раж - все ли машины  на
месте... Теперь вот что. Если увидите  Хинкуса,  задержите  его,  хотя  бы
силой. Пока все. Я буду у себя в номере. И никому не слова, поняли?
     Хозяин молча кивнул и отправился вниз.
     У себя в номере я поставил чемодан Олафа на загаженный стол и раскрыл
его. Здесь тоже  все  оказалось  не  как  у  людей.  Еще  даже  хуже,  чем
фальшбагаж Хинкуса. Там, по крайней мере, были тряпки и книжки. А здесь, в
этом плоском  элегантном  чемодане,  занимая  весь  его  объем,  помещался
какой-то   прибор   -   черная   металлическая   коробка   с   шероховатой
поверхностью...  какие-то  разноцветные   кнопки,   стеклянные   окошечки,
никелированные верньеры... Ни белья, ни пижамы, ни  мыльницы...  Я  закрыл
чемодан, повалился в кресло и закурил.
     Ладно. Что же мы имеем, инспектор Глебски? Вместо того, чтобы  лежать
между свежими  простынями  и  сладко  спать.  Вместо  того,  чтобы  встать
пораньше, обтереться снегом и обежать на лыжах всю  долину  по  периметру.
Вместо того, чтобы потом  весело  пообедать,  сгонять  партию  в  бильярд,
пофлиртовать с госпожой Мозес, а вечером  уютно  устроиться  у  камина  со
стаканом горячего портвейна. Вместо того, чтобы наслаждаться  каждым  днем
первого настоящего отпуска за четыре года... Что  мы  имеем  вместо  всего
этого? Мы  имеем  свежий  труп.  Зверское  убийство.  Тоскливую  уголовную
неразбериху.
     Ладно. В ноль часов двадцать четыре минуты третьего марта  сего  года
мною, полицейским инспектором Глебски, в присутствии добрых граждан  Алека
Сневара и дю Барнстокра обнаружен труп некоего  Олафа  Андварафорса.  Труп
находился в номере упомянутого  Андварафорса,  каковой  номер  был  закрыт
изнутри, но имел настежь раскрытое окно. Тело лежало  ничком,  вытянувшись
на полу. Голова мертвого была зверским и неестественным образом  вывернута
на сто восемьдесят градусов, так что, хотя тело лежало ничком,  лицо  было
обращено  к  потолку.  Руки  мертвого  были  вытянуты  и  почти   касались
небольшого   чемодана,   каковой   чемодан   был   единственным   багажом,
принадлежавшим убитому. В правой руке убитый сжимал ожерелье из деревянных
бус, принадлежащее, как достоверно известно, доброй гражданке Кайсе. Черты
лица убитого искажены, глаза широко  раскрыты,  рот  оскален.  Вблизи  рта
ощущается запах какого-то едкого химического вещества, то ли карболки,  то
ли  формалина.  Определенные  и  недвусмысленные  следы  борьбы  в  номере
отсутствуют. Покрывало застеленной кровати смято,  дверцы  стенного  шкафа
приотворены, сильно сдвинуто  тяжелое  кресло,  предназначенное  стоять  в
подобных номерах у стола. Следов  на  подоконнике,  а  также  на  покрытом
снегом карнизе обнаружить не удалось. Следов на бородке ключа (я достал из
кармана ключ и еще раз внимательно  осмотрел  его)...  следов  на  бородке
ключа  при  визуальном  осмотре  также  не  обнаружено.  Ввиду  отсутствия
специалистов, инструментов и лаборатории, медицинское,  дактилоскопическое
и  всякое  иное  специальное  исследование  провести   не   представляется
возможным (и  не  представится).  Судя  по  всему,  смерть  последовала  в
результате того, что Олафу Андварафорсу с чудовищной силой  и  жестокостью
свернули шею.
