- Последнее определение особенно хорошо.
   - Последнее определение особенно плохо. Они все никуда  не  годятся.  Все
пытаются упростить нечто сложное по самой своей природе. От меня ты  узнаешь
только вот что: никто не знает, что  на  самом  деле  с  тобой,  кроме  тебя
самого. Никто не может найти средство, кроме тебя самого; никто, кроме тебя,
не сможет определить болезнь и найти лекарство.  И  когда  ты  его  найдешь,
никто, кроме тебя, не сможет его применить.
   - А вы тогда для чего?
   - Чтобы слушать.
   - Мне не нужно платить дневную плату за час, что вы меня только слушали.
   - Правда. Но ты убежден, что я буду слушать избирательно.
   - Убежден? - Я задумался. - Наверно. Вы правда будете так слушать?
   - Нет, но ты мне не поверишь.
   Я рассмеялся. Он спросил, над чем я смеюсь. Я ответил:
   - Вы больше не называете меня "сынок".
   - Ты тоже себя так не зовешь. - Он медленно покачал головой. И  при  этом
наблюдал за мной, так что глаза  его  перемещались  в  глазницах,  когда  он
поворачивал голову. - А что такого ты хочешь узнать о себе, что я не  должен
рассказывать другим?
   - Я хочу узнать, почему я убил одного человека, - прямо ответил я.
   Это его нисколько не смутило.
   - Ложись сюда. Я встал.
   - На эту кушетку?
   Он кивнул.
   Неловко вытягиваясь, я сказал:
   - Чувствую себя, словно в комиксе.
   - В каком комиксе?
   - Ну, там парень, как гроздь винограда, - ответил  я,  глядя  в  потолок.
Потолок был серый.
   - Как он называется?
   - Не знаю. У меня их целый чемодан.
   - Очень хорошо, - негромко ответил он. Я  искоса  посмотрел  на  него.  Я
знал, что он из тех, кто смеется про себя, если вообще смеется.
   Он сказал:
   - Когда-нибудь я напишу книгу с описаниями  историй  болезни.  Но  твоего
случая там не будет. Что заставляет тебя говорить? - Когда я не ответил,  он
встал и передвинул свой стул так, чтобы  я  не  мог  его  видеть.  -  Можешь
перестать проверять меня, сынок. Я для твоих целей вполне подхожу.
   Я так  стиснул  зубы,  что  заболели  челюсти.  Потом  расслабился.  Весь
расслабился. Это было удивительно.
   - Хорошо, - сказал я. - Простите. - Он ничего не ответил, но у меня снова
появилось ощущение, что он смеется. Но не надо мной.
   - Сколько тебе лет? - неожиданно спросил он.
   - Гм.., пятнадцать.
   - Гм.., пятнадцать, - повторил он. - А что означает "гм"?
   - Ничего. Мне пятнадцать лет.
   - Когда я спросил тебя о возрасте, ты колебался,  потому  что  у  тебя  в
сознании появилось другое число. Но ты его отбросил и заменил пятнадцатью.
   - Какого дьявола? Мне пятнадцать!
   - Я не говорил, что это не так. - Голос его звучал терпеливо. - Так какое
это было другое число? Я снова рассердился.
   - Никакого другого числа не было! Что вы хотите извлечь из моих хмыканий?
То, чего там нет? Он молчал.
   - Мне пятнадцать лет, - вызывающе сказал я, потом добавил:
   - Мне не нравится, что мне пятнадцать. Вы это знаете. И я  не  настаиваю,
что мне пятнадцать лет.
   Он ждал, по-прежнему ничего не говоря.
   Я почувствовал себя побежденным.
   - Второе число - восемь.
   - Итак, тебе восемь лет. А как тебя зовут?
   - Джерри. - Я приподнялся на локте и вывернул шею, чтобы видеть  его.  Он
отложил трубку и смотрел на настольную лампу. - Джерри без всяких "гм"!
   - Хорошо, - мягко ответил он, отчего я почувствовал себя дураком.
