схватил меня за плечи и буквально выкинул в коридор. Я чуть не грохнулась,
а он сразу же с силой захлопнул за мной  дверь.  При  этом  он  ничего  не
говорил, только выругался шепотом, и еще я помню, как он повернул  ключ  в
замке. Больше я его не видела. Я дико разозлилась, потому что он  поступил
по-хамски, да еще  обругал  меня,  и  поэтому  я  сразу  пошла  к  себе  и
напилась...
     Дю Барнстокр снова застонал.
     - Так, - сказал я. - Он схватился за голову, словно что-то  вспомнил,
и кинулся к окну... Может быть, его кто-нибудь позвал?
     Брюн затрясла головой.
     - Нет. Я ничего не слышала, только шум обвала.
     - И ушли вы сразу же? Не задерживались у дверей ни на секунду?
     - Сразу же. Я дико разозлилась.
     - Хорошо. А как развивались действия после того, как вы с  ним  вышли
из столовой? Повторите снова.
     - Он сказал, что хочет мне что-то показать, - заговорила она,  нагнув
голову. - Мы вышли в коридор, и  он  потянул  меня  к  себе  в  номер.  Я,
конечно, сопротивлялась... ну, в общем, мы дурачились. Потом, когда мы уже
стояли у его дверей...
     - Стоп. В прошлый раз вы сказали, что видели Хинкуса.
     - Да, видели. Сразу, как только мы вышли в коридор. Он как раз в этот
момент сворачивал из коридора на лестницу.
     - Так. Продолжайте.
     - Когда мы уже стояли у дверей Олафа, появилась  эта  Мозесиха.  Она,
конечно, сделала вид,  что  нас  не  заметила,  но  мне  стало  неловко...
Противно, когда шляются вокруг и пялят на тебя глаза. Н-ну... и мы зашли в
номер к Олафу.
     - Понятно. - Я покосился на Барнстокра.  Старик  сидел,  возведя  очи
горе. Так ему и надо. Вечно  эти  дядюшки  воображают,  будто  у  них  под
крылышком произрастают ангелочки. А эти  ангелочки  тем  временем  векселя
подделывают. - Ну, ладно. Вы что-нибудь пили у Олафа?
     - Я?
     - Меня интересует, что пил Олаф.
     - Ничего. Мы не пили - ни он, ни я.
     - Теперь так...  гм...  Вы  не  заметили...  м-м...  Вы  не  заметили
какого-нибудь странного запаха?
     - Нет. Там был очень чистый, свежий воздух.
     - Я не о комнате. Черт возьми, когда вы целовались,  вы  не  заметили
чего-нибудь странного? Странного запаха, я имею в виду...
     - Ничего я такого не заметила, - сказала Брюн сердито.
     Некоторое  время  я  пытался  поделикатнее  сформулировать  следующий
вопрос, потом отчаялся и спросил напрямик:
     - Есть предположение, что Олафа  перед  убийством  отравили  медленно
действующим ядом. Вы не заметили ничего такого, что  подтверждало  бы  это
предположение?
     - А что такого я могла заметить?
     - Обычно заметно, когда человек плохо себя чувствует, - пояснил я.  -
Особенно это заметно, если на ваших глазах он чувствует себя  все  хуже  и
хуже.
     - Ничего такого не было, - решительно сказала Брюн. -  Он  чувствовал
себя прекрасно.
     - Свет вы не зажигали?
     - Нет.
     - А из того, что он говорил, вы не помните ничего странного?
     - Я вообще ничего не помню, что он там говорил, - ответила Брюн тихо.
- Это был обычный треп. Шуточки, остроты, хохмы... Про мотоциклы мы с  ним
говорили, про лыжи. По-моему, он был хороший механик. Во  всех  двигателях
разбирался...
     - И он не показал вам  ничего  интересного?  Он  ведь  собирался  вам
что-то показать...
     - Да нет, конечно. Вы  что  -  не  понимаете?  Это  было  просто  так
сказано... ну, для трепа...