     Непонятен странный запах изо рта и  непонятно,  какой  же  гигантской
силой должен обладать  убийца,  чтобы  свернуть  шею  этому  великану  без
длительной, шумной и оставляющей множество  следов  борьбы.  Впрочем,  два
минуса, как известно, дают плюс. Можно предположить, что Олаф был  сначала
отравлен, приведен в беспомощное состояние каким-то ядом, после чего его и
прикончили таким злодейским способом, который, между прочим, сам  по  себе
тоже требует немалой силы. Да, такое предположение кое-что объясняет, хотя
сразу же возникают новые вопросы. Зачем было  добивать  ослабевшего  таким
зверским и трудным способом? Почему его попросту не ткнули  ножом  или  не
придушили веревкой, на худой конец? Ярость, бешенство, ненависть, месть?..
Садизм?.. Хинкус? Может быть, и  Хинкус,  хотя  Хинкус  на  вид,  пожалуй,
жидковат для таких упражнений... А может  быть,  не  Хинкус,  а  тот,  кто
подбросил мне записку о Хинкусе?..
     Нет, так у меня не пойдет. Ну  почему  это  не  фальшивый  лотерейный
билет и не подчищенная бухгалтерская книга? Там бы я быстро  разобрался...
Вот что мне надо сделать: сесть в автомобиль и гнать по дороге  до  самого
завала, а там попытаться перейти завал  на  лыжах,  добраться  до  Мюра  и
вернуться сюда с ребятами из отдела убийств. Я даже приподнялся  было,  но
снова сел. Хороший, конечно, это был выход, но уж больно плохой.  Оставить
здесь все на произвол судьбы, дать убийце время  и  разные  возможности...
оставить дю Барнстокра, которому грозили... Да и как  я  переберусь  через
завал?  Можно  себе  представить,  что  это  такое:  лавина  в  Бутылочном
Горлышке.
     В дверь постучали. Вошел хозяин, неся на подносе чашку с горячим кофе
и сандвичи.
     - Машины все на месте, - объявил он, ставя передо мною поднос. - Лыжи
тоже. Хинкуса нигде не нашел. На крыше валяются его шуба и шапка,  но  это
вы, наверное, видели.
     - Да, это  я  видел,  -  проговорил  я,  отхлебывая  кофе.  -  А  что
однорукий?
     - Спит, - сказал хозяин. Он поджал губы  и  потрогал  пальцем  натеки
клея на столе. - Н-да... Так вот, он спит. Странный тип. Уже  порозовел  и
выглядит вполне прилично. Я там держу Леля. Так, на всякий случай.
     - Спасибо, Алек, - сказал я. - Идите пока, и пусть  все  будет  тихо.
Пусть все спят.
     Хозяин покачал головой.
     - Уже не выйдет. Мозес уже встал, у него свет... Ладно,  я  пойду.  А
Кайсу я запру, она у меня дура. Хотя она еще ничего не знает.
     - И пусть не знает, - сказал я.
     Хозяин вышел. Я  с  наслаждением  выпил  кофе,  отодвинул  тарелку  с
сандвичами и снова закурил. Когда я видел Олафа последний раз? Я играл  на
бильярде, он танцевал с  чадом.  Это  было  еще  до  того,  как  разошлись
картежники. А они разошлись, когда пробило половину чего-то.  Сразу  после
этого Мозес объявил, что ему пора спать.  Ну,  это  время  нетрудно  будет
установить. Но вот насколько раньше этого времени я в последний раз  видел
Олафа? А ведь, пожалуй, незадолго. Ладно, мы это  установим.  Теперь  так:
ожерелье Кайсы, записка дю Барнстокра, слышали ли что-нибудь соседи  Олафа
- дю Барнстокр и Симонэ...
     Я только-только начал чувствовать, что у меня вырисовывается какой-то
план расследования, как вдруг услышал глухие и довольно  сильные  удары  в
стену - из номера-музея. Я даже тихонько застонал от бешенства. Я  сбросил
пиджак, поддернул рукава и осторожно, на  цыпочках  вышел  в  коридор.  По
физиономии, по щекам, мельком подумал я. Я ему покажу шуточки, кто бы  это
ни был...
