, несессер, пачка денег - солидная пачка,  побольше  моей  -  и  две
дюжины носовых платков. Была  там  также  небольшая  серебряная  фляжка  -
пустая, футляр с темными очками и бутылка с иностранной наклейкой, полная.
А на самом дне баула, под  бельем,  я  нашел  массивные  золотые  часы  со
сложным циферблатом и маленький дамский браунинг.
     Я сел на пол и  прислушался.  Пока  все  было  тихо,  но  времени  на
размышление у меня оставалось крайне мало. Я оглядел часы. На крышке  была
выгравирована  какая-то  сложная  монограмма.   Золото   было   настоящее,
червонное, с красноватым отблеском, циферблат был украшен знаками зодиака.
Это были, несомненно, часы господина Мозеса.  Потом  я  оглядел  пистолет.
Безделушка с перламутровой рукояткой, никелированный ствол,  калибр  0.25,
оружие для рукопашного боя и, строго говоря, вообще  не  оружие...  Вздор,
все это вздор. Гангстеры не обременяют себя такой чепухой. И  если  на  то
пошло, гангстеры не воруют часов,  даже  таких  старинных  и  массивных  -
настоящие гангстеры, с именем и  репутацией.  Тем  более  в  гостинице,  в
первый же день, с риском немедленно засыпаться.
     Так-так-так... Давай-ка быстренько сформулируем самую  суть.  Никаких
доказательств, что Хинкус - опасный гангстер, маньяк и садист,  и  сколько
угодно доказательств, что кому-то хочется выдать его за такового.  Правда,
фальшивый  багаж...  Ладно,  с  этим  я  разберусь  потом.  Что  делать  с
пистолетом и часами? Если изъять их, а Хинкус действительно вор (хотя и не
гангстер), тогда он выходит сухим из воды...  Если  их  ему  подбросили...
Черт, никак не соображу... Опыта не хватает.  Тоже  мне,  Эркюль  Пуаро...
Если их изъять, то, во-первых, куда я  их  дену?  Таскать  при  себе?  Еще
обвинят в воровстве... И в номере прятать нельзя...
     Я снова прислушался. В столовой звенели посудой - Кайса уже накрывала
на стол. Кто-то протопал мимо дверей. Голос Симонэ зычно  осведомился:  "А
где же инспектор? Где он, наш  храбрец?"  Пронзительно  взвизгнула  Кайса,
леденящий хохот сотряс этаж. Пора было удирать.
     Так ничего и не придумав, я торопливо разрядил обойму, сунул  патроны
в карман, а пистолет и часы вернул на дно баула. Я едва успел выскочить  и
повернуть ключ, как в другом конце коридора появился дю Барнстокр. Обратив
ко мне аристократический профиль, он говорил кому-то, по-видимому, Олафу:
     - Дорогой мой, о  чем  может  быть  речь?  Когда  это  дю  Барнстокры
отказывались от реванша? Сегодня же, если  вам  будет  угодно!  Скажем,  в
десять часов вечера, у вас...
     Я принял непринужденную позу (то есть вытащил зубочистку  и  стал  ею
орудовать), а дю Барнстокр повернулся и, увидев меня,  приветливо  помахал
рукой.
     - Дорогой инспектор! - провозгласил он. - Победа,  слава,  богатство!
Таков всегдашний удел дю Барнстокров.
     Я пошел ему навстречу, и мы сблизились возле дверей его номера.
     - Обчистили Олафа? - спросил я.
     - Представьте себе, да! - сказал он, счастливо улыбаясь. - Наш  милый
Олаф слишком уж методичен, играет,  как  машина,  никакой  фантазии.  Даже
скучно... Минуточку, что это  у  вас?  -  Он  ловко  выдернул  у  меня  из
нагрудного кармана игральную карту. - А, это тот самый туз червей, которым
я окончательно сразил нашего беднягу Олафа...
     Бедняга Олаф вышел  из  своего  номера,  огромный,  румяный,  легкий,
прошел мимо нас и добродушно улыбнулся, буркнув: "Выпить перед  обедом..."
Дю Барнстокр, улыбаясь,  проводил  его  глазами  и  вдруг,  словно  что-то
вспомнив, схватил меня за рукав.
     - Кстати, милый инспектор. Вы знаете, какую новую  шутку  учинил  наш
дорогой покойник? Зайдемте-ка на минуточку ко мне...
     Он втащил меня к себе в номер, пихнул в кресло и предложил сигару.
     - Где же она? - пробормотал он, похлопывая себя по карманам.  -  Ага!
