Брюс СТЕРЛИНГ
   СХИЗМАТРИЦА



ПРОЛОГ

   Яркие самолетики миновали продольную ось мира. Линдсей,  любуясь,  следил
за ними, утопая по колено в траве.
   Хрупкие, словно  воздушные  змеи,  педальные  самолетики  то  ныряли,  то
взмывали высоко вверх в зоне невесомости. За ними,  на  другом  конце  мира,
искривленный  ландшафт  сверкал  желтизной  пшеничных  и  пятнистой  зеленью
хлопковых полей.
   Линдсей прикрыл ладонью глаза - сквозь стеклянные панели в  мир  хлестали
потоки яркого солнечного  света.  Самолет  с  синими  крыльями  из  материи,
разрисованными под птичьи, пересек один из таких световых столбов  и  теперь
парил, постепенно снижаясь. Линдсей различил вьющиеся по ветру русые  волосы
авиаторши, крутившей педали, чтобы набрать высоту, и понял, что она тоже его
заметила. Захотелось крикнуть, помахать ей рукой, но при свидетелях этого ни
в коем случае делать было нельзя.
   Тюремщики уже были рядом - собственные его  супруга  и  дядюшка.  Пожилые
аристократы с натугой переставляли ноги. Дядюшкино лицо побагровело так, что
старику пришлось даже усилить сердечный ритм.
   - Ты.., бежал! - выдохнул наконец старик. - Ты бежал!
   - Я просто решил размяться, - вызывающе вежливо отвечал Линдсей. -  Мышцы
здорово застоялись под домашним арестом.
   Прикрыв  глаза  сложенной  козырьком  ладонью,  испещренной   старческими
веснушками, дядюшка проследил направление  его  взгляда.  Пестрый  аппаратик
парил  над  Хлябями  -  пораженным  гниением  участком  сельскохозяйственной
панели.
   - Хляби разглядываешь? Где работает твой дружок Константин?  Говорят,  он
как-то связывается с тобой оттуда.
   - Он специализируется по насекомым, а не по криптографии.
   Линдсей  лгал.  Тайные  сообщения  Константина  были   единственным   его
источником новостей.
   После раскрытия заговора Линдсея заточили под  домашний  арест  в  стенах
фамильной усадьбы, а Филипу Константину как инженеру по экологии не  нашлось
подходящей замены, и его решили оставить на рабочем месте.
   Нервы домашнего арестанта, пока он  томился  в  усадьбе,  здорово  сдали.
Линдсей чувствовал себя человеком лишь там, где мог найти  применение  своим
навыкам дипломата. Он сильно похудел; над резко выделившимися скулами мрачно
блестели глаза. Темные, по моде завитые волосы растрепались от бега. Высокий
рост, благородный лоб, волевой подбородок,  само  его  безупречное  сложение
были характерными фамильными признаками Линдсеев.
   Супруга его, Александрина Линдсей, взяла мужа под руку. Одета она была  в
модную плиссированную юбку и белоснежную медицинскую куртку. Здоровый вид ее
не выказывал, однако же, настоящей жизненной силы - лицо словно  из  вощеной
бумаги, уложенные с помощью лака завитки на висках.
   - Джеймс, - обратилась она к старику, - вы же обещали! Зачем  опять  -  о
политике? Абеляр, ты такой бледный. Чем-то расстроен?
   - Я? Расстроен? - Навыки дипломатии, усвоенные  у  шейперов,  заработали:
кожа порозовела,  зрачки  слегка  расширились,  губы  сложились  в  открытую
белозубую улыбку.
   Дядюшка, недовольно насупившись, отступил.
   Александрина оперлась на руку мужа.
   - Не делай так больше. Ты меня пугаешь.
   Она была старше Линдсея на  пятьдесят  лет  и  недавно  прошла  операцию,
заменив коленные чашечки на тефлоновые механистские протезы, но колени  явно
беспокоили ее до сих пор.
   Линдсей переложил книгу из руки в руку. Под домашним арестом  он  коротал
время, переводя на современный солярноорбитальный английский пьесы Шекспира.
Родственники одобряли - чем бы дитя ни тешилось, только бы не политикой.
   Даже позволили лично передать рукопись  в  Музей.  И  такая  поблажка  на
несколько часов вывела его из заточения в четырех стенах.
   Музей был рассадником оппозиции. Там были друзья,  презервационисты,  как
называли они свою  небольшую  группу.  Реакционная  молодежь,  вдохновленная
романтикой искусства и  культуры  прошлого.  Они  превратили  Музей  в  свою
цитадель.
