. Стоп! Не туда. Идите за мной.
     Я взял его за пустой рукав и отвел в контору. Потом я позвал  хозяина
и в его присутствии пересчитал деньги  и  написал  протокол.  Хозяин  тоже
пересчитал  деньги  -  денег  оказалось  больше  восьмидесяти  тысяч,  мое
жалованье за восемь лет беспорочной службы, - и подписал протокол.
     Все это время Луарвик стоял поодаль, неуклюже переминаясь с  ноги  на
ногу, как человек, которому хочется уйти как можно скорее.
     - Подпишите, - сказал я, протягивая ему авторучку.
     Он взял ручку, внимательно оглядел ее и осторожно положил на стол.
     - Нет, - сказал он. - Я пойду.
     - Как хотите, - сказал я. - Вашего положения это не изменит.
     Он сейчас же повернулся и вышел, задев плечом за косяк. Мы с хозяином
посмотрели друг на друга.
     - Зачем он хотел вас подкупить? - спросил  хозяин.  -  Что  ему  было
надо?
     - Чемодан, - сказал я.
     - Какой чемодан?
     - Чемодан Олафа, который стоит у вас в сейфе... -  Я  достал  ключ  и
открыл сейф. - Вот этот вот.
     - Он стоит восемьдесят тысяч? - спросил хозяин с уважением.
     - Он стоит, наверное, гораздо больше. Тут  какая-то  темная  история.
Алек. - Я сложил деньги в сейф, снова запер  тяжелую  дверцу,  а  протокол
положил в карман.
     - Кто же этот Луарвик? - задумчиво сказал хозяин.  -  Откуда  у  него
столько денег?
     - У Луарвика не было ни гроша. Деньги ему дал Мозес, больше некому.
     Хозяин поднял было толстый палец, чтобы что-то сказать, но  раздумал.
Вместо этого он энергично потер толстый подбородок,  гаркнул:  "Кайса!"  и
вышел. Я остался сидеть за конторкой. Я принялся вспоминать.  Я  тщательно
перебрал в памяти самые  мелкие  незначительные  происшествия,  свидетелем
которым я был в этом отеле. Выяснилось, что запомнил я довольно много.
     Оказывается, я помнил, что при первой нашей встрече, Симонэ был  одет
в серый костюм, а на вчерашней вечеринке он был в бордовом,  и  запонки  у
него были с желтыми камешками. Я помнил, что, когда Брюн клянчила у своего
дяди сигарету, он всегда доставал их из-за правого уха. Я  помнил,  что  у
Кайсы есть маленькая черная родинка на правой ноздре;  что  дю  Барнстокр,
орудуя вилкой, элегантно отставляет мизинец; что ключ моего  номера  похож
на ключ от номера Олафа; и еще много подобной же дребедени. Во  всей  этой
навозной куче я  обнаружил  две  жемчужины.  Во-первых,  я  вспомнил,  как
позавчера вечером Олаф, весь в снегу,  стоял  посередине  холла  со  своим
черным чемоданом и оглядывался, словно ожидал торжественной встречи, и как
он посмотрел мимо меня на закрытый портьерой вход на половину  Мозесов,  и
как мне показалось, что портьера колышется - надо полагать, от  сквозняка.
Во-вторых,  я  вспомнил,  что,  когда  стоял  в  очереди  у  душа,  сверху
спустились рука об руку Олаф и Мозес...
     Все это упорно наводило меня на мысль, что Олаф, Мозес,  а  теперь  и
Луарвик - все это одна компания, причем эта компания отнюдь  не  стремится
афишировать, что она - одна компания. И если вспомнить,  что  я  обнаружил
Мозеса в номере-музее рядом со своим номером за пять минут  до  того,  как
нашел у себя на загаженном столе записку насчет  гангстера  и  маньяка;  и
если вспомнить, что золотые часы Мозеса были подброшены - явно подброшены,
а потом снова изъяты - в баул Хинкуса... и  если  вспомнить,  что  госпожа
Мозес была единственным человеком, не считая, может быть,  Кайсы,  который
отсутствовал в зале именно тогда, когда Хинкуса скрутили в бараний  рог  и
засунули под  стол...  если  вспомнить  все  это,  то  картина  получается
прелюбопытная.