Вот, извольте взглянуть, что я получил сегодня. - Он протянул  мне  смятый
клочок бумаги.
     Это   опять   была   записка.   Корявыми   печатными    буквами,    с
орфографическими ошибками, там было написано: "Мы вас нашли. Я  держу  вас
на мушке. Не пытайтесь бежать и не делайте глупостей.  Стрелять  буду  без
предупреждения. Ф."
     Стиснув зубами сигару, я перечитал это послание дважды и трижды.
     - Прелестно, не правда ли? - сказал дю Барнстокр, охорашиваясь  перед
зеркалом. - Даже  подпись  есть.  Надо  бы  спросить  хозяина,  как  звали
Погибшего...
     - Как она к вам попала?
     - Ее подбросили в номер к Олафу, когда мы играли. Олаф  отправился  в
буфет за спиртным, а я сидел и курил сигару.  Раздался  стук  в  дверь,  я
сказал: "Да-да, войдите", но никто не вошел. Я удивился, и вдруг я увидел,
что у двери лежит эта записка. Видимо, ее подсунули под дверь.
     - Вы, конечно, выглянули в коридор и, конечно, никого не  увидели,  -
сказал я.
     - Ну, мне пришлось довольно долго выкарабкиваться из кресла, - сказал
дю Барнстокр. - Пойдемте? Откровенно говоря, я основательно проголодался.
     Я положил записку в карман, и мы отправились в столовую, захватив  по
дороге чадо и так и не сумев уговорить его помыть руки.
     - Какой-то у вас озабоченный вид, инспектор, - заметил дю  Барнстокр,
когда мы подошли к столовой.
     Я посмотрел в его ясные  старческие  глаза,  и  мне  вдруг  пришло  в
голову, что всю историю с этими записками  устроил  он.  На  секунду  меня
охватило холодное бешенство, мне захотелось  затопать  ногами  и  заорать:
"Оставьте меня в покое! Дайте мне  спокойно  кататься  на  лыжах!"  Но  я,
конечно сдержался.
     Мы вошли в столовую. Кажется, все уже были  в  сборе.  Госпожа  Мозес
обслуживала господина Мозеса,  Симонэ  и  Олаф  топтались  возле  стола  с
закусками, хозяин разливал настойку. Дю Барнстокр и  чадо  отправились  на
свои места, а я присоединился к мужчинам. Симонэ  зловещим  шепотом  читал
Олафу  лекцию  о  воздействии  эдельвейсовой  настойки   на   человеческие
внутренности.  Упоминались:  лейкемия,  желтуха,  рак   двенадцатиперстной
кишки. Олаф, добродушно хмыкая, поедал икру. Тут вошла Кайса  и  принялась
тарахтеть, обращаясь к хозяину:
     - Они не желают идти, они сказали, раз не все собрались, так и они не
пойдут. А когда все соберутся, тогда они и придут. Они так и сказали...  И
две бутылки пустые...
     - Так пойди и скажи ему, что все уже собрались, - приказал хозяин.
     - Они мне не верят, я и так сказала, что все собрались, а они мне...
     - О ком речь? - отрывисто вопросил господин Мозес.
     - Речь идет о господине Хинкусе, - откликнулся хозяин. - Он  все  еще
пребывает на крыше, а я хотел бы...
     - Чего там - на крыше! - сиплым  басом  сказало  чадо.  -  Вон  он  -
Хинкус! - И оно указало вилкой с нанизанным пикулем на Олафа.
     - Дитя мое, вы заблуждаетесь, - мягко произнес дю Барнстокр,  а  Олаф
добродушно осклабился и прогудел:
     - Олаф Андварафорс, к вашим услугам, детка. Можно просто Олаф.
     - А почему тогда он?.. - вилка с пикулем протянулась в мою сторону.
     - Господа, господа! - вмешался хозяин. - Не  надо  спорить.  Все  это
сущие  пустяки.  Господин  Хинкус,   пользуясь   той   свободой,   которую
гарантирует каждому администрация нашего  отеля,  пребывает  на  крыше,  и
Кайса сейчас приведет его сюда.
     - Да не идут они... - заныла Кайса.
     - Какого дьявола, Сневар! - сказал Мозес. - Не  хочет  идти  -  пусть
торчит на морозе.
     - Уважаемый господин Мозес,  -  произнес  хозяин  с  достоинством,  -
именно сейчас весьма желательно,  чтобы  все  мы  были  в  сборе.  Я  имею
сообщить моим уважаемым гостям весьма приятную новость... Кайса, быстро!