   Мир их назывался  Корпоративной  орбитальной  республикой  Моря  Ясности.
Заселенная почти двести лет назад, эта лунная орбитальная станция была одним
из старейших космических поселений с устоявшимися традициями  и  собственной
культурой.
   Однако  ж  ветры  перемен,  дующие  с  молодых,  энергичных  миров  Пояса
астероидов и Колец Сатурна,  проникли  и  сюда.  Не  миновали  этого  тихого
города-государства  и  отзвуки  Бессистемной  великой  войны   между   двумя
сверхдержавами шейперов и  механистов.  В  результате  население  Республики
раскололось  на  презервационистов,  к  которым   принадлежал   Линдсей,   и
радикальных  старцев.   Плебеи   поднялись   на   борьбу   с   процветающими
аристократами.
   Власти Республики держали сторону механистов. Радикальные старцы, каждому
- далеко за сто, правили  прямо  из  клиник,  будучи  неразрывно  связаны  с
медицинской   аппаратурой   механистов.   Лишь   импортируемые    технологии
протезирования еще позволяли им  жить.  Республика  погрязла  в  долгах,  но
расходы на медицину росли год от года. Мир все больше и  больше  зависел  от
механистских картелей.
   Шейперы тоже не обходили Республику своим  вниманием  и  своим  арсеналом
соблазнов. Несколько лет назад Линдсей с  Константином  прошли  у  них  курс
обучения, и именно это сделало друзей первыми в своем  поколении.  Молодежь,
не в силах смириться с  принесением  в  жертву  механистским  выгодам  своих
законных прав, встала на сторону шейперов.
   Социальная напряженность достигла той стадии, когда взрыв  может  вызвать
самая крохотная искра.
   Предметом спора была сама жизнь.  Аргументом  же  в  этом  споре  служила
смерть.
   Запыхавшийся  дядюшка  тронул  свой   пульт-браслет,   уменьшая   частоту
сердцебиения.
   - Постарайся обойтись без этих выходок,  -  сказал  он.  -  Нас  ждут,  и
воздержись там, в Музее, от риторики. Ничего, кроме заранее согласованного.
   Линдсей поднял взгляд. Птицеподобный самолет в стремительном  пике  несся
вниз.
   - Не-е-е-ет!!!
   Отшвырнув книгу, он побежал.
   Аппарат рухнул в траву близ открытого амфитеатра  с  каменными  скамьями.
Крылья его, конвульсивно дрожа, возвышались над грудой обломков.
   - Ве-е-ера!!!
   Когда он вытащил ее из путаницы стоек и растяжек, она еще дышала, но была
без сознания. Изо рта и носа шла кровь.  Ребра  явно  были  сломаны.  Рванув
ворот ее костюма, Линдсей сильно поранил руку проволокой - костюм,  по  моде
презервационистов,   имитировал   старинный   космический   скафандр.    Его
гофрированные рукава были смяты и залиты кровью.
   Облачко белых крохотных мотыльков поднялось над травой. Они  суетились  в
воздухе, словно притягиваемые запахом крови.
   Смахнув с Вериного лица мотылька, Линдсей прижался  губами  к  ее  губам.
Пульсирующая жилка на шее замерла. Все. Конец.
   - Вера, любимая моя, - прошептал он. - Ты все-таки...
   Обхватив голову руками, он рухнул в траву. Боль утраты смешалась в нем  с
восхищением силой ее духа.
   Вера решилась на то, о чем они часто беседовали  -  в  Музее,  ночами,  в
постели,  после  воровской  близости.  Самоубийство  как  средство   борьбы.
Последнее средство выражения протеста.
   Черная бездна  распахнулась  перед  внутренним  взором  Линдсея.  Путь  к
свободе... Но неожиданно в душе взметнулась бурная волна любви к жизни.
   - Что ж, любовь моя... Сейчас, подожди немного...
   Он поднялся на колени. К нему, побелев лицом, уже спешил дядюшка.
   - Этот твой поступок... Отвратительно! - выкрикнул старик.
   Линдсей одним прыжком вскочил на нога:
   - Отойди! Не трогай!
   - Старик застыл над телом покойной, не сводя с нее выпученных глаз.
   - Проклятый дурак!.. Она умерла! Ей было всего двадцать шесть!
   Линдсей выдернул из рукава, собранного в  тугие  складки  на  локте  и  у
запястья, грубо выкованный нож и приставил к своей груди.
   - Во имя вечных человеческих ценностей... Во имя гуманизма... Выбираю  по
собственной свободной воле...