   Я снова лег и закрыл глаза. Восемь, подумал я. Восемь.
   - Здесь холодно, - пожаловался я.
   Восемь. Восемь, носим, просим, косим. Просим восемь,  косим,  что  носим.
Мне это не понравилось, и я открыл глаза. Потолок по-прежнему серый.  Все  в
порядке. Стерн где-то за мной со своей трубкой, и все в  порядке.  Я  сделал
два глубоких вдоха, три, потом закрыл глаза.  Восемь.  Восемь  лет.  Восемь,
просим. Годы, невзгоды. Холодно, голодно. Черт побери! Я ерзал  на  кушетке,
пытаясь согреться. Косим, что носим...
   Я хмыкнул и мысленно взял все восьмерки, все рифмы,  все,  что  стоит  за
этим, и заставил исчезнуть. Но они не исчезали.  Нужно  их  куда-то  девать,
поэтому я сделал большую светящуюся восьмерку и просто подвесил ее.  Но  она
начала поворачиваться и мигать. Как кадры кино в бинокле. Придется  смотреть
на нее, хочу я этого или нет.
   Неожиданно я перестал  сопротивляться  и  позволил  накатиться  на  себя.
Бинокль все приближался, и вот я здесь.
   Восемь. Восемь лет голода, холода. Холодно, как собаке в  канаве.  Канава
возле железной дороги. Увядшая прошлогодняя трава. Почва красная, и когда не
скользит и не липнет, становится застывшей, как цветочный горшок. Сейчас она
твердая, покрытая изморозью, холодная, как зимний свет, который  разливается
над холмами. Ночью огни теплые, но они все в домах людей. Днем  солнце  тоже
словно в чьем-то доме, потому что мне оно ничего хорошего не приносит.
   Я умираю в канаве. Ночью канава - место для сна не хуже других, а утром -
место для смерти. И все. Восемь лет, во рту вкус прогоркшего свиного жира  и
мокрого хлеба  из  отбросов.  И  ужас,  который  охватывает,  когда  крадешь
джутовый мешок и слышишь чьи-то шаги.
   А я слышу шаги.
   Я лежу на боку. Переворачиваюсь на живот, потому что иногда они пинают  в
живот. Закрываю голову руками. И больше ничего не могу сделать.
   Немного погодя я посмотрел вверх, не поворачивая голову. И увидел большой
башмак. Из него торчит лодыжка. Рядом второй башмак. Я лежал, ожидая  удара.
Не то, чтобы меня что-то тревожило, просто стыдно было. Все эти месяцы я жил
один, и меня ни разу не поймали,  даже  близко  не  подошли.  А  теперь  так
стыдно, что я заплакал.
   Башмак поддел меня под мышку, но не ударил. Перевернул. Я так оцепенел от
холода, что перевернулся, как доска. Закрыл лицо и голову руками и продолжал
лежать с закрытыми глазами. Почему-то  я  перестал  плакать.  Думаю,  плачут
только тогда, когда есть надежда на помощь.
   Когда ничего не произошло, я открыл глаза и чуть сдвинул руки, чтобы было
видно. Надо мной стоял человек в милю ростом. На нем поблекший комбинезон  и
куртка "Эйзенхауэр" с темными пятнами под мышками.  Лицо  в  щетине,  как  у
парней, которые не могут отрастить бороду и в то же время не бреются.
   Человек сказал:
   - Вставай.
   Я посмотрел на его башмак,  но  он  не  собирался  меня  пинать.  Я  чуть
приподнялся и едва не упал, но он подставил мне под спину свою большую руку.
Я секунду лежал, прислонясь к ней, потому что ничего не мог  сделать,  потом
встал на одно колено.
   - Вставай, - повторил он. - Идем.
   Клянусь, у меня скрипели все кости, но я встал. Вставая,  поднял  круглый
белый камень. Взвесил  его  в  руке.  Пришлось  посмотреть  на  него,  чтобы
убедиться, что он у меня в руке, потому что  пальцы  онемели  от  холода.  Я
сказал мужчине:
   - Держись подальше от меня, или я выбью тебе зубы камнем.