     В эту картину неплохо укладывается и заявление  Хинкуса  о  том,  что
один из баулов ловко превратился в фальшбагаж, и  то  обстоятельство,  что
госпожа Мозес была единственным человеком, который видел двойника  Хинкуса
в лицо. Ведь о Брюн никак нельзя было сказать,  что  она  видела  двойника
Хинкуса:  она  видела  только  шубу  Хинкуса,  а  кто  был  в  этой  шубе,
неизвестно.
     Конечно, в картине оставалось еще много белых и совершенно непонятных
пятен. Но по крайней мере теперь была  ясна  расстановка  сил:  Хинкус,  с
одной стороны, а Мозесы, Олаф и Луарвик  -  с  другой.  Впрочем,  судя  по
совершенно нелепым действиям Луарвика и той откровенности, с которой Мозес
снабдил его деньгами, дело близилось к  какому-то  кризису...  И  тут  мне
пришло в голову, что  я,  пожалуй,  напрасно  держу  Хинкуса  взаперти.  В
надвигающийся схватке неплохо было бы обзавестись  союзником,  пусть  даже
таким сомнительным и явно преступным, как Хинкус.
     Так я и сделаю, подумал я. Напущу-ка я на них  гангстера  и  маньяка.
Мозес,  небось  думает,  что  Хинкус  до  сих  пор  валяется  под  столом.
Посмотрим, как он себя поведет, когда Хинкус вдруг объявится в столовой за
завтраком. О том, как и кто скрутил Хинкуса, о том, кто и как убил  Олафа,
я решил пока не думать. Я  смял  свои  заметки,  положил  в  пепельницу  и
поджег.
     - Кушать, пожалуйста... - пропищала где-то наверху Кайса.  -  Кушать,
пожалуйста.



                                    14

     Хинкус уже  поднялся.  Он  стоял  посередине  комнаты  со  спущенными
подтяжками и вытирал лицо большим полотенцем.
     - Доброе утро, - сказал я. - Как вы себя чувствуете?
     Он настороженно глядел на меня исподлобья, лицо его несколько опухло,
но в общем он выглядел вполне прилично. Ничего в нем не осталось  от  того
сумасшедшего затравленного хорька,  каким  я  видел  его  несколько  часов
назад.
     - Более или менее, - буркнул он. - Чего это меня здесь заперли?
     - У вас был нервный припадок, -  объяснил  я.  Лицо  у  него  немного
перекосилось. - Ничего страшного. Хозяин сделал вам укол  и  запер,  чтобы
вас никто не беспокоил. Завтракать пойдете?
     - Пойду, - сказал он. - Позавтракаю  и  смотаюсь  отсюда  к  чертовой
матери. И задаток отберу. Тоже мне - отдых  в  горах...  -  Он  скомкал  и
отшвырнул полотенце. - Еще один  такой  отдых,  и  свихнешься  к  чертовой
матери. Без всякого туберкулеза... Шуба моя где, не знаете? И шапка...
     - На крыше, наверное, - сказал я.
     - На крыше... - пробурчал он, надевая подтяжки. - На крыше...
     - Да, - сказал я. - Не повезло вам. Можно  только  посочувствовать...
Ну мы еще поговорим об этом.
     Я повернулся и пошел к двери.
     - Нечего мне об этом разговаривать!  -  со  злостью  крикнул  он  мне
вслед.
     В  столовой  еще  никого  не  было.  Кайса  расставляла   тарелки   с
сандвичами. Я поздоровался с нею и выбрал себе  новое  место  -  спиной  к
буфету и лицом к двери, рядом со стулом дю Барнстокра. Едва я уселся,  как
вошел Симонэ -  в  толстом  пестром  свитере,  свежевыбритый,  с  красными
припухшими глазами.
