азала:
   - Может, если бы это произошло только раз, я смогла бы  забыть.  Я  этого
никогда не одобряла, но когда-то я в него верила..,  ты  должен  понять,  мы
были одним целым, Джерри, и  я,  и  дети;  были  чем-то  живым  и  реальным.
Ненавидеть его - все равно что ненавидеть собственные ноги или легкие.
   - В Евангелии сказано: "Если же правый глаз твой соблазняет  тебя,  вырви
его и брось от себя. И если правая твоя рука...".
   - Да, глаз, рука! - воскликнула она. - Ноне голова! - И продолжала:
   - Но твой  случай  не  был  единственным.  Помнишь  толки  о  расщеплении
элемента 83?
   -  Выдумка.  С  висмутом  это  просто  невозможно.  Смутно  припоминаю..,
какой-то псих по имени Клекенхорст.
   - Псих по имени Клекенхаймер, - поправила она. - Джерри  впал  в  приступ
хвастовства  и  упомянул  дифференциальное  уравнение,  о  котором  ему   не
следовало рассказывать. Клек запомнил его. И  произвел  реакцию  расщепления
висмута. А Джерри встревожился: такое открытие  вызовет  много  шума,  и  он
опасался, что его выследят  и  окружат  толпы  любопытных.  И  избавился  от
бедного старины Клека.
   - Клекенхаймер умер от рака! - фыркнул Гип.
   Джейни бросила на него странный взгляд.
   - Знаю, - негромко сказала она.
   Гип несильно ударил себя по вискам кулаками. Джейни сказала:
   - Были и другие. Не  такие  значительные  случаи,  как  этот.  Однажды  я
убедила Джерри поухаживать за  девушкой,  просто  так,  без  применения  его
способностей.  Ну,  и  та  предпочла  другого,  прекрасного  парня,  который
продавал посудомоечные машины и отлично с этим справлялся. И у  парня  вдруг
развилось acne rosacea.
   - Hoc как свекла. Я такое видел.
   - Как переваренная раздувшаяся  свекла,  -  поправила  Джейни.  -  Больше
никакой работы.
   - И никакой девушки, - предположил он. Джейни улыбнулась и сказала:
   - Она осталась с  ним.  Сейчас  у  них  свой  небольшой  бизнес.  Торгуют
керамикой. Парень остается в тени.
   У Гипа появилась догадка, каково происхождение этого бизнеса.
   - Джейни, поверю тебе на слово. Таких случаев несколько. Но.., почему  я?
Почему ты все это проделала ради меня?
   - По двум причинам. Во-первых, я видела, что он сделал с тобой в  городе,
заставил наброситься на отражение в стекле. Ты думал, что  это  он.  С  меня
хватило насилия, больше я его не хотела видеть. Во-вторых,  ну..,  это  ведь
был ты.
   - Не понимаю.
   - Слушай, - сказала она со  страстью,  -  мы  не  собрание  выродков.  Мы
гомогештальт, понимаешь? Мы единый организм, новый тип человека. Мы не  были
изобретены. Мы появились в процессе эволюции. Мы следующая ступень. Мы одни,
больше таких нет. Мы живем в другом мире, ваша система  морали  и  этические
правила к нам неприменимы. Мы живем на пустынном острове в  окружении  стада
коз.
   - Я козел.
   - Да, да, ты козел, понятно? Мы родились на этом острове, и никто не учил
нас, не говорил, как вести себя. Мы  можем  научиться  у  коз,  узнать,  что
делает козу хорошей козой. Но это никогда не изменит того факта,  что  мы-то
не козы! К нам нельзя прикладывать тот  же  набор  правил,  что  к  обычному
человеку; мы просто другие!
   Он хотел заговорить, но она знаком велела ему замолчать.