     - Когда случился обвал, вы сидели или стояли?
     - Стояли.
     - Где?
     - У самых дверей. Мне уже надоело, и я собиралась уходить. И  тут  он
стал напяливать на меня это ожерелье...
     - А вы уверены, что он кинулся от вас именно к окну?
     - Н-ну, как вам сказать... Он схватился за голову, повернулся ко  мне
спиной, сделал шаг или два к окну... в сторону окна... ну, я не знаю,  как
вам еще сказать, может быть не к окну,  конечно,  но  я  просто  ничего  в
комнате больше не видела, кроме окна...
     - Вам не кажется, что кроме вас, в комнате мог быть  кто-нибудь  еще?
Может быть, вы сейчас вспомните какие-нибудь шорохи,  странные  звуки,  на
которые тогда не обратили внимания...
     Она задумалась.
     - Да нет, было тихо... Какой-то небольшой шум слышался, но за стеной.
Олаф еще сострил, что это Симонэ у себя в номере  бродит  по  стенам...  А
больше ничего не было.
     - А шум действительно относился от Симонэ?
     - Да, - уверенно сказала Брюн. - Мы  тогда  уже  стояли,  и  шум  шел
слева. Ну, самый обычный шум. Шаги, вода из крана...
     - Олаф при вас передвигал какую-нибудь мебель?
     - Мебель?.. А, да, было. Это он  заявил,  что  не  выпустит  меня,  и
придвинул к двери кресло... Ну потом, конечно, отодвинул.
     Я встал.
     - На сегодня - все, - сказал  я.  -  Ложитесь  спать.  Больше  я  вас
сегодня не буду беспокоить.
     Дю Барнстокр тоже поднялся и двинулся ко мне с протянутыми руками.
     - Дорогой инспектор! Вы, конечно,  понимаете,  что  я  и  понятия  не
имел...
     - Да, дю Барнстокр, - сказал я. -  Дети  растут,  дю  Барнстокр.  Все
дети. В том числе и дети покойников. Впредь  ни  когда  не  позволяйте  ей
носить черные очки, дю Барнстокр. Глаза - это зеркало души.
     Я оставил их поразмыслить над этими сокровищами полицейской мудрости,
а сам спустился в холл.
     - Вы реабилитированы, Алек, - объявил я хозяину.
     -  А  разве  я  был  осужден?  -  удивился  он,  поднимая  глаза   от
арифмометра.
     - Я хочу сказать, что снимаю с  вас  все  подозрения.  Теперь  у  вас
стопроцентное алиби. Но не воображайте,  что  это  дает  вам  право  опять
забивать мне голову зомбизмом-момбизмом... Не перебивайте меня. Сейчас  вы
останетесь здесь и будете сидеть, пока я не разрешу вам встать.  Имейте  в
виду, что с этим одноруким парнем первым должен говорить я.
     - А если он проснется раньше вас?
     - Я не собираюсь спать, - сказал я. - Я хочу обыскать дом. Если  этот
бедняга проснется и позовет кого-нибудь, даже маму, немедленно пошлите  за
мной.
     - Слушаюсь, - сказал хозяин. - Один вопрос. Распорядок  дня  в  отеле
остается прежним?
     Я подумал.
     - Да, пожалуй. В девять часов завтрак. А там видно  будет...  Кстати,
Алек, когда, по-вашему, можно ожидать здесь кого-нибудь из Мюра?
     - Трудно сказать. Раскапывать завал  они,  может  быть,  начнут  даже
завтра. Я помню примеры такой  оперативности...  Но  в  то  же  время  они
прекрасно знают, что нам здесь ничего не грозит... Возможно, дня через два
прилетит на вертолете Цвирик, наш горный инспектор... если у него в других
местах все благополучно. Вся беда в  том,  что  им  сначала  нужно  узнать
откуда-то про сам факт обвала... Короче говоря, на завтрашней день я бы не
рассчитывал...