   Старик схватил его за запястье. После короткой схватки нож выпал из  руки
Линдсея. Дядюшка поднял нож и положил в карман лабораторной рабочей куртки.
   - А это, - прохрипел он, - нарушение закона.  И  за  незаконное  хранение
оружия тебе придется отвечать.
   - Хоть я и в ваших руках, - ухмыльнулся Линдсей, - вы не сможете помешать
мне умереть. А сейчас или чуть позже - какая, собственно, разница...
   - Ф-фанатик, - с отвращением выплюнул дядюшка. - Выучили шейперы,  нечего
сказать... Республика оплатила твое обучение,  а  ты  с  его  помощью  сеешь
разрушение и смерть!
   - Она умерла человеком! Лучше  вот  так,  в  полете,  чем  -  двести  лет
проволочной механистской куклой!
   Линдсей-старший отрешенно рассматривал мотыльков, усеявших тело мертвой.
   - Вы обязательно ответите за это. И ты, и этот твой  плебейский  выскочка
Константин.
   Линдсей не верил своим ушам.
   - Вы... Тупой механистский... Вы что,  не  видите,  что  и  так  уже  нас
убили?! Она была лучшей... Она была нашей Музой...
   - Что это за насекомые? - спросил вдруг дядюшка.
   Он разогнал мотыльков взмахом руки. Только тут  Линдсей  заметил  на  шее
Веры золотой медальон. Он рванулся к мертвой, чтобы схватить  украшение,  но
дядюшка перехватил его руку.
   - Это мое, не тронь! - крикнул Линдсей.
   Старик, вывернув руку Линдсея, пнул его два раза в живот. Линдсей  рухнул
на колени. Задыхаясь, дядюшка нагнулся за медальоном.
   - Ты напал на меня, -  потрясение  произнес  он.  -  Это..,  насилие  над
личностью...
   Он раскрыл медальон, и на пальцы его вытекла тягучая маслянистая капля.
   - Нет записки? - удивился старик. - Что же это - духи?
   Он понюхал пальцы. Линдсей, задохнувшись от  тошнотворного  запаха,  упал
наземь. Дядюшка вскрикнул.
   Белые мотыльки тысячами накинулись на него, впиваясь в кожу,  испачканную
пахучей жидкостью.
   Они облепили кричащего, размазывающего их по лицу старика.
   Линдсей  перекатился  на  живот  и,  поднявшись  на  четвереньки,  отполз
подальше. Дядюшка уже  не  кричал,  он  бился  в  траве,  точно  в  припадке
эпилепсии. Линдсей задрожал от ужаса.
   Монитор на дядюшкином запястье засветился красным; старик замер. Мотыльки
еще несколько минут продолжали  терзать  мертвое  тело,  затем  поднялись  в
воздух и растворились в траве.
   Линдсей, встав во весь рост, оглядел окрестности. По высокой траве к нему
медленно шла жена.

БРОДЯЖЬЯ ЗОНА

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава 1

Народный Орбитальный Дзайбацу Моря Спокойствия
27.12.15

   Линдсея отправили в ссылку. Самым дешевым способом. Двое суток провел  он
слепым   и    глухим,    накачанный    наркотиками    и    залитый    густой
противоперегрузочной массой.
   Автоматический катер, запущенный с грузовой направляющей,  кибернетически
точно лег на полярную орбиту вокруг другой орбитальной станции. Таких миров,
названных по кратерам и морям, из которых брали сырье, вращалось вокруг Луны
ровно десять. То были первые миры, вчистую порвавшие  с  истощенной  Землей.
Целый век их лунный союз был  основой  цивилизации,  и  коммерческих  рейсов
внутри этой Цепи миров было множество.
   Но миновали дни славы;  прогресс  глубокого  космоса  отодвинул  Цепь  на
задворки.   Цепь   разорвалась,   тихий   застой   обернулся   настороженной
замкнутостью и техническим регрессом. Орбитальные миры деградировали, и пуще
всех - тот, что был определен местом ссылки Линдсея.
   Прибытие его  зафиксировали  камеры.  Выброшенный  из  стыковочного  узла
катера-автомата, Линдсей повис обнаженным в  невесомости  таможенной  камеры
Народного  Дзайбацу  Моря  Спокойствия.  Тусклая   сталь   стен,   облицовка
ободрана...  Некогда  в  этом  помещении  был  номер   для   молодоженов   -
кувыркайтесь,  мол,  себе   в   невесомости.   Теперь   его   переделали   в
бюрократический пропускник.