   Он опустил руку так быстро, что я даже не увидел этого, и вырвал  у  меня
камень. Я начал проклинать его, но он просто повернулся спиной  и  пошел  по
насыпи к рельсам. Повернувшись, сказал:
   - Идешь?
   Он за мной не гнался, поэтому я не стал убегать. Он  не  разговаривал  со
мной, поэтому я не спорил. Он не бил меня, и я не сердился. Просто пошел  за
ним. Он меня ждал. Положил на меня руку, и я плюнул на нее. Тогда  он  пошел
по рельсам, скрываясь из виду. Я побрел за ним.  Кровь  начала  двигаться  в
руках и ногах, и они превратились в четырех  повисших  дикобразов.  Когда  я
поднялся на насыпь, человек стоял на ней и ждал меня.
   Дорога здесь ровная, но когда я посмотрел вдоль нее, мне показалось,  что
она все круче и круче поднимается на холм, пока не нависает надо мной.  А  в
следующее мгновение я уже лежал на спине и смотрел в холодное небо.
   Человек подошел и сел на рельс рядом со мной. Он не притрагивался ко мне.
Я несколько раз вздохнул и неожиданно почувствовал, что все будет в порядке,
если я посплю с минуту, всего лишь с минуту. Я закрыл глаза. Человек  сильно
толкнул меня в ребра пальцем. Больно.
   - Не спи, - сказал он.
   Я посмотрел на него.
   Он сказал:
   - Ты замерз и ослаб от голода.  Я  хочу  взять  тебя  в  дом,  согреть  и
накормить. Но до дома далеко, и ты не дойдешь.  Если  я  тебя  понесу,  тебе
будет все равно? Как если бы ты шел сам?
   - А что ты сделаешь со мной в доме?
   - Я тебе уже сказал.
   - Хорошо, - согласился я.
   Он поднял меня и понес. Если  бы  он  сказал  еще  что-нибудь,  я  скорее
согласился бы лежать на месте и замерзать до смерти. Но зачем я ему? Я ни на
что не гожусь.
   Я перестал гадать и задремал.
   Проснулся я, когда он свернул с дороги и углубился в лес. Тропы не  было,
но он как будто знал, куда идет. В следующий раз я пришел в себя от  скрипа.
Он нес меня через замерзший пруд, и лед скрипел у него под  ногами.  Человек
не торопился. Я посмотрел вниз и увидел белые трещины у него под ногами.  Но
он на них не обращал внимания. Я снова задремал.
   Наконец он опустил меня. Мы пришли. И оказались в  комнате.  В  ней  было
тепло. Он поставил меня на ноги,  и  я  быстро  огляделся.  И  прежде  всего
поискал дверь. Увидел и отскочил к ней, прижался  спиной  к  стене  рядом  с
выходом, на случай, если захочу убежать. Потом осмотрелся.
   Комната большая. Одна стена из сплошного  камня,  остальные  бревенчатые,
щели между бревнами чем-то заткнуты. В стене, в углублении,  огонь.  Это  не
настоящий камин, просто углубление. На полке напротив  старый  автомобильный
аккумулятор, и от него отходят два провода к желтоватым  лампам.  В  комнате
стол, несколько ящиков и трехногих стульев. В воздухе пахнет дымом  и  такой
удивительно вкусной едой, что у меня во рту забил фонтан слюны.
   Человек сказал:
   - Что я принес, Бэби?
   Комната оказалась полна детей. Вернее, их всего трое, но казалось гораздо
больше. Девочка примерно моего возраста - восьми лет, я хочу  сказать,  -  с
голубой краской на щеке.  Она  держала  мольберт  и  палитру  со  множеством
красок, а также несколько кистей, которыми не пользовалась.