   - Послушай, приходилось тебе когда-нибудь видеть в музее скелеты лошадей,
начиная  с  маленького  эофиппуса  и   после   всей   последовательности   в
девятнадцать-двадцать   скелетов   кончая   першероном?   Между   первым   и
девятнадцатым номерами огромная разница.  Но  какая  разница  между  номером
пятнадцать и шестнадцать? Почти никакой! - Она замолчала, тяжело дыша.
   - Я тебя слышу. Но какое это имеет отношение...
   - К тебе? Разве ты не понимаешь? Гомогештальт - это нечто новое,  особое,
превосходящее. Но части - руки, кишки, банки памяти, точно как кости  в  тех
скелетах, - они те же, что на ступеньку ниже, или чуть другие. Это  я,  я  -
Джейни. Я видела, как он раздавил тебя; ты был как раздавленный  кролик,  ты
стал грязным, постарел. Но я тебя узнала. Узнала и  увидела,  каким  ты  был
семь лет назад, когда выходил во двор со своим детектором, и солнце освещало
твои волосы.  Ты  был  большой,  могучий,  уверенный,  ты  шел  как  большой
лоснящийся жеребец. В тебе было то, что входит в окраску  бойцового  петуха,
что  заставляет  дрожать  лес,  когда  лось  бросает  свой  вызов.  Ты   был
сверкающими доспехами, и развевающимся вымпелом, и  моим  женским  шарфом  у
тебя на перевязи, ты был, ты был... Мне было семнадцать  лет,  черт  возьми,
Барроус, семнадцать, и я была полна весной и снами, которые меня пугали.
   Глубоко потрясенный, он прошептал:
   - Джейни... Джейни...
   - Убирайся! - выкрикнула она. - Совсем не то, что ты подумал. Не любовь с
первого  взгляда.  Это  детское  понимание:  любовь  -  совсем  другое.   Ее
недостаточно,  чтобы  заставить  тебя   плыть,   переплетаться,   сливаться,
отделяться и становиться гораздо сильнее, чем вначале. Я говорю не о  любви,
я говорю о семнадцати годах и о чувстве... -  Она  закрыла  лицо.  Он  ждал.
Наконец она  опустила  руки.  Глаза  ее  оставались  закрытыми,  она  сидела
неподвижно, - Я говорю о человеческом, - закончила она.
   Потом деловито добавила:
   - Вот почему я помогла тебе, а не кому-то другому.
   Он встал и вышел в свежее утро, уже яркое, новое, как страх пугающего сна
молодой девушки. Снова вспомнил, какая паника ее охватила, когда он  впервые
рассказал о  появлении  Бонни.  Теперь  он  понимал,  что  она  должна  была
почувствовать: он, слепо", немой, безоружный, невежественный, опять оказался
под безжалостной ступней.
   Он  вспомнил  день,  когда  вышел  из  лаборатории,  поискал  себе  раба.
Высокомерный, самоуверенный, поверхностный, ищущий самого тупого солдата.
   Он думал о себе, каким был в тот день. Не о том, что случилось с  Джерри,
потому что теперь это ясно. Можно лечить, но нельзя изменить. И  чем  больше
он думал о себе, тем больше его охватывало чувство унижения.
   Он едва не наткнулся на Джейни. Она сидела, глядя на сложенные па коленях
руки, и он подумал, что ее руки тоже должны  быть  полны  тайн,  и  боли,  и
волшебства.
   Он склонился к ней.
   - Джейни, - сказал он хрипло, - ты знаешь,  что  произошло  в  тот  день,
когда ты меня увидела. Я не хочу осквернить твое ощущение семнадцати  лет...
Просто хочу рассказать о себе, о том, что было.., ну, о  том,  что  было  не
таким, как ты думаешь. - Он перевел дыхание.  -  Мне  легче  это  вспомнить,
потому что для тебя прошло семь лет, а я словно уснул и во  сне  видел,  как
ищу полоумного. Теперь я проснулся, и сон ушел, и я все хорошо помню...
