цлер Линдсей. Недаром  вы  изобрели
раздевание в обществе.
   Линдсей моргнул. Что  же  это  такое?!  Теперь  он  никогда  и  нигде  не
избавится от этого ярлыка?!
   - Я видела в пьесе, -  пояснила  девушка.  -  "Интрасолар"  из  Голдрейха
приезжал  на  гастроли.  Играли  "Жалость,   к   тварям   земным"   Фернанда
Феттерлинга. Там герой в кульминационный момент срывает с себя одежду.
   Линдсей был огорчен и раздосадован. С тех  пор  как  Феттерлинг  сделался
дзенским серотонистом, его пьесы вконец утратили былую энергию. Он рассказал
бы об этом девушке, но слишком уж жаль было Феттерлинга. Что за  трагическая
судьба!  По  политическим  причинам   Феттерлинг   долгие   годы   оставался
неличностью, и Линдсей не осуждал  драматурга,  выбравшего  покой  за  любую
цену.
   - В наши дни это не очень принято, - сказал он. - Утратило всякий  смысл.
Порой люди раздеваются лишь для расстановки акцентов в беседе.
   - Я думала, это чудесно... Хотя на Дембовской обнаженность  почти  ничего
не значит... Но не мне рассказывать  вам  о  пьесах.  Ведь  это  вы  создали
"Кабуки Интрасолар"?
   - Не я. Федор Рюмин.
   - Кто это?
   - Блестящий драматург. Он умер несколько лет назад.
   - Он был очень старый?
   - Предельно. Даже старше меня.
   - Ох, извините, - смутилась она. - Мне уже пора. Вам и стеноматери многое
нужно обсудить. - Она прижала ладонь к стене позади нее и снова обратилась к
нему:
   - Спасибо, что вы были ко мне снисходительны. Это очень большая честь для
меня.
   Из стены выросло щупальце плоти. Плоское утолщение на его конце коснулось
шеи девушки. Подняв волосы, она  соединила  щупальце  с  разъемом.  Лицо  ее
мгновенно расслабилось.
   Ноги девушки подкосились, она  начала  медленно  опускаться  на  пол,  но
подключившаяся Кицунэ успела ее подхватить.  Тело  коротко  встрепенулось  в
судороге обратной связи, затем Кицунэ  выпрямила  его  и  огладила  ладонями
предплечья. Лицо  снова  обрело  выразительность,  а  тело  -  грациозность.
Старая, свирепая жизненная энергия словно бы электризовала его. Только глаза
были мертвы.
   - Привет, Кицунэ.
   - Тебе нравится это тело, дорогой? - Она блаженно потянулась. - Ничто  не
возвращает воспоминания так, как это. Быть совсем юной  женщиной...  Как  ты
называешь себя теперь?
   - Абеляр Линдсей. Канцлер Космоситета метасистем Царицына Кластера, отдел
системы Юпитера.
   - И еще арбитр лиги Жизнелюбивых?
   - Положение в общественных  клубах  не  дает  никаких  законных  прав,  -
улыбнулся Линдсей.
   - Ну, этого положения достаточно,  чтобы  привлечь  сюда  перебежчика  из
Союза старателей... Она назвалась Верой Константин. И это  имя  столько  для
тебя значит, что ты сам приехал сюда?
   - Приехал, - пожал плечами Линдсей.
   - Дочь старого врага? И согенетик давно умершей женщины, чьего имени я не
помню?
   - Вера Келланд.
   - А ты помнишь его хорошо... Может, даже лучше наших с тобой отношений?
   - Они у нас были разные, Кицунэ. Я помню нашу молодость в Дзайбацу,  хотя
не так хорошо, как хотелось бы. Я помню те тридцать лет на Дембовской, когда
я сторонился тебя из-за твоего превращения и потерянной жены.
   - Стоило мне нажать, и ты не устоял бы передо мной, в какой бы форме я ни
была. Все эти тридцать лет я только дразнила тебя.