   Размазывала краску руками. Маленькая, лет пяти, черная  девочка  смотрела
на меня, широко раскрыв глаза.  А  в  деревянной  корзине,  поставленной  на
козлы, так что получилось подобие колыбели, младенец. Мне показалось, что он
трех-четырех месяцев отроду. Он делал то, что делают все дети: пускал слюну,
пузыри, бесцельно махал руками и ногами.
   Когда мужчина заговорил, девочка с мольбертом посмотрела сначала на меня,
потом на младенца. Младенец продолжал пинаться и пускать слюни.
   Девочка сказала:
   - Его зовут Джерри. Он сердится.
   - На что сердится? - спросил мужчина. Он смотрел на младенца.
   - На все, - ответила девочка. - На все и на всех.
   - Откуда он? Я сказал:
   - Эй, в чем дело?  -  Но  никто  не  обратил  на  это  внимания.  Мужчина
продолжал задавать вопросы младенцу, а девочка отвечала.  Ничего  нелепей  я
никогда не видел.
   - Он убежал из приюта, - сказала девочка. - Там его  хорошо  кормили,  но
никто с ним не слишивался. Так и сказала  -  "слишивался".  Тогда  я  открыл
дверь, ворвался холодный воздух.
   - Ты обманул, - сказал я человеку, - ты из приюта.
   - Закрой дверь,  Джейни,  -  сказал  мужчина.  Девочка  с  мольбертом  не
шевельнулась, но дверь за мной захлопнулась. Я попытался открыть  ее  снова,
она не поддавалась. Я нажал на нее с криком.
   - Мне кажется, тебе нужно встать в угол, - сказал мужчина. - Поставь  его
в угол, Джейни.
   Джейни посмотрела на меня. Один из трехногих стульев  поплыл  ко  мне  по
воздуху. Повис перед мной и свернул в сторону. Подтолкнул меня своим плоским
сидением. Я отпрыгнул, и он устремился за мной. Я отскочил в сторону,  потом
в угол. Стул летел за мной. Я попытался сбить его и только ушиб руку. Нырнул
- он тоже опустился. Я уперся в него руками и попытался перескочить,  но  он
просто упал, и я с ним. Я встал и, дрожа, стоял в углу.  Стул  опустился  на
ножки и остался стоять передо мной. Мужчина сказал:
   - Спасибо, Джейни. - Потом повернулся ко мне.  -  Стой  спокойно,  ты.  Я
займусь тобой позже. Не нужно пинаться и поднимать шум. - Потом обратился  к
младенцу:
   - У него есть все, что нам нужно?
   И снова ответила девочка. Она сказала:
   - Конечно. Он тот самый.
   - Что ж, - сказал мужчина. - Хорошо. - Он подошел ко мне.  -  Джерри,  ты
можешь здесь жить. Я не из приюта. И никогда не отдам тебя туда.
   - Да, как же!
   - Он тебя ненавидит, - сказала Джейни.
   - Что мне с этим делать? - спросил он.
   Джейни повернула голову и посмотрела на колыбель.
   - Покорми его. - Мужчина кивнул и начал разжигать огонь.
   Все это время маленькая негритянка стояла  на  месте,  вытаращив  большие
глаза и глядя на меня. Джейни снова принялась рисовать, ребенок  лежал,  как
всегда, поэтому я повернулся к негритянке. И выпалил:
   - Что уставилась? Она улыбнулась мне.
   - Джерри хо-хо, - сказала она и исчезла. То есть на самом  деле  исчезла,
погасла, как свет,  оставив  на  месте  свою  одежду.  Ее  маленькое  платье
взвилось в воздухе и упало грудой на  то  место,  где  она  стояла.  И  все.
Девочки не было.
   - Джерри хи-хи, - услышал я. Поднял голову и увидел ее, совершенно голую,
в узкой впадине в скальной стене у самого потолка. И как только я ее увидел,
она снова исчезла.
   - Джерри хо-хо, - сказала она. Теперь она сидела на верху  груды  ящиков,
которую здесь использовали как полки, по другую сторону  комнаты.  -  Джерри
хи-хи! - Теперь она была под столом.