   Джейни,  у  меня  в  детстве  были  проблемы.  Я  понял,  что  совершенно
бесполезен, а то, чего я хочу, бесполезно по определению. Я не сомневался  в
этом, пока не вырвался и не понял, что в  моем  новом  мире  другая  система
ценностей, чем в старом, и что в этом новом мире я тоже обладаю ценностью. Я
нужен, я един с другими.
   - И тогда я поступил в  авиацию  и  перестал  быть  в  мечтах  знаменитым
футболистом или председателем дискуссионного клуба. Я превратился в  рыбу  с
высохшими жабрами, и амблистомы едва не доконали меня. Я тогда едва не умер,
Джейни.
   - Да, я в одиночку отыскал это размагничивающее поле. Но я хочу, чтобы ты
знала, что когда я в тот день  вышел  из  лаборатории,  я  не  был  петухом,
самцом-лосем и всем прочим, как ты воображала. Я собирался сделать  открытие
и отдать его человечеству, но не ради  человечества,  но  чтобы...  -  он  с
трудом глотнул... - чтобы меня пригласили играть  на  пианино  в  офицерском
клубе, чтобы меня хлопали по спине ., и..,  и  смотрели  на  меня,  когда  я
вхожу. Вот все, чего я хотел. Н когда понял, что это  не  просто  ослабление
магнитного поля (одно это сделало бы меня знаменитым), а  антигравитация  (а
это изменило бы облик Земли), я подумал только,  что  теперь  сам  президент
пригласит меня поиграть на пианино, а по спине меня будут хлопать  генералы.
Хотел я прежнего.
   Он присел на корточки, и они долго молчали. Наконец Джейни сказала:
   - А теперь чего ты хочешь?
   - Больше ничего такого, - прошептал он. Взял ее руки в свои. - Больше  не
хочу. Хочу другого. - Неожиданно он рассмеялся. - И знаешь  что,  Джейни.  Я
сам не знаю, чего хочу!
   Она сжала его руки и выпустила их.
   - Может, узнаешь. Гип, нам пора идти.
   - Хорошо. Куда?
   Она стояла рядом с ним, высокая.
   - Домой. Ко мне домой.
   - И в дом Томпсона? Она кивнула.
   - Зачем, Джейни?
   - Он должен понять кое-что, чему не способен  научить  компьютер.  Должен
научиться стыдиться.
   - Стыдиться?
   - Не знаю, как действуют системы морали, -  ответила  она,  не  глядя  на
него. - Не знаю, как включить их действие. Знаю  только,  что  если  правила
морали нарушаются, тебе стыдно. И хочу, чтобы ему стало стыдно.
   - Что я могу сделать?
   - Пойдем со мной, - улыбнулась она. - Хочу, чтобы он увидел тебя -  какой
ты есть, как ты думаешь. Хочу, чтобы  он  вспомнил,  каким  ты  был  раньше,
сколько в тебе было блеска, сколько обещаний. Он должен понять,  как  дорого
он тебе обошелся.
   - Думаешь, все это для пего важно?
   Она улыбнулась. Такой улыбки можно испугаться.
   - Важно, - мрачно ответила она.  -  Ему  придется  признать,  что  он  не
всесилен, что нельзя убивать другого, просто потому что ты сильнее.
   - Ты хочешь, чтобы он попытался убить меня? Она снова улыбнулась,  но  на
этот раз улыбка ее была полна удовлетворения.
   - Он не сможет. - Рассмеялась и быстро повернулась к нему. - Не  волнуйся
об этом, Гип. Я его единственная связь с Бэби.  Ты  думаешь,  он  предпочтет
собственную лоботомию? Рискнет оказаться отрезанным от  собственной  памяти?