     - То есть на сегодняшний?
     - Да, на сегодняшний... Но завтра кто-нибудь может прилететь.
     - Передатчика у вас нет?
     - Ну, откуда? И главное, зачем? Это мне не выгодно, Петер.
     - Понимаю, - сказал я. - Значит, завтра...
     - За завтра я тоже не ручаюсь, - возразил хозяин.
     - Одним словом, в ближайшие два-три дня... Хорошо.  Теперь  вот  что,
Алек. Предположим, вам понадобилось спрятаться в этом  доме.  Надолго,  на
несколько суток. Где бы вы спрятались?
     - Гм... - сказал хозяин с сомнением. - Вы  все-таки  думаете,  что  в
доме есть посторонний человек?
     - Где бы вы спрятались? - повторил я.
     Хозяин покачал головой.
     - Обманывают вас, - сказал он. -  Честное  слово,  обманывают.  Здесь
негде спрятаться. Двенадцать номеров, из них только два пустуют, но  Кайса
убирает их каждый день, она бы заметила. Человек  всегда  оставляет  после
себя всякий мусор, а у нее бзик - чистота... Подвал -  он  у  меня  закрыт
снаружи на висячий замок... Чердака нет, в  пространство  между  крышей  и
потолком едва руку просунешь... Служебные помещения тоже  все  закрываются
снаружи, и, кроме того, мы там целый день крутимся, то я, то  Кайса.  Вот,
собственно, и все.
     - А верхняя душевая? - спросил я.
     - Правильно.  Верхняя  душевая  имеет  место,  и  туда  мы  давно  не
заглядывали. И еще, может быть, стоит заглянуть в генераторную  -  туда  я
тоже нечасто наведываюсь. Посмотрите, Петер, поищите...
     - Давайте ключи, - сказал я.
     Я  посмотрел  и  поискал.  Я  облазил  подвал,  заглянул  в  душевую,
обследовал гараж, котельную, генераторную, влез  даже  в  подземный  склад
солярки - я нигде ничего не обнаружил. Естественно, я и не  ожидал  ничего
обнаружить,  это  было  бы  слишком  просто,   но   проклятая   чиновничья
добросовестность не позволила мне оставлять в тылу белые  пятна.  Двадцать
лет беспорочной службы - это двадцать лет  беспорочной  службы:  в  глазах
начальства, да  и  в  глазах  подчиненных  тоже,  всегда  лучше  выглядеть
добросовестным болваном, чем блестящим, но хватающим вершки талантом. И  я
шарил, ползал, пачкался, дышал пылью и дрянью, жалел себя и ругал дурацкую
судьбу.
     Когда  я,  злой  и  грязный,  выбрался  из  подземного  склада,   уже
рассветало. Луна побледнела и склонилась  к  западу.  Серые  громады  скал
подернулись сиреневой дымкой. И какой же свежий, сладкий, морозный  воздух
наполнял долину! Пропади оно все пропадом!..
     Я уже подходил к дому, когда дверь распахнулась, и на  крыльцо  вышел
хозяин.
     - Ага, - произнес он, увидев меня. -  А  я  как  раз  за  вами.  Этот
бедняга проснулся и зовет маму.
     - Иду, - сказал я, отряхивая пиджак.
     - Собственно, он зовет не маму, - сказал хозяин,  -  он  зовет  Олафа
Андварафорса.



                                    12

     Увидев меня, незнакомец живо наклонился вперед и спросил:
     - Вы - Олаф Андварафорс?
     Такого вопроса я не ожидал. Совсем не ожидал. Я поискал глазами стул,
придвинул стул к кровати, неторопливо уселся и только тогда  посмотрел  на
незнакомца. Был большой соблазн ответить утвердительно и  посмотреть,  что
из этого выйдет. Но я не контрразведчик и не сыщик. Я честный  полицейский
чиновник. Поэтому я ответил:
     - Нет. Я не Олаф Андварафорс. Я инспектор полиции, и зовут меня Петер
Глебски.