     - Да не хотят они...
     Я поставил тарелку с закуской на столик.
     - Погодите, - сказал я. - Сейчас я его приведу.
     Выходя  из  столовой,  я  услыхал,  как  Симонэ  сказал:  "Правильно!
Пусть-ка полиция, наконец,  займется  своим  делом",  после  чего  залился
кладбищенским хохотом, сопровождавшим меня до самой чердачной лестницы.
     Я поднялся по лестнице, толкнул грубую деревянную дверь и оказался  в
круглом, сплошь застекленном павильончике с узкими скамейками  для  отдыха
вдоль стен. Здесь было  холодно,  странно  пахло  снегом  и  пылью,  горой
громоздились сложенные шезлонги.  Фанерная  дверь,  ведущая  наружу,  была
приоткрыта.
     Плоская крыша была покрыта толстым слоем снега,  вокруг  павильончика
снег был утоптан, а дальше, к покосившейся  антенне  вела  тропинка,  и  в
конце этой тропинки неподвижно сидел в шезлонге закутанный в шубу  Хинкус.
Левой рукой он придерживал на колене бутылку, а правую прятал за  пазухой,
должно быть, отогревал. Лица его почти не  было  видно,  оно  было  скрыто
воротником шубы и козырьком  меховой  шапки,  только  настороженные  глаза
поблескивали оттуда - словно тарантул глядел из норки.
     - Пойдемте, Хинкус, - сказал я. - Все собрались.
     - Все? - хрипло спросил он.
     Я выдохнул клуб пара, приблизился и сунул руки в карманы.
     - Все до одного. Ждем вас.
     - Значит, все... - повторил Хинкус.
     Я кивнул и огляделся. Солнце  скрылось  за  хребтом,  снег  в  долине
казался лиловатым, в темнеющее небо поднималась бледная луна.
     Краем глаза я заметил, что Хинкус внимательно следит за мной.
     - А чего меня ждать? - спросил он. - Начинали бы... Зачем  людей  зря
беспокоить?
     - Хозяин хочет сделать нам какой-то сюрприз, и ему  нужно,  чтобы  мы
все собрались.
     - Сюрприз... - сказал Хинкус и  покашлял.  -  Туберкулез  у  меня,  -
сообщил он вдруг. - Врачи говорят, мне все время надо на свежем воздухе...
И мясо черномясой курицы, - добавил он, помолчав.
     Мне стало его жалко.
     - Черт возьми, - сказал я искренне, - сочувствую вам.  Но  обедать-то
все-таки тоже нужно...
     - Нужно, конечно, - согласился он и встал. - Пообедаю  и  опять  сюда
вернусь. - Он поставил бутылку в снег. - Как вы думаете, врут доктора  или
нет? Насчет свежего воздуха...
     - Думаю, что нет, - сказал я. Я  вспомнил,  какой  бледно-зеленый  он
спускался днем по лестнице, и спросил: - Послушайте, зачем вы так  глушите
водку? Ведь вам это должно быть вредно.
     - Э-э! - произнес он с тихим отчаянием. - Разве мне можно без  водки?
- Он замолчал. Мы спускались по лестнице. - Без водки мне нельзя, - сказал
он решительно. - Страшно. Я без водки с ума сойти могу.
     - Ну-ну, Хинкус, - сказал я. - Туберкулез теперь лечат.  Это  вам  не
девятнадцатый век.
     - Да, наверное, - вяло  согласился  он.  Мы  свернули  в  коридор.  В
столовой звенела посуда, гудели голоса. -  Вы  идите,  я  шубу  сброшу,  -
сказал он, останавливаясь у своей двери.
     Я кивнул и вошел в столовую.
     - А где арестованный? - громогласно вопросил Симонэ.
     - Я же говорю, они не идут... - пискнула Кайса.
     - Все в порядке, - сказал я. - Сейчас придет.
     Я сел на свое место, затем, вспомнив о здешних  правилах,  вскочил  и
пошел за супом. Дю Барнстокр что-то рассказывал  о  магии  чисел.  Госпожа
Мозес ахала. Симонэ отрывисто похохатывал. "Бросьте,  Бардл...  Дюбр...  -
гудел Мозес. - Все это - средневековый вздор". Я наливал себе суп, когда в
столовой появился Хинкус. Губы у него дрожали, и  опять  он  был  какой-то
зеленоватый. Его встретил взрыв приветствий, а он, торопливо  обведя  стол
глазами, как-то неуверенно направился  к  своему  месту  -  между  мною  и
Олафом.