Это не память человека, Гип. Это память гомогештальта.  Это  вся  когда-либо
собранная информация плюс  сопоставление  всех  известных  фактов  со  всеми
другими во всех возможных комбинациях. Без Бонни и Бинни он может  обойтись,
может действовать на расстоянии другими  способами.  Может  обойтись  и  без
того, что я  для  него  делаю.  Но  он  не  может  обойтись  без  Бэби.  Ему
приходилось обходиться без него с тех пор, как я начала работать с тобой.  И
сейчас он  в  неистовстве.  Он  может  притронуться  к  Бэби,  поднять  его,
разговаривать с ним. Но не может ничего извлечь из него без моей помощи!
   - Иду, - негромко ответил он. Потом добавил:
   - Тебе не придется убивать себя.

***

   Вначале они вернулись в свой дом, и Джейни со смехом открыла  оба  замка,
не прикоснувшись к ним.
   - Я все время хотела это сделать, но не смела, - призналась она.  Влетела
в его комнату. - Смотри! -  пропела.  Лампа  на  ночном  столике  поднялась,
медленно поплыла по воздуху и опустилась на пол у входа в ванную. Ее  провод
развернулся, как змея, и вилка сама включилась в розетку на плинтусе.  Лампа
загорелась.  -  Смотри!  -  воскликнула  Джейни.  -  Кофеварка  поползла  по
туалетному столику, остановилась. Гип  услышал  журчание  воды,  на  внешней
поверхности   кофеварки   выступила   конденсированная   влага.    Кофеварка
заполнилась ледяной водой. - Смотри, - восклицала Джейни, - смотри,  смотри!
- И ковер вздыбился бугром, этот бугор пробежал по всему ковру и разгладился
с противоположной стороны; ножи, вилки, бритва, зубная щетка, два галстука и
пояс дождем обрушились на пол и образовали сердце, пронзенное  стрелой.  Гил
громко рассмеялся, обнял Джейни и повернул ее.
   - Почему я никогда не целовал тебя, Джейни? Лицо ее и тело застыли,  и  в
глазах   появилось   непостижимое,   неописуемое   выражение   -   нежность,
заинтересованность, веселье и что-то еще. Она сказала:
   - Не собираюсь говорить, что ты удивительный, умный, сильный, но немножко
и ханжа.  -  Увернулась  от  него,  и  воздух  заполнился  ножами,  вилками,
галстуками, лампой и кофеваркой, все это вернулось на свои места. Джейни  от
двери сказала:
   - Поторопись, - и исчезла.
   Гип бросился за ней и поймал в коридоре. Ома смеялась.
   Он сказал:
   - Я знаю, почему ни разу не поцеловал тебя. Она  опустила  глаза,  но  не
смогла то же проделать с углами рта.
   - Правда?
   - Ты можешь налить воды в закрытый сосуд. Или убрать ее из  него.  -  Это
был не вопрос.
   - Правда?
   - Когда мы,  невежественные  мужчины,  начинаем  рыть  копытами  землю  и
задевать рогами за ветки, то это может  быть  весна,  или  концентрированный
идеализм, или любовь. Но всегда это вызывается повышением  гидростатического
давления в крошечных резервуарах меньше моего мизинца.
   - Правда?
   - И вот когда уровень жидкости в этих резервуарах неожиданно  понижается,
я.., мы.., ну, начинаем дышать спокойней, и луна теряет свое значение.
   - Правда?
   - Вот что ты со мной делала.
   - Правда?
   Она высвободилась, быстро взглянула на него и рассмеялась.
   - Ты ведь не станешь утверждать, что это аморально, - сказала она.
   Наморщила нос и скрылась в своей комнате. Он посмотрел на закрытую  дверь
и, может, сквозь нее, потом отвернулся.
   Улыбаясь, радостно и удивленно качая головой, он накрыл  клубок  ужаса  в
себе самом новым типом спокойствия. Удивленный,  очарованный,  задумчивый  и
ужасающийся, встал под душ, потом начал одеваться.