     - Да? - сказал он удивленно, но без всякого беспокойства. - Но где же
Олаф Андварафорс?
     По-видимому, он вполне оправился после  вчерашнего.  Тощее  лицо  его
порозовело, кончик длинного носа, такой белый вчера, теперь был красен. Он
сидел на кровати, закрываясь до пояса одеялом, ночная рубашка  Алека  была
ему явно велика, ворот висел хомутом и обнажал острые  ключицы  и  бледную
безволосую кожу на груди. И на лице его не было  растительности  -  только
несколько волосков на месте бровей да редкие белесые  ресницы.  Он  сидел,
наклонившись вперед, и рассеянно наматывал  на  левую  руку  пустой  рукав
правой.
     - Прошу прощения, - сказал я, - но предварительно я должен задать вам
несколько вопросов.
     На эти мои слова незнакомец  не  ответил  ничего.  Лицо  его  приняло
странное выражение - до того странное, что я не сразу понял, в чем дело. А
дело было в том, что одним глазом он уставился  на  меня,  а  другой  глаз
закатил под лоб, так что его почти не  стало  видно.  Некоторое  время  мы
молчали.
     - Так вот, - сказал я. - Прежде всего  хотелось  бы  узнать,  кто  вы
такой и как вас зовут.
     - Луарвик, - сказал он быстро.
     - Луарвик... А имя?
     - Имя? Луарвик.
     - Господин Луарвик Луарвик?
     Он снова помолчал. Я боролся с неловкостью, какую всегда испытываешь,
разговаривая с сильно косоглазыми людьми.
     - Приблизительно, да, - сказал он наконец.
     - В каком смысле - приблизительно?
     - Луарвик Луарвик.
     - Хорошо. Допустим. Кто вы такой?
     - Луарвик, - сказал он. - Я -  Луарвик.  -  Он  помолчал.  -  Луарвик
Луарвик. Луарвик Л. Луарвик.
     Он  выглядел  достаточно  здоровым  и  совершенно  серьезным,  и  это
удивляло больше всего. Впрочем, я не врач.
     - Я хотел узнать, чем вы занимаетесь.
     - Я механик, - сказал он. - Механик-водитель.
     - Водитель чего? - спросил я.
     Тут он уставился на меня обоими глазами. Он явно не понимал вопроса.
     - Хорошо, оставим это, - поспешно сказал я. - Вы иностранец?
     - Очень, - сказал он. - В большой степени.
     - Вероятно, швед?
     - Вероятно. В большой степени швед.
     Что он - издевается надо мной? - подумал я. Непохоже. Скорее, у  него
вид человека, припертого к стене.
     - Зачем вы сюда приехали? - спросил я.
     - Здесь есть Олаф Андварафорс. Он вам все расскажет. Я не могу.
     - Вы ехали к Олафу Андварафорсу?
     - Да.
     - Попали под обвал?
     - Да.
     - Ехали на автомобиле?
     Он подумал.
     - Машина, - сказал он.
     - Зачем вам нужен Андварафорс?
     - Я имею с ним дело.
     - Какое именно?
     - Я имею с ним дело, - повторил он. - С ним. Он расскажет.
     Дверь за моей спиной скрипнула. Я обернулся. На пороге, держа  кружку
на отлете, стоял Мозес.
     - Сюда нельзя, - сказал я резко.
     Мозес из-под нависших бровей разглядывал незнакомца. На  меня  он  не
обратил никакого внимания. Я вскочил и пошел на него грудью.
     - Прошу вас немедленно выйти, господин Мозес!
     - Не орите на меня, - неожиданно миролюбиво предложил Мозес.  -  Могу
же я полюбопытствовать, кого вы поселили в моем помещении.
     - Не сейчас, позже... - Я стал постепенно,  но  настойчиво  закрывать
дверь.
     - Извольте, извольте... - бурчал Мозес, вытесняемый в коридор.  -  Я,
конечно, мог бы протестовать...