   - С тех пор я изменился. Теперь на меня нажимают другие вещи.
   - Но и форма у меня теперь лучше. Совсем как старая. - Движением плеч она
сбросила кимоно с тела девушки. -  Ну  что,  попробуем?  В  память  о  былых
временах.
   Линдсей приблизился к телу и медленно провел  сморщенной  ладонью  по  ее
боку.
   - Просто прекрасно.
   - Оно твое. Наслаждайся.
   Со вздохом Линдсей провел по  щупальцеобразному  отростку,  прилипшему  к
затылку девушки.
   - Во  время  дуэли  с  Константином  на  меня  тоже  устанавливали  нечто
подобное. При передаче по проводам многое теряется. Ты не ощутишь  того  же,
Кицунэ. Все будет не так, как раньше.
   - Как раньше? - Она громко захохотала. Рот открывался, но лицо  почти  не
двигалось. - Я так давно вышла за эти рамки, что забыла их.
   - Ну хорошо. Но и я не смогу  ощущать  того  же.  -  Отступив  назад,  он
опустился на пол. - Если тебя это утешит, я все еще к тебе что-то  чувствую.
Несмотря на годы и перемены. Я не могу выразить этого в словах. Но  то,  что
было между нами, и не требовало слов.
   Она подобрала с пола кимоно.
   - У тех, кто тратит время на поиск слов, никогда не хватает времени жить.
   Несколько секунд прошли в обоюдном молчании. Она оделась  и  села  с  ним
рядом.
   - А как Майкл Карнассус? - спросил наконец Линдсей.
   - Хорошо. С каждым омоложением мы исправляем все  больше  повреждений  от
"облома". Сейчас он часто покидает Экстратеррариум, все надольше и надольше.
В моих коридорах он чувствует себя в  безопасности.  Теперь  он  даже  может
говорить.
   - Я рад за него.
   - Наверное, он любит меня.
   - Что ж, этого нельзя не принять во внимание.
   - Иногда я думаю, сколько же выгод из него  извлекла,  и  чувствую  такую
странную теплоту... Лучшая сделка моей жизни. Он был так чудесно податлив...
Пусть даже теперь он бесполезен; всякий раз при виде него я ощущаю настоящее
удовлетворение. Я решила, что никогда его не оставлю.
   - Очень хорошо.
   - Для механиста своих дней он был очень одарен. Посол к  инопланетянам  и
должен был быть из лучших. Здесь у него много детей - согенетиков  -  и  все
более чем удовлетворительны.
   - Я это заметил,  когда  встретился  с  полковником  Мартином  Дембовски.
Весьма способный офицер.
   - Правда?
   - Молод, конечно, - рассудительно сказал Линдсей, - но от этого никуда не
денешься.
   - Да. А эта балаболка, - тело ткнуло пальцем в собственную грудь,  -  еще
моложе. Всего девятнадцать. Но мои стенорожденные  должны  расти  быстро.  Я
хочу сделать Дембовскую своим генетическим гнездом. Все прочие должны  уйти.
Включая твою подружку-шейпера из Союза старателей.
   - Ради тебя я заберу ее.
   - Это ловушка, Абеляр. У детей Константина нет причин для любви  к  тебе.
Не доверяй ей. Она, как и Карнассус, жила с пришельцами.  И  это  не  прошло
бесследно.
   - Говоря честно, мне просто любопытно, - улыбнулся он.  -  Возможно,  это
наркотик...
   - Наркотик? Но это не твой излюбленный когда-то вазопрессин. Иначе у тебя
было бы лучше с памятью.
   -  "Зеленый  экстаз",  Кицунэ.  У  меня   имеются   вполне   определенные
долгосрочные планы... А "Зеленый экстаз" поддерживает к ним интерес.
   - Терраформинг...