     - Ну и ночка, инспектор, - сказал он. - Я и пяти часов не спал. Нервы
разгулялись. Все время кажется, будто тянет мертвечинкой.  Аптечный  такой
запах, знаете ли, вроде формалина...  -  Он  сел,  выбрал  сандвич,  потом
посмотрел на меня. - Нашли?.. - спросил он.
     - Смотря что, - ответил я.
     - Ага, - сказал он и неуверенно хохотнул. - Вид у вас неважный.
     - У каждого тот вид, которого он достоин, - отозвался я, и  в  ту  же
секунду вошли Барнстокры. Эти были как огурчики. Дядюшка щеголял астрой  в
петлице, благородно седые кудри пушисто серебрились вокруг лысой  маковки,
а Брюн была по-прежнему в очках, и нос  у  нее  был  по-прежнему  нахально
задран.  Дядюшка,  потирая  руки,  двинулся  к  своему  месту,  искательно
поглядывая на меня.
     - Доброе утро, инспектор, - нежно пропел он. -  Какая  ужасная  ночь!
Доброе утро, господин Симонэ. Не правда ли?
     - Привет, - буркнул чадо.
     - Коньяку бы выпить, - сказал Симонэ с какой-то  тоской.  -  Но  ведь
неприлично, а? Или ничего?
     - Не знаю, право, - сказал Барнстокр. - Я бы не рискнул.
     - А инспектор? - сказал Симонэ.
     Я помотал головой и отхлебнул кофе,  который  поставила  передо  мной
Кайса.
     - Жаль, - сказал Симонэ. - А то я бы выпил.
     - А как наши дела, дорогой инспектор? - спросил дю Барнстокр.
     - Следствие напало на след, - сообщил я. - В руках  у  полиции  ключ.
Много ключей. Целая связка.
     Симонэ снова загоготал было, но сразу же сделал серьезное лицо.
     - Вероятно, нам придется провести весь  день  в  доме,  -  сказал  дю
Барнстокр. - Выходить, вероятно, не разрешается...
     - Почему же? - возразил я. - Сколько угодно. И чем больше, тем лучше.
     - Удрать все равно не удастся, - добавил Симонэ. -  Обвал.  Мы  здесь
заперты - и надолго. Идеальная ситуация для полиции. Я  бы,  конечно,  мог
удрать через скалы...
     - Но? - спросил я.
     - Во-первых, из-за этого снега мне не добраться до скал. А во-вторых,
что я там буду делать?.. Послушайте,  господа,  -  сказал  он.  -  Давайте
прогуляемся по дороге - посмотрим, как там в Бутылочном Горлышке...
     - Вы не возражаете, инспектор? - осведомился дю Барнстокр.
     - Нет, - сказал я, и тут вошли Мозесы. Они тоже были как огурчики. То
есть мадам была как огурчик...  как  персик...  как  ясное  солнышко.  Что
касается Мозеса, то эта старая  брюква  так  и  осталась  старой  брюквой.
Прихлебывая на ходу из кружки и  не  здороваясь,  он  добрался  до  своего
стула, плюхнулся на сиденье и строго посмотрел на сандвичи перед собой.
     - Доброе утро, господа! -  хрустальным  голоском  произнесла  госпожа
Мозес.
     Я покосился на Симонэ. Симонэ косился на госпожу Мозес. В глазах  его
было какое-то недоверие. Потом он судорожно передернул плечами и схватился
за свой кофе.
     - Прелестное утро, -  продолжала  госпожа  Мозес.  -  Так,  солнечно!
Бедный Олаф, он не дожил до этого утра!
     - Все там будем, - провозгласил вдруг Мозес хрипло.
     - Аминь, - вежливо закончил дю Барнстокр.