***

   Они подождали на дороге, пока такси не скрылось, потом Джейни повела  его
в лес. Если  когда-то  лес  расчищали,  сейчас  это  не  было  заметно.  Еле
приметная тропинка вьется, но идти  по  ней  легко,  потому  что  кроны  над
головой такие густые, что подлеска почти нет.
   Они прошли к обросшему мхом утесу; и тут Гип увидел, что это не  утес,  а
стена, которая в обоих направлениях уходит ярдов на  сто.  В  ней  массивная
железная дверь. При их приближении что-то щелкнуло, и дверь  открылась.  Гип
посмотрел на Джейни и понял, что это сделала она.
   Дверь за ними закрылась. За ней тот же лес, такие же  большие  и  толстые
деревья, но дорожка выложена кирпичом и делает только  два  поворота.  После
первого поворота исчезла стена, а после второго, через полмили,  стал  виден
дом.
   Дом слишком низкий и слишком широкий. Крыша не  остроконечная,  а  скорее
похожа на насыпь. Когда они подошли ближе, Гип увидел, что от  дома  отходит
прочная серо-зеленая стена. Он понял, что  весь  этот  участок  представляет
собой тюрьму. И ему здесь не понравилось.
   - Мне тоже, - сказала Джейни. Он обрадовался и посмотрел ей в лицо.
   Гуубл.
   Кто-то стоял за искривленным дубом у дома, выглядывая из-за ствола.
   - Подожди, Гип.
   Джейни быстро направилась к дереву и с кем-то  заговорила.  Гип  услышал,
как она сказала:
   - Тебе придется. Ты ведь не хочешь, чтобы я умерла? Казалось, это привело
к концу спора. Джейни пошла назад, а Гип продолжал смотреть  на  дерево.  Но
там, кажется, уже никого не было.
   - Это была Бинни, - сказала Джейни. - Познакомишься с нею потом. Пошли.
   Дверь из дубовых досок, окованная железом. Скрывается в арке, повторяя ее
форму. Тяжелые, наполовину утопленные петли. Единственное  окно  высоко  под
крышей, да и оно забрано прочной решеткой.
   Дверь сама, без всякого прикосновения,  открылась.  Она  должна  была  бы
заскрипеть, но не заскрипела. Они  вошли,  и,  когда  дверь  закрылась,  Гип
глубиной желудка ощутил глубокую дрожь.
   На полу узор из плиток, темно-желтых  и  коричнево-серых;  этот  же  узор
повторяется на обшивке  стен  и  на  мебели,  либо  встроенной,  либо  такой
тяжелой, что она никогда  не  передвигается.  Воздух  холодный,  но  слишком
влажный, и потолок очень низкий. Я вхожу, подумал Гип, в огромную пасть.
   Из первой комнаты они пошли по коридору,  который  казался  необыкновенно
длинным, но на самом деле таким не был: просто потолок опускался  еще  ниже,
пол слегка приподнимался, создавая совершенно ложную перспективу.
   - Все в порядке, - негромко сказала Джейни. Гип скривил  губы,  собираясь
улыбнуться, но не смог и вытер холодный пот с верхней губы.
   Джейни остановилась у последней двери и притронулась к стене. Часть стены
отодвинулась, открыв прихожую с еще одной дверью.
   - Подожди здесь, Гип. - Джейни была совершенно  спокойна  и  собрана.  Он
пожалел, что здесь так  темно.  Он  колебался.  Показал  на  дверь  в  конце
коридора.
   - Он там?
   -  Да.  -  Джейни  коснулась  его  плеча.  Отчасти  успокаивала,  отчасти
подталкивала в маленькую комнату.
   - Я должна сначала с ним увидеться, - сказала она. - , Доверься мне,  Гип
- Я тебе верю. Но ты.., он...
   - Он мне ничего не сделает. Иди, Гип.