     Я распахнул дверь и пулей влетел в номер-музей. Там было темно,  и  я
быстро включил свет. Номер был  пуст,  и  стук  вдруг  прекратился,  но  я
чувствовал, что здесь  кто-то  есть.  Я  сунулся  в  туалет,  в  шкаф,  за
портьеры. Позади меня глухо замычали. Я  подскочил  к  столу  и  отшвырнул
тяжелое кресло.
     - Вылезай! - яростно приказал я.
     В ответ снова раздалось  глухое  мычание.  Я  присел  на  корточки  и
заглянул под стол. Там, втиснутый между тумбочками,  в  страшно  неудобной
позе, обмотанный веревкой и с кляпом во  рту,  сидел,  скрючившись  в  три
погибели, опасный гангстер, маньяк и садист Хинкус и таращил  на  меня  из
сумрака слезящиеся мученические глаза. Я выволок его на середину комнаты и
вырвал изо рта кляп.
     - Что это значит? - спросил я.
     В ответ он принялся кашлять. Он кашлял долго, с надрывом, с сипением,
он отплевывался во все стороны, он охал и хрипел. Я заглянул в  туалетную,
взял бритву Погибшего Альпиниста и разрезал на  Хинкусе  веревки.  Бедняга
так затек, что не мог даже поднять руку и вытереть физиономию. Я  дал  ему
воды. Он жадно выпил и, наконец, подал голос: сложно и скверно  выругался.
Я помог ему встать и усадил его в кресло. Бормоча  ругательства,  плачевно
сморщив лицо, он принялся ощупывать себе шею, запястья, бока.
     - Что с вами случилось? -  спросил  я.  Глядя  на  него  я  испытывал
определенное облегчение: оказывается, мысль о том, что где-то за  кулисами
убийства прячется невидимый Хинкус, очень беспокоила меня.
     - Что случилось... - бормотал  он.  -  Сами  видите,  что  случилось!
Связали, как барана, и сунули под стол...
     - Кто?
     - Почем я знаю? - сказал он мрачно, и вдруг его всего передернуло.  -
Бог ты мой! - пробормотал он. - Выпить бы... У вас нет чего-нибудь выпить,
инспектор?
     - Нет, - сказал я. - Но будет. Как только вы ответите на мои вопросы.
     Он с трудом поднял левую руку и отогнул рукав.
     - А, черт, часы раздавил, сволочь...  -  пробормотал  он.  -  Сколько
сейчас времени, инспектор?
     - Час ночи, - ответил я.
     -  Час  ночи...  -  повторил  он.  -  Час  ночи...  -  Глаза  у  него
остановились. - Нет, - сказал он  и  поднялся.  -  Надо  выпить.  Схожу  в
буфетную и выпью.
     Легким толчком в грудь я усадил его снова.
     - Успеется, - сказал я.
     - А я вам говорю, что хочу выпить! - сказал он, повышая голос и снова
делая попытку встать.
     - А я вам говорю, что  успеется!  -  сказал  я,  снова  пресекая  эту
попытку.
     - Кто вы такой, чтобы здесь  распоряжаться?  -  уже  в  полный  голос
взвизгнул он.
     - Не орите, - сказал  я.  -  Я  -  полицейский  инспектор.  А  вы  на
подозрении, Хинкус.
     - На каком еще подозрении? - спросил он, сразу сбавив тон.
     - Сами  знаете,  -  ответил  я.  Я  старался  выиграть  время,  чтобы
сообразить, как действовать дальше.
     - Ничего я не знаю, - угрюмо заявил он. - Что вы мне голову морочите?
Ничего я не знаю и знать не хочу. А вы за ваши штучки ответите, инспектор.
     Я и сам чувствовал, что мне придется отвечать за мои штучки.