   - Да. Проблема, понимаешь ли, во времени и масштабе. А долго поддерживать
фанатизм - тяжело. Без "Зеленого экстаза"  разум  разъедает  фантастическое,
низводя его до будничного.
   - Понимаю. Твое фантастическое, мое экстатическое... Деторождение  -  это
просто чудо.
   - Дарить миру новую жизнь... Это таинство. Истинно пригожинское событие.
   -  Ты,  должно  быть,  устал,  дорогой.  Я  довела  тебя   до   цикадских
банальностей.
   - Извини, - улыбнулся Линдсей. - Живешь с ними - привыкаешь.
   -  Вы  с  Уэллспрингом  устроили  отличную  витрину.  Оба  вы  -   умеете
поговорить. Уверена, лекции ты можешь читать часами. Или целыми днями. Но  -
века?
   Линдсей рассмеялся:
   - Иногда кажется просто анекдотичным, да? Двое  бродяг,  объявших  предел
пределов. Уэллспринг, полагаю, искренне верит. А я... Я стараюсь.
   - Возможно, он полагает, что это ты веришь...
   - Возможно. И то и другое. - Линдсей намотал прядь своих длинных волос на
стальные пальцы. - Когда уходят мечты, постгуманизм приобретает определенную
привлекательность.  Существование   четырех   уровней   сложности   доказано
математически. Я видел уравнения.
   - Ты уж уволь меня, пожалуйста. Не настолько мы  стары,  чтобы  обсуждать
уравнения.
   Слова ее проскользнули куда-то мимо. Под влиянием "Зеленого экстаза" мозг
Линдсея  на  секунду   поддался   очарованию   математики,   чистейшего   из
интеллектуальных наслаждений. В нормальном  своем  состоянии,  невзирая,  на
годы учебы, он воспринимал эти формулы как головоломное, почти  непостижимое
нагромождение символов. В "Зеленом экстазе" же он объял их разом, хотя после
мог вспомнить лишь ослепительное наслаждение  понимания.  Чувство  это  было
близко к вере.
   Через несколько долгих секунд он вырвался из плена.
   - Извини, Кицунэ. Что ты сказала?
   - Помнишь, Абеляр... Когда-то я говорила, что экстаз  -  это  лучше,  чем
быть Богом.
   - Помню.
   - Я была не права, дорогой. Быть Богом - гораздо лучше.

***

   Не доверяя Вере, Кицунэ и поселила ее соответственно. Молодая  шейперская
клан-дама уже несколько недель пребывала под домашним арестом. Номер ее  был
трехкомнатной камерой из камня и железа, вне вселенских объятий Кицунэ.
   Сидя у  включенного  биржевого  монитора,  она  изучала  поток  сделок  в
трехмерной сетке. Раньше она никогда не играла на бирже,  но  Абеляр  Гомес,
любезный молодой цикада, снабдил ее для  времяпрепровождения  финансами.  Не
придумав лучших занятий,  она  применила  к  рыночным  циркуляциям  принципы
атмосферной динамики, освоенные  на  Фомальгауте  IV.  Что  самое  странное,
получилось. Это приносило доход.
   Дверь отперли и отодвинули. В номер вошел старик,  высокий  и  худощавый,
что подчеркивала одежда цикад - длинное пальто, темные брюки с  разрезами  и
драгоценные  перстни  поверх  белых  перчаток.  Морщинистое  лицо,   борода,
серебряный  венец  из  листьев,  стягивающий  седые,  до   плеч,   волосы...
Поднявшись с кресла, Вера поклонилась, изобразив по-цикадски реверанс:
   -  Добро  пожаловать,   господин   канцлер.   Линдсей   оглядел   камеру,
выразительные брови его удивленно приподнялись. Что-то в комнате -  не  она,
но что-то - встревожило его. Тут же и сама она почувствовала и поняла: снова
присутствие. Невольно, понимая умом  всю  бесполезность  этого,  она  быстро
оглянулась в поисках. Что-то, мелькнув в уголке глаза, тут же исчезло.