     Я закрыл дверь и снова повернулся к Луарвику Л. Луарвику.
     - Это был Олаф Андварафорс? - спросил Луарвик.
     - Нет, - сказал я. - Олаф Андварафорс убит сегодня ночью.
     - Убит, - повторил Луарвик. В голосе его не было никаких  эмоций.  Ни
удивления, ни страха, ни горя. Как  будто  я  сообщил  ему,  что  Олаф  на
минутку вышел и сейчас вернется. - Мертвый? Олаф Андварафорс?
     - Да.
     - Нет, - сказал Луарвик. - Вы неточно знаете.
     - Я знаю совершенно точно. Я видел его мертвым. Сам.
     - Я хочу посмотреть.
     - Зачем это вам? Я понял так, что вы не знаете его в лицо.
     - Я имею с ним дело, - сказал Луарвик.
     - Но я же говорю вам: он убит. Умер. Его убили.
     - Хорошо. Я хочу посмотреть.
     Меня вдруг осенило - я вспомнил про чемодан.
     - Он должен был вам что-нибудь передать?
     - Нет, - ответил он равнодушно. - Мы должны говорить. Я - с ним.
     - О чем?
     - Я - с ним. С ним.
     - Слушайте, господин Луарвик, - сказал я. - Олаф  Андварафорс  мертв.
Его убили. Я расследую убийство. Ищу убийцу. Понимаете? Мне надо знать как
можно больше об Олафе Андварафорсе. Прошу вас быть откровенным.  Рано  или
поздно вам обязательно придется рассказать все. Лучше рано, чем поздно.
     Он вдруг заполз под одеяло до самого носа. Глаза у него снова глядели
в разные стороны.
     - Я ничего не могу сказать  вам,  -  невнятно  проговорил  он  сквозь
одеяло.
     - Почему?
     - Я могу сказать только Олафу Андварафорсу.
     - Откуда вы ехали? - спросил я.
     Он молчал.
     - Где вы живете?
     Молчание. Тихое посапывание. Один глаз смотрит на меня,  другой  -  в
потолок.
     - Вы выполняете чье-нибудь поручение?
     - Да.
     - Чье именно?
     - Зачем вы хотите это знать? - спросил он. - Я имею дело не  с  вами.
Вы имеете дело не с нами.
     - Прошу вас понять, - сказал я проникновенно. - Если мы  узнаем  хоть
что-нибудь  об  Олафе,  мы  узнаем,  кто  его  убийца.  Ну,  хорошо.   Вы,
по-видимому, не знаете Олафа. Но те, кто вас  к  нему  послал,  они  могут
что-то знать.
     - Они не знают Олафа тоже, - сказал он.
     - То есть как?
     - Они не знают Олафа. Зачем?
     Я потер обросшие щетиной щеки.
     - У вас концы с концами не сходятся,  -  сказал  я  угрюмо.  -  Люди,
которые не знают Олафа, посылают вас,  который  тоже  не  знает  Олафа,  с
каким-то поручением к Олафу. Как это может быть?
     - Это может быть. Это так.
     - Кто эти люди?
     Молчание.
     - Где они находятся?
     Молчание.
     - Господин Луарвик, у вас могут быть большие неприятности.
     - Зачем? - спросил он.
     - При расследовании убийства каждый добрый  гражданин  обязан  давать
полиции требуемые показания,  -  сказал  я  строго.  -  Отказ  может  быть
рассмотрен как соучастие.
     Луарвик Л. Луарвик не реагировал.
     - Не исключено, что придется вас арестовать, - добавил  я.  Это  была
явно незаконная угроза, и я поспешил поправиться: - Во всяком случае, ваше
упорное запирательство очень повредит вам во время суда.
     - Я хочу одеть одежду, - вдруг сказал Луарвик. - Я не хочу лежать.  Я
хочу видеть Олафа Андварафорса.
     - С какой целью? - спросил я.