     Я покосился на Брюн. Девочка сидела нахохлившись, уткнувшись носом  в
чашку.  Дверь  снова  отворилась,   и   появился   Луарвик   Л.Луарвик   в
сопровождении хозяина. Хозяин скорбно улыбался.
     - Доброе утро, господа, - произнес он. -  Позвольте  представить  вам
господина Луарвика Луарвика, прибывшего к нам сегодня ночью. По дороге его
постигла катастрофа, и мы, конечно, не откажем ему в нашем гостеприимстве.
     Судя по виду господина Луарвика Луарвика,  постигшая  его  катастрофа
была чудовищной, и он очень нуждался в гостеприимстве. Хозяин был вынужден
взять его за локоть и буквально впихнуть  на  мое  старое  место  рядом  с
Симонэ.
     - Очень приятно, Луарвик! - прохрипел господин  Мозес.  -  Здесь  все
свои, Луарвик, будьте как дома.
     - Да, - сказал Луарвик, глядя одним  глазом  на  меня,  а  другим  на
Симонэ. - Прекрасная погода. Совсем зима...
     - Это все чепуха, Луарвик, - сказал Мозес. - Поменьше разговаривайте,
побольше ешьте. У вас истощенный вид... Симонэ, напомните-ка, что там было
с этим метрдотелем? Кажется, он съел чье-то филе...
     И тут наконец, появился Хинкус. Он вошел и сразу остановился.  Симонэ
пустился вновь рассказывать  про  метрдотеля,  и  пока  он  объяснял,  что
названный метрдотель не ел никакого филе, а все  было  как  раз  наоборот,
Хинкус стоял на пороге, а я смотрел на него, стараясь при этом не упускать
из виду и Мозесов. Я смотрел и ничего не  понимал.  Госпожа  Мозес  кушала
сливки с сухариками и восхищенно слушала унылого шалуна.  Господин  Мозес,
правда, покосился на Хинкуса кровавым глазом, но - с полнейшим равнодушием
и сразу же снова обратился к своей кружке. А  вот  Хинкус  с  лицом  своим
совладать не сумел.
     Сначала вид у него  сделался  совершенно  обалделый,  как  будто  его
ударили веслом по голове. Затем  на  лице  явственно  проступила  радость,
исступленная какая-то, он даже заулыбался вдруг, совершенно  по-детски.  А
потом злобно оскалился и шагнул вперед, сжимая кулаки. Но  смотрел  он,  к
моему величайшему удивлению, не на Мозесов.  Он  смотрел  на  Барнстокров:
сначала в полнейшем обалдении, потом с облегчением и радостью, а потом  со
злобой и с каким-то злорадством. Тут он перехватил мой взгляд, расслабился
и, потупившись, направился к своему месту.
     - Как вы себя чувствуете, господин  Хинкус?  -  участливо  наклоняясь
вперед, осведомился дю Барнстокр. - Здешний воздух...
     Хинкус вскинул на него бешеные желтые глазки.
     - Я-то себя ничего чувствую, - ответствовал он, усаживаясь. -  А  вот
каково вы себя чувствуете, а?
     Дю Барнстокр в изумлении откинулся на спинку стула.
     - Я? Благодарю вас... - Он посмотрел сначала на меня, потом на  Брюн.
- Может быть, я как-то задел... затронул... В таком случае я приношу...
     - Не выгорело дельце! - продолжал Хинкус, с  остервенением  запихивая
себе за воротник салфетку. - Сорвалось, а, старина?
     Дю  Барнстокр  был  в  совершенном  смущении.  Разговоры  за   столом
прекратились, все смотрели на него и на Хинкуса.
     - Право же, я боюсь... - Старый  фокусник  явно  не  знал,  как  себя
вести. - Я имел в виду исключительно ваше  самочувствие,  никак  не  более
того...
     - Ладно, ладно, замнем для ясности... - ответствовал Хинкус.
     Он обеими руками взял большой сандвич,  краем  заправил  его  в  рот,
откусил и, ни на кого не глядя, принялся вовсю работать челюстями.