   Улыбнувшись ей, Линдсей продолжал обшаривать взглядом  помещение.  Ей  не
хотелось рассказывать ему о присутствии. Через некоторое  время  он  оставит
поиски, как и все до него.
   - Спасибо, - сказал он с запозданием. - Уверен,  у  вас  все  в  порядке,
госпожа доктор-капитан.
   - Ваши друзья,  унтер-секретарь  Накамура  и  доктор  Гомес,  были  очень
внимательны ко мне. Благодарю вас за записи и подарки.
   - Не стоит благодарности.
   Внезапно ею овладел испуг: а вдруг она его разочаровала? Он ведь не видел
ее пятнадцать лет, с самой дуэли. Тогда ей было всего двенадцать. Конечно, и
скулы Веры Келланд, и ямочки на подбородке - сохранились, но время  изменило
ее, да и генотип был нечист - она ведь не полный клон...
   Кимоно безжалостно обнажило все перемены, следствие лет,  проведенных,  у
инопланетян. Шею  уродовали  два  полукруглых  жаберных  отверстия,  а  кожа
сохранила специфический восковой оттенок. В посольстве  на  Фомальгауте  она
несколько лет провела в воде.
   А серые глаза Линдсея  все  еще  шарили  по  комнате.  Да,  он  чувствует
всепроникающий ужас присутствия. Рано или поздно он сочтет источником  этого
чувства ее, и тогда не останется никаких надежд на его расположение.
   - Сожалею, что дела не удалось решить скорее, - рассеянно сказал он. -  В
делах перебежчиков спешка только вредит.
   Вот, решила она, завуалированный намек на судьбу Норы Мавридес. При  этой
мысли по спине ее пробежал холодок.
   - Я понимаю, господин канцлер.
   Клан Константинов не давал Вере официального одобрения -  чтобы  избежать
осуждения остальных  на  Совете  Колец.  Жизнь  на  Союзе  старателей  стала
трудной: с потерей статуса столицы там началась жестокая борьба  за  остатки
власти и интенсивный поиск козлов  отпущения.  И  члены  клана  Константинов
подходили для роли жертв как нельзя лучше.
   Когда-то она была любимицей основателя клана, что выражалось во множестве
подарков и неослабном внимании Константина.
   С тех пор клану несколько раз крупно не везло. Филип Константин  поставил
свое будущее на возможность убить Линдсея - и проиграл. Клан вложил  слишком
многое в Верину должность посланника,  но  она  не  привезла  с  Фомальгаута
ожидаемых богатств. Вдобавок еще изменилась, что встревожило всех: Теперь ей
можно было рискнуть.
   Исчерпав свое могущество, клан продолжал жить в ужасе перед Линдсеем.  Он
не только выжил после дуэли, но вернулся еще более  могущественным,  чем  до
нее. Он казался Константинам каким-то непобедимым  гигантом.  Но  ожидаемого
нападения так и не последовало. Стало ясно, что и он не без слабостей. Через
нее клан решил сыграть. На его любви к Вере Келланд либо на его  вине  перед
ней. То была последняя и самая отчаянная игра. В случае удачи - убежище. Или
месть. Или - и то и другое.
   - Но отчего - ко мне? -  поинтересовался  он.  -  Есть  и  другие  места.
Механисты не так страшны, как их малюют на Совете Колец.
   - Механисты обратили бы нас против нашего народа. Они  раскололи  бы  наш
клан. Нет. Царицын Кластер лучше всего.  Убежище  под  сенью  Матки...  Если
только вы не будете против нас.
   - Понимаю, - Линдсей улыбнулся. - Мои друзья  не  доверяют  вам.  Мы  же,
собственно говоря, ничего на  вас  не  выигрываем.  ЦК  и  так  кишмя  кишит
перебежчиками. Клан ваш не разделяет идеологии постгуманизма. Что еще хуже -
многие в ЦК ненавидят фамилию Константин. Бывшие пацифисты, катаклисты и так
далее. Словом, затруднения вам понятны.