     - Я хочу его видеть.
     - Но вы же не знаете его в лицо.
     - Я не хочу его лицо, - сказал Луарвик.
     - А что же вам нужно?
     Луарвик вылез из-под одеяла и снова сел.
     - Я хочу видеть Олафа Андварафорса! - сказал он очень громко.  Правый
глаз его дергался и вращался. - Зачем вопросы? Зачем опять вопросы?  Очень
много вопросов. Почему я не вижу Олафа Андварафорса?
     Я тоже потерял терпение.
     - Вы хотите опознать труп? Так я вас понимаю?
     - Опознать... Узнать?
     - Да! Узнать!
     - Хочу. Хочу видеть.
     - Как вы можете его узнать, - сказал я, - если вы  не  знаете  его  в
лицо?
     - Какое лицо? - заорал Луарвик. - Зачем лицо? Я хочу видеть, что  это
не есть Олаф Андварафорс, что это есть другой!
     - Почему вы думаете, что это - другой? - быстро спросил я.
     - Почему вы думаете, что это Олаф Андварафорс? - возразил он.
     Мы уставились друг на  друга.  Я  был  вынужден  признать,  что  этот
странный человек в известном смысле прав. Я  не  мог  бы  присягнуть,  что
викинг со свернутой  шеей  наверху  -  это  тот  самый  Олаф  Андварафорс,
которого ищет Луарвик Л. Луарвик. Это мог быть не тот Олаф Андварафорс,  и
это мог быть вообще не Олаф Андварафорс. С другой стороны, я  не  понимал,
какой толк показывать труп человеку, который не  знает  Олафа  в  лицо.  В
лицо... А действительно, почему обязательно  -  в  лицо?  Может  быть,  он
должен был узнать его по одежде, или по какому-нибудь там перстню...  или,
скажем, по татуировке...
     В дверь постучали, и голос Кайсы пропищал: "Одеваться, пожалуйста..."
Я  открыл  дверь  и  принял  у  Кайсы  высушенный  и  выглаженный   костюм
незнакомца.
     - Одевайтесь, - сказал я, положив костюм на постель.
     Потом я встал к окну и принялся смотреть на зубчатую скалу  Погибшего
Альпиниста, уже озаренную розовым светом восходящего  солнца,  на  бледное
пятно луны, на чистую синеву неба. За спиной у меня  раздавалось  шипение,
шуршание, невнятное бормотание, почему-то двигали стулом: по-видимому, это
нелегкое дело - одеваться при помощи одной руки  и  при  таком  косоглазии
вдобавок. Дважды меня так и подмывало повернуться и предложить помощь,  но
я сдерживался. Потом Луарвик сказал: "Я одел".
     Я обернулся. Я удивился. Я очень удивился, но тут  же  вспомнил,  что
этот человек пережил ночью, и  перестал  удивляться.  Я  подошел  к  нему,
поправил  и  застегнул  воротник,  перестегнул  пуговицы  на   пиджаке   и
пододвинул ему шлепанцы хозяина. Пока я все это делал, он  покорно  стоял,
отставив единственную руку. Пустой правый рукав я засунул ему в карман. Он
посмотрел на шлепанцы и сказал с сомнением:
     - Это не мое. У меня не так.
     - Ваши туфли еще не высохли, - сказал я. - Обувайте это, и пошли.
     Можно было  подумать,  что  он  никогда  в  жизни  не  имел  дело  со
шлепанцами. Дважды он с размаху попытался загнать в шлепанцы ноги и дважды
промахнулся, каждый раз теряя при этом  равновесие.  У  него  вообще  было
неважно с равновесием - видно, ему здорово досталось, и он далеко  еще  не
пришел в себя. Я его хорошо понимал: со мной тоже бывало такое...
     Наверное, все это время какая-то машинка неслышно крутилась у меня  в
подсознании, потому что меня вдруг осенила на мгновение дивная мысль: что,
если Олаф - не Олаф, а Хи