     - А хамить-то не надо бы! - сказала вдруг Брюн.
     Хинкус коротко глянул на нее и сейчас же отвел взгляд.
     - Брюн, дитя мое... - сказал дю Барнстокр.
     - Р-распетушился! - сказала  Брюн,  постукивая  ножом  о  тарелку.  -
Пьянствовать меньше надо...
     - Господа, господа! - сказал хозяин. - Все это пустяки!
     - Не беспокойтесь, Сневар, - поспешно  сказал  дю  Барнстокр.  -  Это
какое-то  маленькое  недоразумение...  Нервы  напряжены...   События  этой
ночи...
     - Понятно, что я говорю? - грозно спросила Брюн, наставив на  Хинкуса
черные окуляры.
     - Господа! - решительно вмешался хозяин. - Господа, я прошу внимания!
Я не буду говорить о трагических событиях этой ночи. Я понимаю - да, нервы
напряжены. Но, с одной стороны,  расследование  судьбы  несчастного  Олафа
Андварафорса находится сейчас в надежных руках инспектора Глебски, который
по счастливому стечению обстоятельств оказался в нашей среде. С другой  же
стороны, нас  вовсе  не  должны  нервировать  то  обстоятельство,  что  мы
оказались временно отрезаны от внешнего мира...
     Хинкус перестал жевать и поднял голову.
     - Наши погреба полны, господа! - торжественно продолжал хозяин. - Все
мыслимые и даже некоторые немыслимые припасы к вашим услугам. И я убежден,
что когда через несколько дней спасательная партия прорвется к  нам  через
обвал, она застанет нас...
     - Какой такой обвал? - громко спросил Хинкус,  обводя  всех  круглыми
глазами. - Что за чертовщина?
     - Да, простите, - сказал хозяин, поднося ладонь ко лбу.  -  Я  совсем
забыл, что некоторые гости могут не знать об этом событии. Дело в том, что
вчера в десять часов вечера снежная лавина завалила Бутылочное Горлышко  и
разрушила телефонную связь.
     За столом воцарилось молчание. Все жевали, глядя  в  тарелки.  Хинкус
сидел, отвесив нижнюю губу, - вид у него опять был ошарашенный. Луарвик Л.
Луарвик меланхолично жевал лимон, откусывая от него вместе с  кожурой.  По
узкому подбородку его стекал на пиджак желтоватый сок. У меня свело скулы,
я отхлебнул кофе и объявил:
     - Имею добавить следующее. Две  небольшие  банды  каких-то  мерзавцев
избрали  этот  отель  местом  сведения  своих  личных  счетов.  Как   лицо
неофициальное, я могу предпринять лишь немногие  меры.  Например,  я  могу
собрать материал для официальных представителей мюрской  полиции.  Таковой
материал в основном уже собран, хотя я был  бы  очень  благодарен  каждому
гражданину, который сообщит следствию какие-нибудь новые сведения. Далее я
хочу поставить в известность всех добрых граждан  о  том,  что  они  могут
чувствовать себя в полной безопасности и свободно вести себя так,  как  им
заблагорассудится. Что же касается лиц, составляющих упомянутые банды,  то
я призываю их прекратить всякую деятельность, дабы не ухудшать и без  того
безнадежное свое положение. Я напоминаю, что наша отрезанность от внешнего
мира является лишь относительной. Кое-кто из присутствующих уже знает, что
два часа назад я воспользовался любезностью господина Сневара и отправил с
почтовым  голубем  донесение  в  Мюр.  Теперь  я  с  часу  на  час  ожидаю
полицейский самолет, а потому напоминаю лицам, замешанным в  преступлении,
что своевременное признание и  раскаяние  могут  значительно  улучшить  их
участь. Благодарю за внимание, господа.
     - Как интересно! - восхищенно воскликнула госпожа  Мозес.  -  Значит,
среди нас есть бандиты? Ах, инспектор, ну хотя бы намекните! Мы поймем!