   - Но те времена прошли, господин канцлер. Мы никому не хотим зла.
   Линдсей прикрыл глаза.
   - Заверениями можно обмениваться до тех пор, пока солнце не взорвется.  -
Похоже, он кого-то цитировал. - И все равно никто никого не убедит. Либо  мы
верим друг другу, либо нет.
   Такая прямота возбуждала дурные предчувствия. Вера не знала, что сказать.
   - Я привезла вам подарок. - Молчать дальше было уже неловко. -  Старинную
фамильную драгоценность.
   Она пересекла узкую камеру и подняла  с  пола  прямоугольную  проволочную
клетку, накрытую персикового цвета бархатом. Подняв драпировку, она показала
ему сокровище клана - белую лабораторную  крысу.  Зверек  бегал  по  клетке,
переставляя лапки с какой-то  неестественной,  раз  за  разом  повторяющейся
точностью.
   - Эта красавица одна из первых получила  физическое  бессмертие.  На  ней
проводили лабораторную проверку процедуры более трехсот лет назад.
   - Вы очень щедры.
   С этими словами Линдсей поднял клетку и принялся рассматривать крысу. Та,
с возрастом совершенно утратив способность к обучению, вела  себя  абсолютно
механически.  Подрагивания  мордочки  и   даже   движения   глаз   полностью
подчинялись давным-давно заученной схеме.
   Старик  внимательно  разглядывал  зверька.  Вера  понимала,  что  никакой
реакции он не добьется. Во влажных красных глазках крысы не было ничего,  ни
малейшего проблеска звериной настороженности.
   - Она когда-нибудь выходила из клетки?
   - Нет, господин канцлер. Веками. Она слишком ценна.
   Линдсей отворил клетку. Привычная повседневная рутина зверька рассыпалась
на части. Крыса спряталась за стальной трубкой - поилкой, подвижные мохнатые
лапки ее мелко дрожали.
   Линдсей поднес к дверце руку в перчатке, пошевелил пальцами.
   - Не бойся, - серьезно сказал он крысе, - здесь - целый мир.
   Некий древний, почти забытый рефлекс ударил  крысе  в  голову.  С  визгом
кинулась  она  через  всю  клетку  к  руке  Линдсея,  яростно,  конвульсивно
вцепившись в нее когтями и зубами.  Вера  прыгнула  вперед,  испуганная  его
поступком, ужасаясь реакции крысы. Отстранив  ее,  Линдсей  поднял  руку,  с
жалостью разглядывая разъяренное животное. Под рваной перчаткой поблескивали
медью и вороненой сталью соты сенсоров протеза.
   Мягко и уверенно он подхватил крысу, следя, чтобы  она  не  сломала  себе
зубы.
   - Тюрьма укоренилась в ее  сознании.  Много  понадобится  времени,  чтобы
перед ее глазами не стояли  больше  прутья  решетки  -  Он  улыбнулся.  -  К
счастью, времени у нас более чем достаточно.
   Крыса прекратила борьбу. Она тяжело дышала в мучительной судороге некоего
животного прозрения. Линдсей осторожно посадил ее на столик рядом с биржевым
монитором. Зверек с усилием поднялся на тонкие розовые лапки  и  возбужденно
засеменил, повторяя контуры клетки.
   - Она не может измениться, - объяснила  Вера.  -  Иссякла  способность  к
обучению.
   - Вздор, - возразил Линдсей. - Просто  ей  нужен  пригожинский  скачок  к
новому типу поведения.
   Спокойная уверенность Линдсея в своей идеологии внушала страх.  Вероятно,
это отразилось на лице Веры. Линдсей сдернул с руки разорванную перчатку.
   - Нельзя терять надежды, - сказал он. - Надеяться нужно всегда.