   К сгибу правой руки  Линдсея,  еще  не  оклемавшегося  после  наркотиков,
протянулся шланг внутривенного питания. Кожу облепили черные  клейкие  диски
биомониторов. В помещении, кроме  него,  была  лишь  робокамера,  снабженная
двумя парами механических рук.
   Серые глаза Линдсея открылись, но симпатичное лицо - бледное, с  изящными
дугами бровей - все еще  было  лишено  всякого  смысла.  Его  темные  волосы
спадали на обросшие трехдневной щетиной щеки.
   Стимулянты начали действовать. Руки задрожали. Внезапно и  резко  Линдсей
пришел в себя. Тут же навыки дипломата взяли контроль  над  телом  -  словно
волна тока пробежала по мышцам. Лязгнули сведенные судорогой челюсти. Глаза,
мерцающие неестественным, настороженным блеском, обшарили помещение. Лицевые
мышцы зашевелились совершенно  не  по-человечески;  внезапно  он  улыбнулся.
Оценив свое состояние, он одарил камеру открытой, любезной улыбкой.
   Казалось, сияние его дружелюбия согрело в помещении воздух.
   Шланг-манипулятор, отсоединившись от руки, втянулся в стену.
   - Вы - Абеляр Малкольм Тайлер Линдсей,  -  заговорила  робокамера,  -  из
Корпоративной орбитальной республики  Моря  Ясности;  просите  политического
убежища; ни в багаже, ни в теле не везете биоактивных препаратов, а равно  -
взрывчатых систем и софтов  агрессивного  характера;  внутренняя  микрофлора
стерилизована с заменой на стандартные бактерии Дзайбацу?
   - Да, все правильно, - отвечал Линдсей на родном для робокамеры японском.
- Багажа у меня нет.
   С  современным  японским  он  обращался  свободно  -  язык  обкатался  до
торгово-делового  говорка,  лишенного  сложных  уважительных  оборотов.   Уж
языкам-то он выучился...
   - Вскоре вас пропустят в идеологически декриминализованное  пространство.
Покидая таможню, ознакомьтесь с нижеследующими налагаемыми на вас запретами.
Знакомы ли вы с понятием "гражданское право"?
   - В каком контексте? - осторожно осведомился Линдсей.
   - Дзайбацу признает только одно гражданское  право  -  право  на  смерть,
каковое вы вольны осуществить  в  любое  время  при  любых  обстоятельствах.
Акустические мониторы установлены везде. Пожелав осуществить свое право,  вы
уничтожаетесь незамедлительно и безболезненно. Понятно?
   - Понятно.
   - Также уничтожение может быть следствием других  проступков:  физической
угрозы конструкциям, вмешательства в  работу  мониторов,  нарушение  границы
стерильной зоны, а также преступлений против человечности.
   - Преступлений против человечности? А как они определены?
   - Нежелательные биологическая деятельность и протезирование.  Техническая
же информация о пределах нашей терпимости не подлежит разглашению.
   - Ясно, - сказал Линдсей.
   Значит, у государства имеется карт-бланш на его  уничтожение  -  в  любой
момент и почти по любому поводу. Так он и предполагал. Этот мир давал  приют
всем бродягам - перебежчикам, изменникам, ссыльным, объявленным вне  закона.
От подобного мира глупо было бы ждать другого.  Слишком  много  расплодилось
причудливых технологий:  сотни  внешне  невинных  деяний,  вроде  разведения
мотыльков, могут быть потенциально опасными.
   "Да и все мы уголовники", - подумал он.
   - Вы желаете осуществить свое гражданское право?
   - Нет, спасибо, - вежливо отказался Линдсей. - Хотя весьма  отрадно,  что
правительство Дзайбацу мне его предоставило. Я не забуду вашей любезности.
   - Вы только скажите - и сразу, - удовлетворенно ответила робокамера.
   Собеседование закончилось. Линдсей отлепил  от  кожи  биомониторы;  робот
подал ему кредитную карточку и стандартный комбинезон Дзайбацу.
   Линдсей облачился в мешковатое одеяние. В ссылку  отправили  его  одного.
Должны были и Константина, но тот, как обычно, оказался хитрее.
   Вот уже пятнадцать лет Константин был его лучшим другом. Родня Линдсея не
одобряла дружбы с плебеем, но Линдсей на родню плевал.
   В те дни кто постарше надеялись держаться между  двух  сверхдержав.  Ради
укрепления взаимного доверия с шейперами Линдсей был послан на  Совет  Колец
для прохождения диптренинга. Через два года за ним последовал  Константин  -
учиться биотехнологии.