     - Слушайте, Хинкус, - сказал я. - В отеле произошло убийство. Так что
лучше отвечайте на мои вопросы, потому что,  если  вы  будете  финтить,  я
изуродую вас, как бог черепаху. Мне терять нечего, семь бед - один ответ.
     Некоторое время он молча смотрел на меня, приоткрыв рот.
     - Убийство... - повторил он как бы разочарованно.  -  Вот  те  на!  А
только я-то здесь при чем? Меня самого без малого укокошили... А кто убит?
     - А вы думаете - кто?
     - Откуда мне знать? Когда я из столовой уходил, все вроде были  живы.
А потом... - Он замолчал.
     - Ну? - сказал я. - Что было потом?
     - А ничего не было. Я сидел себе на крыше, задремал. Вдруг  чувствую,
душат, валят, а больше ничего не помню. Очнулся под этим паршивым  столом,
чуть  с  ума  не  сошел:  думал,  заживо  похоронили.  Принялся   стучать.
Стучал-стучал, никто не идет. Потом вы пришли. Вот и все.
     - Вы можете сказать, когда примерно вас схватили?
     Он задумался и некоторое время сидел молча. Потом  он  вытер  ладонью
рот, посмотрел на пальцы, его снова  передернуло,  и  он  вытер  ладонь  о
штанину.
     - Ну? - сказал я.
     Он поднял на меня тусклые глаза.
     - Что?
     - Я спрашиваю, когда примерно вас...
     - А... Да что-то около девяти. Последний  раз,  когда  я  смотрел  на
часы, было восемь сорок.
     - Дайте сюда ваши часы, - сказал я.
     Он послушно отстегнул часы и протянул мне. Я заметил, что запястье  у
него покрыто сине-багровыми пятнами.
     - Разбиты они, - сообщил он.
     Часы  были  не  разбиты,  они  были   раздавлены.   Часовая   стрелка
отломилась, а минутная показывала сорок три минуты.
     - Кто это был? - снова спросил я.
     - Откуда мне знать? Я же говорю, что задремал.
     - И не проснулись, когда вас схватили?
     - Меня схватили сзади, - угрюмо произнес он. - Нет  у  меня  глаз  на
заду.
     - А ну, поднимите подбородок!
     Он мрачно смотрел на меня исподлобья, и я  понял,  что  я  на  верном
пути. Я взял его двумя пальцами за челюсть и толчком вздернул его  голову.
Бог знает, что означали эти синяки и царапины на его худой  жилистой  шее,
но я уверенно сказал:
     - Перестаньте лгать, Хинкус. Вас душили спереди, и вы его видели. Кто
это был?
     Дернув головой, он освободился.
     - Идите к черту, - прохрипел он. - К дьяволу. Не ваше  собачье  дело.
Кого бы здесь ни стукнули, я к этому отношения не имею, а на остальное мне
наплевать... И мне нужно выпить! - заорал он вдруг. - У  меня  все  болит,
понимаете вы это, полицейская балда?
     По-видимому, он был прав. В чем бы он ни был замешан, к  убийству  он
отношения не имел, во всяком случае, прямого. Однако и  я  не  имел  права
отступать.
     - Как угодно, - холодно сказал я. - Тогда я запру вас в  кладовку,  и
вы не получите ни бренди, ни сигарет, пока не скажете все, что знаете.
     - Да что вам от меня нужно?.. - простонал он. Я видел, что он вот-вот
заплачет. - Чего вы ко мне привязались?
     - Кто вас схватил?
     - Ч-черт! - прошипел он в отчаянии. - Да не желаю я об этом говорить,
можете вы это  понять?  Видел,  да,  видел,  кто  это  был!  -  Его  снова
передернуло, прямо-таки перекосило на сторону. - Врагу своему  не  пожелаю
такое увидеть!.. Вам, черт бы вас подрал, не пожелаю такого! Вы бы  сдохли
от страха!
     Он был не в себе.
     - Ладно, - сказал я и поднялся. - Пойдемте.
     - Куда?
     - За выпивкой, - сказал я.