   - Джерри хо-хо! - Она стояла со мной в углу, прижимая меня.
   Я заорал, попытался отскочить от нее и ударился о стул.
   Я испугался, снова прижался в угол, а девочка исчезла. Мужчина  оглянулся
через плечо, отвернувшись от огня.
   - Перестаньте, дети, - сказал он. Наступила тишина. Девочка  вышла  из-за
ряда ящиков. Подошла к своему платью и надела его.
   - Как ты это делаешь? - спросил я.
   - Хо-хо, - ответила она. Джейни сказала:
   - Спокойней. На самом деле они близнецы.
   - О, - ответил я. Откуда-то из  тени  показалась  вторая  девочка,  точно
такая же, и встала рядом с первой. Они были  совершенно  одинаковые.  Стояли
рядом друг с другом и смотрели на меня. На этот раз  я  дал  им  возможность
смотреть.
   - Это Бонни и Бинни, - сказала художница.  -  Это  Бэби,  а  это,  -  она
указала на мужчину, - это Лоун. Меня зовут Джейни.
   Я не знал, что ответить, и просто сказал:
   - Да. Лоун сказал:
   - Воды, Джейни. - Протянул кастрюлю. Я услышал журчание воды,  но  ничего
не увидел. - Достаточно, - сказал он и подвесил кастрюлю на крюк. Потом взял
треснувшую фарфоровую тарелку и принес мне.  Тарелка  была  полна  жарким  с
большими кусками мяса, густой подливкой, клецками и морковью-- Вот,  Джерри.
Садись.
   Я посмотрел на стул.
   - На это?
   - Конечно.
   - Не я, - ответил я. Взял тарелку и присел у стены.
   - Эй, - сказал он немного погодя. - Спокойней. У нас хватает еды. Никто у
тебя не отнимет.
   Я принялся есть еще быстрее. И почти кончил, когда меня  вырвало.  И  тут
почему-то голова моя ударилась о край стула. Я выронил  тарелку  и  ложку  и
упал. Мне было очень плохо.
   Лоун подошел и посмотрел на меня.
   - Прекрати, парень, - сказал он. -  Прибери,  Джейни.  Прямо  у  меня  на
глазах месиво на полу исчезло. Мне тогда уже было все равно. Я  почувствовал
руку мужчины у себя на шее. Он взъерошил мне волосы.
   - Бинни, дай ему одеяло. Все ложимся спать. Он должен отдохнуть.
   Я почувствовал, как меня укрыли одеялом, и думаю, что уснул еще до  того,
как Лоун уложил меня.
   Не знаю, сколько времени я проспал. А проснувшись, не понял, где я, и это
меня испугало. Подняв голову, я увидел тусклый  свет  углей  в  очаге.  Лоун
лежал на полу прямо в одежде. В красноватой темноте мольберт Джейни  походил
на большое охотящееся насекомое. Я увидел в колыбели голову младенца, но  не
мог решить, смотрит он на меня или в сторону. Джейни лежала на полу у двери,
а близнецы - под старым  столом.  Никто  не  двигался.  Только  подскакивала
голова младенца.
   Я встал и осмотрел комнату. Просто комната, с одной дверью. Я на цыпочках
подошел к двери. Когда проходил мимо Джейни, она открыла глаза.
   - Что с тобой? - прошептала она.
   - Не твое дело, - ответил я. И пошел к двери, наблюдая за ней. Она ничего
не делала. Дверь была закрыта так же прочно, как и в тот раз.
   Я вернулся к Джейни. Она продолжала смотреть на меня.  Не  испугалась.  Я
сказал ей:
   - Мне нужно в уборную.
   - О, - ответила она. - Почему ты сразу не сказал? Неожиданно  я  ахнул  и
схватился за живот. Не могу передать, что  я  почувствовал.  Вел  себя  так,
словно мне больно, но больно не было.  Никогда  раньше  со  мной  такого  не
случалось. Что-то шлепнулось в снег снаружи.