     Я покосился на хозяина. Алек Сневар, повернувшись к  гостям  обширной
спиной, старательно перетирал рюмки, стоящие на буфете.
     Разговор не возобновился. Тихонько звякали  ложечки  в  стаканах,  да
шумно сопел над своей кружкой господин Мозес, сверля  глазами  каждого  по
очереди. Никто не выдал себя, но все, кому  пора  было  подумать  о  своей
судьбе, думали. Я запустил в этот курятник хорошего хорька, и теперь  надо
было ожидать событий.
     Первым поднялся дю Барнстокр.
     - Дамы и господа! - сказал он.  -  Я  призываю  всех  добрых  граждан
встать на лыжи и отправиться на небольшую прогулку. Солнце, свежий воздух,
снег и чистая совесть да будут нам опорой и успокоением. Брюн,  дитя  мое,
пойдемте.
     Задвигались стулья, гости один  за  другим  вставали  из-за  стола  и
покидали зал. Симонэ предложил руку госпоже  Мозес  -  очевидно,  все  его
ночные  впечатления  в  значительной  степени  развеялись  под   действием
солнечного утра и жажды чувственных удовольствий.  Господин  Мозес  извлек
из-за стола Луарвик Л. Луарвика, поставил его на ноги, и тот, меланхолично
дожевывая лимон, потащился за ним, заплетаясь башмаками.
     За  столом  остался  только  Хинкус.  Он  сосредоточенно  ел,  словно
намеревался заправиться впрок и надолго.  Кайса  собирала  посуду,  хозяин
помогал ей.
     - Ну что, Хинкус? - сказал я. - Поговорим?
     - Это насчет чего? - угрюмо проворчал он, поедая яйцо с перцем.
     - Да насчет всего, - сказал я. -  Как  видите,  смотаться  у  вас  не
получится. И на крыше вам больше торчать незачем. Верно?
     - Не о чем нам говорить, - сказал Хинкус мрачно. - Ничего я по  этому
делу не знаю.
     - По какому делу? - спросил я.
     - Про убийство! По какому еще...
     - Есть еще дело Хинкуса, - сказал я. - Вы  кончили?  Тогда  пойдемте.
Вот сюда, в бильярдную. Там сейчас солнышко, и нам никто не помешает.
     Он ничего не ответил. Дожевал яйцо,  проглотил,  утерся  салфеткой  и
поднялся.
     - Алек, - сказал  я  хозяину.  -  Будьте  добры,  спуститесь  вниз  и
посидите в холле, где вы вчера сидели, понимаете?
     - Понимаю, - сказал хозяин. - Будет сделано.
     Он торопливо вытер руки полотенцем  и  вышел.  Я  распахнул  дверь  в
бильярдную и пропустил Хинкуса вперед. Он  вошел  и  остановился,  засунув
руки в карманы и жуя спичку. Я взял у стены один из стульев,  поставил  на
самое солнце и сказал: "Сядьте". Помедлив  секунду,  Хинкус  сел  и  сразу
сощурился - солнце било ему в лицо.
     - Полицейские штучки... - проворчал он с горечью.
     - Служба такая, - сказал я и присел перед  ним  на  край  бильярда  в
тени. - Ну, Хинкус, что там у вас произошло с Барнстокром?
     - С каким еще Барнстокром? Что у нас может произойти? Ничего у нас не
произошло. Я его и знать не знаю.
     - Записку угрожающую вы ему писали?
     - Никаких записок я никому не  писал.  А  вот  жалобу  я  напишу.  За
истязание больного человека...
     - Слушайте,  Хинкус.  Через  час-другой  прилетит  полиция.  Прилетят
эксперты. Записка ваша у меня  в  кармане.  Определить,  что  написали  ее
именно вы, ничего не стоит. Зачем же вы запираетесь?
     Он быстрым движением перебросил изжеванную спичку из одного угла  рта
в д