   Однако сторонники механистов победили.  Линдсей  и  Константин,  живой  и
явный результат внешнеполитической ошибки, оказались в  опале.  Данный  факт
еще теснее сблизил друзей, чье  совместное  влияние  распространилось  и  на
аристократическую, и на плебейскую молодежь.  Вместе  они  были  неотразимы:
тонкие,  твердо  очерченные,  долгосрочные  планы  Константина,  да  еще   в
изложении театрально-элегантного, в совершенстве овладевшего наукой убеждать
Линдсея!..
   Но  затем  между  ними  встала  Вера  Келланд   -   художница,   актриса,
аристократка. И первая  святая  мученица  презервационизма.  Вера  верила  в
презервационистов. Вера была их музой, убежденность ее порою поддерживала  и
укрепляла даже самих Линдсея и Константина. Она тоже была  несвободна,  имея
мужа  шестьюдесятью  годами   старше,   но   адюльтер   лишь   придавал   их
взаимоотношениям определенную пикантность. Наконец Линдсей ее  завоевал.  И,
обладая ею, заразился от нее тягой к смерти.
   Все трое не сомневались, что самоубийства  могут  изменить  настроения  в
Республике, если ни на что более не останется надежд. Все было обговорено до
тонкостей. Филип останется жить и продолжит дело - это будет  ему  утешением
за  утрату  Веры  и  за  его  долгое  одиночество.  В   трепетном   единении
прокладывали они путь к смерти, пока  та  не  явилась  воочию.  Смерть  Веры
превратила планы в жестокую реальность...
   Дверь   открылась   автоматически   (несмазанная   гидравлика    противно
заскрежетала). Отринув  прошлое,  Линдсей  поплыл  вдоль  туннеля,  к  свету
бледного дня.
   Он  выплыл  на  посадочную  площадку,  забитую   грязными,   потрепанными
машинами.
   Аэродром этот был расположен в центре зоны невесомости, на оси станции, и
Линдсей мог - сквозь пять километров нечистого воздуха  -  окинуть  взглядом
весь Дзайбацу.
   Вначале его удивили очертания и цвет  облаков,  дрожащих  и  рвущихся  на
куски  в  потоках  воздуха,   восходящих   от   сельхозпанелей   неряшливыми
грязно-желтыми клубами.
   Воняло гадостно. Каждый  из  десяти  окололунных  орбитальных  миров  пах
по-своему - Линдсей помнил, что воздух Республики после  Совета  Колец  тоже
показался ему неприятным. Но такое... Убийственно! Из носу потекло.
   В свое время каждый  мир  Цепи  неизбежно  сталкивался  с  экологическими
трудностями.
   Чтобы почва плодоносила, в каждом ее кубическом сантиметре должны обитать
минимум десять миллионов бактерий. Без этого невидимого воинства не будет  и
урожая. И человеку пришлось взять почвенные бактерии с собой, в Космос.
   Однако и человек и его симбионты были лишены защитного покрова атмосферы.
Миры Цепи пытались защищать слоями лунной щебенки метровой и более  толщины,
но это не спасало  от  последствий  солнечных  вспышек  и  волн  космической
радиации.
   Без бактерий почва превращалась в бесплодную пыль. А с бактериями  -  кто
их знает, до чего они могут домутировать при такой радиационной обстановке.
   Если Республика еще как-то боролась, не прекращая попыток обуздать Хляби,
то на Дзайбацу процесс зашел слишком далеко. Грибки-мутанты, словно масляная
пленка,   расползлись   повсюду,   пронизывая   почву    нитями    грибницы,
задерживавшими воду, из-за чего гнилостные бактерии могли спокойно  пожирать
деревья и посевы. Почва пересыхала, воздух  насыщался  влагой,  на  гибнущих
растениях пышно расцветала плесень; серые булавочные  головки  ее  сливались
воедино наподобие лишайника...
   Если дела зашли так далеко, мир орбитальной  станции  можно  было  спасти
лишь самыми отчаянными мерами. Следовало выпустить  в  космос  весь  воздух,
чтобы всеиссушающий вакуум как следует простерилизовал швы и  трещины,  -  а
затем  начать  все  сначала.  Это  требовало   огромных   затрат.   Колонии,
столкнувшиеся с такой проблемой, страдали от раскола и массового  бегства  -
тысячи и  тысячи  жителей  отправлялись  искать  счастья  на  новых  местах.
Углубляясь в пространство,