   - Вот и все, - сказала Джейни. - Ложись.
   - Но мне нужно...
   - Что нужно?
   - Ничего. - И правда. Мне никуда не нужно было идти.
   - В следующий раз сразу говори мне.
   Я ничего не ответил. Вернулся к своему одеялу.
   - Это все? - спросил Стерн. Я лежал на кушетке и смотрел в серый потолок.
Стерн спросил:
   - Сколько тебе лет?
   - Пятнадцать, - сонно ответил я. Он подождал, пока серый потолок не оброс
стенами, полом, ковром, лампами и стулом со Стерном на нем. Я сел и  немного
подержал голову руками, потом посмотрел на психоаналитика. Он играл  трубкой
и смотрел на меня.
   - Что вы со мной сделали?
   Я тебе говорил. Я ничего не делаю. Ты делаешь.
   - Вы меня загипнотизировали.
   - Нет. - Говорил он спокойно и искренне.
   - Тогда что это было? Было.., было так, словно снова происходит на  самом
деле.
   - Ты что-нибудь чувствовал?
   - Все. - Я вздрогнул. - Все чувствовал. Что это было?
   - Всякий, кто так делает, потом чувствует себя лучше. Теперь ты можешь  к
этому вернуться, когда захочешь и сколько захочешь, и  боль  станет  меньше.
Вот увидишь.
   Впервые за многие годы  меня  что-то  удивило.  Я  обдумал  его  слова  и
спросил:
   - Если я делаю это сам, почему со мной такого никогда не случалось?
   - Кто-то должен слушать.
   - Слушать? Значит, я говорил?
   - Очень много.
   - Рассказал все, что происходило?
   - Откуда мне знать? Меня там не было. Ты был.
   - Вы ведь не поверили? В этих исчезающих девочек, и в стул, и во все?
   Он пожал плечами.
   - Не мое дело верить или не верить. Для тебя это было реально?
   - Еще бы!
   - Это все,  что  имеет  значение.  Ты  жил  с  этими  людьми?  Я  откусил
беспокоивший меня ноготь.
   - Недолго. Только до тех пор, пока Бэби не  исполнилось  три  года.  -  Я
посмотрел на него. - Вы напоминаете мне Лоуна.
   - Почему?
   - Не знаю. Нет, не напоминаете, - неожиданно сказал я. - Не знаю,  почему
я так сказал. - И резко лег.
   Потолок посерел, лампы потускнели. Я слышал, как черенок трубки  скрипнул
в его зубах. Лежал я долго.
   - Ничего не происходит, - сказал я наконец.
   - А чего ты ожидал?
   - Как раньше.
   - В тебе что-то хочет выйти. Позволь ему. У меня в голове словно вращался
барабан, а на нем  наклеены  фотографии  мест,  вещей  и  людей,  которых  я
разыскиваю. И барабан этот очень быстро вращается, так быстро, что я не могу
отличить одну  картинку  от  другой.  Я  заставил  его  остановиться,  и  он
остановился на пустом месте. Я снова повернул его и остановил.
   - Ничего не получается, - сказал я.
   - Бэби три года, - повторил Стерн.
   - О, - сказал я. - Это. - И закрыл  глаза.  Может  быть.  Может,  гложет,
позже, по коже. Может, позже гложет по коже. Может, Бэби. Может, Бэби гложет
по коже...

***

   Иногда ночами я лежал на одеяле, а иногда и нет. В доме Лоуна  все  время
что-нибудь происходило. Иногда я спал днем. Мне  кажется,  все  одновременно
спали, только когда кто-нибудь заболевал,  как  я,  когда  там  появился.  В
комнате всегда было темно, днем и  ночью  горел  огонь,  горели  две  желтые
лампы. Их провода отходили от старого аккумулятора.  Когда  лампы  тускнели,
Джейни меняла батарейку, и они снова начинали гореть ярко.