     Мы вышли в коридор. Он пошатывался и цеплялся за мой рукав. Мне  было
интересно, как он отреагирует, увидев  наклейки  на  двери  Олафа,  но  он
ничего не заметил, ему явно было не до того. Я привел  его  в  бильярдную,
нашел на подоконнике полбутылки бренди, оставшиеся с вечера, и подал  ему.
Он жадно схватил бутылку и надолго присосался к горлышку.
     - Господи, - прохрипел он, утираясь. - Смачно-то как!..
     Я смотрел на него.  Можно  было,  конечно,  предположить,  что  он  в
сговоре с убийцей, что все это задумано для отвода глаз, тем более что  он
приехал вместе с Олафом, можно было  даже  предположить,  что  он  и  есть
убийца и что  сообщники  потом  связали  его  для  создания  алиби,  но  я
чувствовал, что это слишком сложно для правды. То есть с ним явно было  не
все в порядке: никакой он не  туберкулезник,  и  никакой  он,  видимо,  не
ходатай по делам несовершеннолетних, и остается открытым вопрос, для  чего
он торчал на крыше... Меня вдруг осенило! Что бы он ни делал на крыше, это
кому-то мешало, возможно, как-то мешало покончить с Олафом, и его  убрали.
Его убрали, а тот, кто его убирал, внушал  почему-то  Хинкусу  невыносимый
ужас, а значит, не был постояльцем  отеля,  ибо  никого  в  отеле  Хинкус,
по-видимому, не боялся. Чепуха  какая-то...  И  тут  я  вспомнил  все  эти
истории с душем, с трубкой, с таинственными записками... и вспомнил, каким
зеленым и напуганным был Хинкус, когда днем спускался с крыши...
     - Слушайте, Хинкус, - мягко сказал я. - Тот, кто  вас  схватил...  вы
ведь видели его и раньше, днем?
     Он дико взглянул на меня и снова присосался к бутылке.
     - Так, - сказал я. - Ну, пойдемте. Я  запру  вас  в  номере.  Бутылку
можете взять с собой.
     - А вы? - хрипло спросил он.
     - Что - я?
     - Вы уйдете?
     - Естественно, - сказал я.
     - Послушайте, - сказал он. - Послушайте, инспектор.. - Глаза  у  него
бегали, он искал, что сказать. - Вы... Я... Вы... вы заглядывайте ко  мне,
ладно? Я, может быть, вспомню еще что-нибудь... Или, может быть, я  побуду
с вами? - Он умоляюще глядел на меня. - Я не убегу, и... ничего... клянусь
вам...
     - Вы боитесь остаться один в номере? - спросил я.
     - Да, - ответил он.
     - Но ведь я вас запру, - сказал я. - И ключ унесу с собой...
     В каком-то отчаянии он махнул рукой.
     - Это не поможет, - пробормотал он.
     - Ну-ну, Хинкус, -  строго  сказал  я.  -  Будьте  мужчиной!  Что  вы
раскисли, как старая баба?
     Он ничего не ответил и только нежно прижал  бутылку  к  груди  обеими
руками. Я отвел его в номер и, еще раз пообещав навестить, запер.  Ключ  я
действительно вынул и сунул в карман.  Я  чувствовал,  что  Хинкус  -  это
неразработанная жила и что им еще придется заниматься. Я ушел не сразу.  Я
постоял несколько минут у дверей, приложив ухо к замочной скважине. Слышно
было, как булькает жидкость,  потом  скрипнула  кровать,  потом  раздались
частые прерывистые звуки. Я не сразу догадался, что это,  а  потом  понял:
Хинкус плакал.
     Я оставил его наедине с его совестью и направился  к  дю  Барнстокру.
Старик открыл мне  немедленно.  Он  был  страшно  возбужден.  Он  даже  не
предложил мне сесть. Комната была полна сигарного дыма.