   - Долгие годы мы надеялись  исцелить  Филипа  Константина.  Теперь-то  мы
знаем... Мы готовы отдать его в ваши руки. В уплату за безопасный переезд.
   Линдсей серьезно взглянул на нее:
   - Это жестоко.
   - Он был вашим врагом. Мы хотим искупить...
   - Я предпочел бы не его, а вас.
   Значит, он еще помнит Веру Келланд!
   - Но не заблуждайтесь.  Я  не  предлагаю  вам  истинного  вознаграждения.
Когда-нибудь падет  и  Царицын  Кластер.  Нации  в  нашу  эру  недолговечны.
Долговечен только народ, только  замыслы  и  надежды...  Я  могу  предложить
только то, что имею. Безопасности у меня нет. Есть свобода.
   - Постгуманизм, - проговорила  она.  -  Ваша  государственная  идеология.
Конечно же, мы адаптируемся.
   - Я полагал, у вас есть собственные убеждения. Вы - галактистка.
   Пальцы ее невольно коснулись одной из жаберных щелей.
   - Политике меня научило пребывание в обзорной сфере.  На  Фомальгауте.  В
посольстве. - Она помолчала. -  Жизнь  там  изменила  меня  больше,  чем  вы
думаете... Кое-что я просто не могу объяснить.
   - В комнате что-то есть, - сказал он.
   Вера застыла.
   - Да,  -  пробормотала  она.  -  Вы  чувствуете?  Большинство  просто  не
замечает.
   - Что это? Нечто с Фомальгаута? От газовых пузырей?
   - Они ничего об этом не знают.
   - Но вы - знаете. Расскажите. Отступать было поздно.
   - Впервые я заметила это еще в посольстве,  -  неохотно  начала  Вера.  -
Посольство плавало в  атмосфере  Фомальгаута-четвертого,  газового  гиганта,
похожего на Юпитер... Нам приходилось жить в воде, чтобы вынести гравитацию.
Мы были собраны в кучу, и шейперы и механисты; все в одном посольстве, иного
выбора не было. Все менялось, и  мы  изменились.  Прибыли  Инвесторы,  чтобы
отвезти механистов обратно в Схизматрицу... Я  думаю,  присутствие  было  на
борту корабля. С тех пор присутствие со мной.
   - Оно реально? - спросил Линдсей.
   - Думаю, да. Иногда я почти вижу его.  Что-то  мелькает...  Нечто  такое,
зеркальной окраски.
   - А что сказали Инвесторы?
   - Все отрицали. Сказали, что я заблуждаюсь. - Она  запнулась.  -  Не  они
последние так говорили.
   Ей не хотелось с ходу рассказывать обо всем, но бремя заметно  полегчало.
Она смотрела на Линдсея, осмелившись надеяться.
   - Значит, это чужак, - сказал он. -  Не  принадлежащий  ни  к  одному  из
девятнадцати известных видов.
   - Вы верите мне. Вы полагаете, что это - существует.
   - Нужно верить друг другу, - сказал Линдсей.  -  Так  легче  жить.  -  Он
внимательно, точно проверяя работу глаз, осмотрел комнату. - Выманить бы его
наружу...
   - Не выйдет. Уж поверьте, я много раз пробовала.
   - Здесь не следует пробовать. Любое  проявление  встревожит  Кицунэ.  Она
чувствует себя  в  этом  мире  уютно  и  безопасно.  Нужно  считаться  с  ее
чувствами.
   Его  искренность  поражала.  Раньше  Вере  не  приходило  в  голову,  что
тюремщица ее может что-то чувствовать и что кто-то способен воспринимать эту
титаническую груду плоти как личность.
   Линдсей подхватил громко, отчаянно заверещавшую  крысу  и  оглядел  ее  с
таким бесхитростным интересом, что Вера, не успев опомниться,  почувствовала
жалость к нему, порыв обнять, защитить... Чувство это удивляло  и  в  то  же
время приятно согревало.
   - Мы скор