   Он пошел. Оглянуться у него не было возможности, потому что  дверь  сразу
закрылась. И с этой стороны была не заметней, чем с той.  Он  притронулся  к
стене, нажал. Словно нажимает  на  большую  наружную  стену.  Ни  ручки,  ни
петель, ни замка. Края скрыты  в  стенной  панели.  Дверь  просто  перестала
существовать.
   На мгновение  Гипа  охватила  паника,  но  тут  же  улеглась.  Он  сел  у
противоположной двери, которая, очевидно, ведет  в  ту  же  комнату,  что  и
коридор.
   Было тихо.
   Гип взял оттоманку и перенес к стене.  Потом  сел,  прижавшись  спиной  к
панели, глядя на дверь широко раскрытыми глазами.
   Попробуй дверь, проверь, закрыта ли она.
   Он понял, что не смеет это сделать. Еще пет. Смутно он представлял  себе,
что почувствовал бы, если бы  дверь  оказалась  закрытой.  Но  подтверждения
своим леденящим догадкам не хотел находить.
   - Слушай, - яростно сказал  он  самому  себе,  -  лучше  тебе  чем-нибудь
заняться. Сделай что-нибудь. Или просто думай. Но не сиди так.
   Думай. Думай о скрывающейся здесь тайне, о заостренном  лице  с  толстыми
стеклами очков, об улыбающемся лице, которое говорит: "Умри".
   Подумай о чем-нибудь другом! Быстрей!
   Джейни. Одна, перед этим заостренным лицом с...
   Гомогештальт, девушка,  две  неговорящие  негритянки,  дурак-монголоид  и
человек с заостренным лицом и...
   Попытайся снова. Гомогештальт, следующая ступень эволюции.  Ну,  конечно,
почему бы не существовать наряду с  физической  психической  эволюции?  Гомо
сапиенс голый и невооруженный, но у него в черепе  огромного  размера  комок
желеобразного вещества; и поэтому он  отличается  от  животных,  от  которых
произошел.
   Но остается тем же, тем же самым. До сего дня он стремится  размножаться,
стремится владеть; убивает без сожалений и угрызений совести; если  силен  -
берет, если слаб - бежит; а если слаб и не может бежать - умирает.
   Гомо сапиесу предстоит умереть.
   Страх в нем - это хороший страх. Страх  -  это  инстинкт  самосохранения.
Страх означает, что есть надежда остаться в живых.
   Гип начал думать о выживании.
   Джейни хочет, чтобы у гомогештальта выработалась система морали  и  чтобы
такие, как он, Гип Барроус, не могли быть раздавлены.  Но  одновременно  она
хочет, чтобы ее гештальт процветал: ведь она  его  часть.  Моя  рука  хочет,
чтобы я выжил, мой язык, мой живот хотят, чтобы я продолжал жить.
   Мораль: они не что иное, как закодированный инстинкт самосохранения.
   Верно ли это? А как же общества, в которых аморально не есть человеческое
мясо? Это что за выживание?
   Да, но те, кто придерживается установок  морали,  существуют  в  пределах
своей группы. Если в группе принято есть человеческое мясо, ты  тоже  будешь
его есть.
   Должно быть название для этого  кода,  для  системы  правил,  по  которым
индивидуум живет таким образом, чтобы помогать своей группе. Это что-то выше
морали.
   Допустим, это называется этикой.
   Вот что нужно гомогештальту, не мораль, а  этика.  И  я  буду  сидеть,  с
мозгами,  растекающимися  от  страха,  и  создавать  этический  кодекс   для
сверхчеловека?
   Попытаюсь. Это все, что я могу сделать.
   Определим понятия.
   Мораль: кодекс правил для выживания индивидуума в обществе (сюда входит и
наш праведный каннибал, и правильность обнажения в группе нудистов).
   Этика: кодекс поведения индивидуума,  способствующий  выживанию  общества
(вот твои социальные реформаторы, те, ч