     -  Мой  дорогой  инспектор!  -   немедленно   начал   он,   выделывая
фантастические  вещи  с  сигарой,  которую  он  держал  двумя  пальцами  в
приподнятой руке. - Мой уважаемый друг! Я чувствую себя чертовски неловко,
но дело зашло слишком далеко.  Я  должен  признаться  вам  в  одной  своей
маленькой провинности...
     - Что вы убили Олафа Андварафорса, - мрачно  сказал  я,  опускаясь  в
кресло.
     Он содрогнулся и всплеснул руками.
     - О боже! Нет! Я в жизни своей никого не тронул  пальцем!  Кэль  идэ!
Нет!  Я  хочу  только  чистосердечно  признаться  в  том,  что   регулярно
мистифицировал публику в нашем отеле... - Он прижал руки к груди,  обсыпая
халат сигарным пеплом. - Поверьте, поймите меня правильно: это были просто
шутки! Пусть не бог  весть  какие  изящные  и  остроумные,  но  совершенно
невинные...   Это   у   меня   профессиональное,   я   обожаю    атмосферу
таинственности,  мистификации,  всеобщего  недоумения...  Никакого   злого
умысла, уверяю вас! Никакой корысти...
     - Какие именно шутки вы имеете в виду? - спросил я сухо. Я был зол  и
разочарован. Я не ожидал, что  этим  занимается  дю  Барнстокр.  Я  был  о
старике лучшего мнения.
     - Н-ну... Все  это  маленькие  розыгрыши  по  поводу  тени  Погибшего
Альпиниста. Ну, там, туфли, которые я сам у себя украл и сунул к нему  под
кровать... Шутки с душем... Вас я  немножко  помистифицировал  -  помните,
пепел из трубки?.. Ну и тому подобное, я уж не упомню всего...
     - Стол у меня испоганили тоже вы? - спросил я.
     - Стол? - Он растерянно посмотрел на меня, потом  оглянулся  на  свой
собственный стол.
     - Да, стол. Залили клеем, безнадежно испортили хорошую вещь...
     - Н-нет, - испуганно сказал он. - Клеем... стол... Нет-нет, это не я,
клянусь вам! - Он снова прижал руки к груди. - Вы поймите, инспектор, ведь
все, что я делал,  было  совершенно  невинно,  я  никому  не  причинял  ни
малейшего ущерба... Мне даже  казалось,  что  это  всем  нравится,  а  наш
дорогой хозяин так прекрасно мне подыгрывал...
     - Хозяин был с вами в сговоре?
     - Нет, что вы! - Он замахал на меня руками. -  Я  имею  в  виду,  что
он... что ему это, в общем, нравилось, он же и сам немножко  мистификатор,
вы заметили? Как он говорит, знаете, таким особенным голосом,  и  это  его
знаменитое "позвольте мне погрузиться в прошлое...".
     - Понятно, - сказал я. - А следы в коридорах?
     Лицо дю Барнстокра сделалось сосредоточенным и серьезным.
     - Нет-нет, - сказал он. - Это не я. Но я знаю, о чем вы  говорите.  Я
это видел однажды. Это было еще до вашего приезда. Мокрые следы босых ног,
они шли с лестничной площадки и вели, как это ни глупо,  в  номер-музей...
Тоже шутка, конечно, но не моя...
     - Хорошо, - сказал я.  -  Оставим  это.  Еще  один  вопрос.  Записка,
которую вам якобы подбросили, это тоже ваш розыгрыш, как я понимаю?
     - Тоже не мой, - сказал дю Барнстокр с достоинством. - Передавая  вам
эту записку, я рассказывал чистую правду.
     - Минуточку, - сказал я. - Значит, дело  было  так.  Олаф  вышел,  вы
остались сидеть. Кто-то постучал в дверь, вы откликнулись, потом глянули и
увидели на полу у дверей записку. Так?
     - Так.
     - Минуточку, - повторил  я.  Я  ощутил  приближение  новой  мысли.  -
Позвольте, господин дю Барнстокр, а почему вы, собственно, решили, что это
угрожа